Покуда инженеры этим занимались, сам Корваллис изучал фармацевтическую сторону. С тех пор как Мэйв начала этим заниматься, появилось много новых работ. Некоторые препараты, которые она принимала, теперь объявили опасными. Какие-то оказались бесполезными, другие стали основными. Корваллис старался принимать правильные в таком количестве, чтобы достичь желаемого эффекта, но не потерять участки мозга, необходимые для работы – управления значительной частью ИСОП.
Для ИСОП не требовались участки мозжечка, отвечающие за моторику и обработку зрительной информации. Из-за этого с течением времени, по мере приближения к смерти, ему все неуютнее было вылезать из системы. Он спал в ней, видел во сне полет, в галлюцинациях – загробную жизнь. Утром он открывал глаза фотонам, идущим не от солнца, а из оборудования, убедительно его моделирующего.
– Зачем ты это с собой делаешь? – спросила его Зула.
Она стояла внизу на траве – горном лугу, который в реальности был квадратом зеленой краски на бетонном полу ангара, и перекрикивала вентиляторы, моделирующие сейчас восходящий теплый поток. Корваллис спикировал вниз, то есть определенным образом повернул крылья, и это произошло: устройство на голове прочло его мысль, вычислительный блок просчитал результат движения и передал сигналы сервоприводам, которые натягивали одни тросы и ослабляли другие, вентиляторам, создающим ветер, инфракрасным панелям, имитирующим солнечное тепло, и аудиовизуальному симулятору в его шлеме. Он развернулся в полете, чтобы увидеть Зулу, круто пошел вниз, выровнялся и сел на ветку (на самом деле – стальную трубу над зеленым квадратом). Теперь он искоса смотрел на Зулу с расстояния в несколько метров. Вентиляторы выключились, и в наступившей тишине стало слышно, как инженеры аплодируют его безупречному маневру.
– Спустился с небес к восхищенной публике, – заметила Зула.
– Вообще-то публика – существенная часть затеи. Потому-то Мэйв и устроила свой тренажер в акробатической школе, – сказал Си-плюс. – Должно быть убедительно на всех уровнях, верно? А что нужно для убедительности? Квалиа – только часть. Я получаю их через визуальную информацию, движения, потоки воздуха. Однако нужна еще интерсубъективность. Наше восприятие на самом деле настолько же общественное, насколько личное. Почему нас смущают сумасшедшие? Они видят и слышат то, чего не видим и не слышим мы, а это неправильно. Почему люди в одиночном заключении трогаются умом? Потому что некому подтвердить их восприятие. Так что, когда я на тренажере совершаю посадку, мало смоделировать ее и показать мне; другие должны видеть и отреагировать. Ратифицировать квалиа, включить историю в общественную матрицу.
– Интересно, каково было моему дяде, когда его загрузили одного в мир без каких-либо квалиа, – проговорила Зула. – Оказался ли он в аду?
– Я часто думал о том же. Отправила ли его София в ад?
– Сознательно? Нарочно? Конечно, нет.
– Безусловно, – ответил Си-плюс. – Но если нечаянно? Я думаю, да. И все в надежде, что он на самом деле не умер.
– Если бы я не знала тебя семьдесят лет, то решила бы, что препараты ударили тебе в голову, – сказала Зула. – А так все больше и больше похоже, что ты занимаешься тем же, чем когда-то у Доджа, – заумными исследованиями.
– Спасибо. Так и есть. Впрочем, препараты действительно ударили мне в голову, так что, надеюсь, ты не обидишься, если я не стану снимать шлем. У меня проблемы с полем зрения, когда я его резко снимаю.
– Не обижусь, – ответила Зула. – Хотя мне было бы приятнее, если бы ты смотрел прямо на меня.
– Вообще-то я смотрю прямо на тебя, – сказал Си-плюс, – просто…
– У ворон глаза по бокам головы, – закончила Зула.
– Я повторяюсь?
– Да. А я подошла бы и обняла тебя, но…
– Ты меня раздавишь. Это конструктивный дефект твоего экзоса, – сказал Си-плюс. – Видишь, ты тоже повторяешься.
Он этого не видел, потому что видеосимулятор убирал лишнее, но Зула была в экзоскелете – последней инкарнации Фрэнка, – через который осуществлялось почти все ее физическое взаимодействие с материальным миром, так что хрупкое девяностолетнее тело было защищено почти от всех опасностей.
– Хорошо прошлась досюда? – спросил Си-плюс.
– Я бежала, – поправила Зула.
– Из-за чего спешка?
– Никакой спешки. Сказали, мне нужно больше встряски. Для костей полезно. Вообще-то я никакой особой встряски не почувствовала.
Впрочем, они оба знали, что экзоскелет точно рассчитывает нагрузку на ее кости, чтобы возникали полезные микротрещины, но не более того.
– Просто зашла навестить умирающего старика? – спросил Си-плюс. – Или послежизнь требует моего участия?
– Скорее преджизнь, – сказала Зула. – К тебе посетители. Я их впущу, когда буду уходить.
– Ты не останешься?
– Пробегусь вокруг Боинг-филда. Но за предложение спасибо.
Корваллис взлетел с ветки и немного покружил в восходящих теплых потоках, пока не вошли посетители.
Енох и Солли.
Он знал их уже сорок лет и смирился с тем, что время над ними не властно. Тем не менее он покружил над ними, разглядывая их с разных углов.
– Собираете заседание Societas Eruditorum?[3] – спросил Си-плюс.
– Вы – единственный оставшийся член, – сказал Енох. – Это заседание из одного человека.
– А вы?
– Мы, собственно, не члены как таковые, – ответил Енох. – А скорее консультационный совет.
– Вы не ученые?
– Не-а, – ответил Солли, – просто мудрецы.
– М-м. Что я должен сделать, чтобы стать мудрецом?
– Умереть, – ответил Енох, – и отправиться в следующее место.
– Дороговатая цена, на мой взгляд.
– Мы ее заплатили, – сказал Солли.
– А выглядите вполне живыми.
– Мы ее заплатили там, откуда мы.
– Итак, значит, здесь я могу быть только ученым. Чтобы стать мудрецом, я должен отправиться в Битмир и учредить там филиал Societas Eruditorum?
– Если честно, мы понятия не имеем, – с легким нетерпением ответил Енох. – Однако это представляется наиболее вероятным, исходя из нашего понимания, как мы сюда попали. А оно ущербно. Мы – сосуды разбитые.
– Ладно. Раз я единственный член, объявляю заседание открытым, – сказал Си-плюс. – Какое-то новое дело?
– Да, – ответил Енох. – Ваш последний хак. То есть я думаю, это будет ваш последний хак, судя по вашим жизненным показателям. Кто знает, может, вы меня еще удивите.
– Последний раз я писал код четверть века назад. Господи, как я по этому скучаю!
– Речь не совсем о программировании, – ответил Енох.
– Что ж, оно и к лучшему. Сомневаюсь, что сейчас еще бывает написанный человеком код. Только программы, которые написали программы, написанные программами, – черепахи до самого низа.
– Не до самого, – поправил Солли.
Корваллис сейчас летал довольно неуклюже – старые, неиспользуемые участки его мозга включились, с них сыпались ржавчина, пыль и паутина. Он не мог одновременно, теми же нейронами, поворачивать крылья в моделированных потоках воздуха, так что тяжело плюхнулся на стальной насест.
Затем подумал о том, что сказал Солли.
– Да, конечно! – воскликнул он наконец. – «Мусор» вечен. Если счистить слои, наросшие на другие слои, и копать все глубже и глубже, найдешь код, который написал какой-нибудь линуксоид в восьмидесятых годах двадцатого века. Примитивная файловая система. Подпрограммы выделения памяти, рассчитанные на одноядерный IBM PC, не слыхавший про интернет.
– Старые заклинания, наделенные магической силой, – заметил Енох.
– Если угодно. Я ни к чему такому не прикасался много десятков лет. Если вам нужна магия, я знаю некоторые ИИ…
– Вы переоцениваете трудность того, что мы задумали, – сказал Енох.
– Не заговаривайте мне зубы, у меня их все равно нет. Говорите прямо, что нужно.
– Скопировать файл.
– Всего-то?!
Однако на самом деле ему уже было не по себе. Он гадал, сумеет ли вспомнить юниксовскую магическую формулу для такой простой операции. У нынешних систем не было даже файлов в старом смысле. Они превратились в абстракции настолько сложные, что почти могли бы пройти тест Тьюринга, однако сохраняли некоторые файлоподобные характеристики для совместимости с прежними версиями.
Чтобы скрыть смущение, он перешел в контратаку. Не совсем корваллисовское поведение, но теперь он был отчасти вороной.
– Зачем для этого собирать очную встречу?
– Файл очень важный. И здесь, и… там, куда вы отсюда попадете.
– Он большой? Сложный? Поврежденный и требует восстановления?
– Маленький и абсолютно целый, – ответил Енох.
– Это ключ, – сообщил Солли. – Криптографический ключ. С аватарой.
– Тогда должно быть довольно просто, – сказал Корваллис. – И как выглядит аватара?
– Как здоровенный ключ, – ответил Солли. – Единственный в своем роде.
– Пока я его не скопирую.
– Вы поняли, о чем я. Не то, что стоит оставлять на видном месте.
– Можно спросить, как вы его раздобыли? – Корваллис начал догадываться, куда дует ветер.
– Нет, – отрезал Енох.
– Он на серверах, принадлежащих… кому-то другому?
– Его скопировали с серверов вроде тех, про которые вы думаете, – сказал Енох, – и его надо скопировать еще раз, чтобы полностью передать под ваш контроль. Мы думаем, он вам может понадобиться.
– Господи! – воскликнул Си-плюс. – Это…
– Не произносите вслух, – оборвал его Енох.
– Сколько времени эта копия лежит на каком-то левом сервере?
– Девять лет, – ответил Солли.
Это подтвердило догадку Корваллиса. Девять лет назад верховные сисадмины Зелрек-Аалберга объявили, что наконец-то ликвидировали уязвимость, позволявшую ВоЖду появляться заново. Закрыли дыру и выбросили ключ.
– Я обратился в слух, – объявил Корваллис Кавасаки.
– По-моему, вы обратились в птицу, – заметил Солли. – Но как скажете.