И отдых, и ужин всегда ее ждут.
Пылает очаг, чтоб согреться помочь,
И в милых объятиях долгая ночь.
Мечты, увлекая, не дали Весне
Заметить, что кто-то вел по стране,
По этому краю могучую рать,
Чтоб Узел запутать, Твердыню сковать.
Тропа изменялась по краю Провала,
Весна беззаботно шаги ускоряла.
Вот цель ее странствий, корень Земли,
Откуда древнейшие горы взросли.
Невиданной молнии вспышка слепит,
Ужасный Весне открывается вид.
Надеждам конец. Перед ней тюрьма,
Где быть должна Твердыня сама.
Как воин, лишившись оружья и сил,
Пощады в бою у врага не просил,
И ныне не латы – оковы несет,
И доблестный облик его не спасет.
Так замысел Ждода, игрушка его,
Над буйством стихий красоты торжество, —
Загублен. Нет, не разбит на куски —
Окован, природе своей вопреки,
Металлом. Хрупких башенок ряд
Железом обит. Пленительный сад,
Тот, что Весна создавала в уме,
Погибнет, иссохнет без света, во тьме.
На входе в тюрьму торжествующий Эл
Знак собственной власти запечатлел,
Символ, насмешку – тяжкий замок,
Чтобы любой понял намек
Внятный: оставь здесь надежду, всяк.
Ее он прежде томил в плену
Беременную – и прогнал одну,
Без деток, Адама и Евы. Она
Власть его познала сполна.
Коварство и мудрость, и сколь он могуч.
Лишь Элом самим зачарованный ключ
Пленного Ждода освободит.
Ужас гонит Весну, ей противен вид
Прежде милого места. Она летит
В буре, одной лишь мысли внемля:
Убить светозарного Короля
Захватчика, чтобы из мертвых рук
Вырвать ключ, которым замкнут Друг.
В пути повстречалась певунья Весне.
Автохтоны их слали – в дальней стране,
Где в глуши, на краю земли, живут
Потомки Адама и Евы, где ждут,
Что Ждод вернется, верят, что он,
Восстав, сокрушит Узурпатора трон,
Паденье исправит, правду вернет,
Мир воцарит, от ига спасет. —
Долг менестрелей – бедных невежд
Избавить от бесполезных надежд:
Ждод, хоть и жив, тот же мертвец.
Худшее приберегла под конец:
Эл, чья свирепость не утолена,
Ключ зашвырнул в бездну без дна,
В пучину хаоса, в вечную ночь,
Невозвратно. Ей не помочь.
Слез не терпит такая беда.
Весна обезумела. Длятся года.
Рыщет в пределах Узла. Ей равны
Высоты скал, пещер глубины.
Собственный облик ей нестерпим.
Тело, когда-то любимое им,
Он не обнимет – зачем ей оно?
Множить страданья? Не все ли равно,
Сюда примчалась, как буря, как шторм,
Пусть гнев ее примет любую из форм,
Пусть хлещет неистово, ломит и гнет,
Ветвясь во все стороны, множась, растет.
Став воздухом, молнии мечет в ночи,
Во мрак непробудный вонзая мечи.
Водой низвергает в холмы водопад,
И реки бурлят, обращаясь назад.
Землею Весна была тверже кремня,
Стены сметая, врагов гоня.
Огнем – из камней выплавляла металл
Для оружий мятежникам. Час настал.
Мощь, талант, высший дар ее —
Жизнь создавать, творить зверье.
Не пчелок и птичек – чудовищный род,
Что сам себя после воспроизведет,
И так без конца; потому-то Эл
Адама и Еву сгубить хотел.
Их Порожденье внушало страх,
В песнях прославлено и в боях…
В безумье долг Весне не забыть:
Землю спасти, а Эла убить.
У Эла – воины. Значит, у ней
Должны быть смелее, быстрей и сильней.
В глуши Заплутанья она возрастит
Огромных, немыслимых тварей, чей вид
Чудовищен…
– Погоди, – перебил Лин. – Плетея, ты хоть подумала, что подрываешь наш боевой дух?
– Все хорошо, – ответила Плетея. – Приходит Ева. Успокаивает Весну, пока все не зашло слишком далеко. Вот увидите.
Она набрала в грудь воздуха, чтобы продолжить строфу, но ее снова перебили, на сей раз Лом.
– А певуньей была ты, Плетея? – спросил он. – Той, что сообщила Весне известие, лишившее ее разума?
– Думаю, да, – ответила Плетея и глянула на Эдду. Та кивнула. – С тех пор я не раз умирала и потому не всегда отличаю, что видела своими глазами, а что слышала от других бардов. Однако Безумие Весны я помню хорошо – это одна из тех редких историй, где рассказчик участвует в событиях.
Несколько мгновений спустя Плетею испепелило молнией. Остальные члены отряда еще не успели осознать весь ужас того, что произошло у них на глазах, как небо почернело. Все глянули на Хвощ, перевидавшую в жизни всякую непогоду, но та лишь завороженно смотрела в небо и не отвечала на вопросы. Корвус стремительно преображался в человека, не дожидаясь, когда буря переломает ему крылья и вырвет перья. Маб, лишенная вещественного тела, не выказывала страха. Однако она вступила с Эддой в какое-то недоступное другим общение. Эдда, по крайней мере временно, возглавила отряд. Она торопливо повела их вниз по крутому склону. Чуть впереди торчал каменный выступ; не успели они его увидеть, как налетевший со спины ураганный ветер с дождем бросил их на землю, ослепил и в считаные мгновения промочил насквозь. Только Эдда и Маб сохранили присутствие духа. Маб освещала путь, пока Эдда помогала им забраться под выступ. Ниша, куда они еле поместились, плохо защищала от бури, но Лом тут же начал ее увеличивать, а остальные – руками выбрасывать наружу землю, которую тут же уносило ливнем.
К тому времени, как они устроились почти уютно, буря улеглась. Не затихла постепенно, а разом прекратилась. Небо стало зеленым – не как гороховый суп, а как мох на мокром камне в солнечный день. Это было фантастически красиво, но так необычно, что никому не хотелось вылезать из убежища. И правильно не хотелось. Когда вернулся слух – не сразу, поскольку все были оглушены ударом молнии, убившей Плетею, – они различили что-то очень большое и опасное.
– Что за хруст? – крикнула Кверк.
Один из элементов звука был такой, будто свинья жует сухие желуди.
– Деревья ломаются, – ответила Эдда. Увидев лица спутников, она добавила: – Нет, для вихревого духа оно слишком большое. Просто торнадо.
В каком-то смысле это всех успокоило. Если трещат падающие деревья, то ломает их нечто огромное и, следовательно, очень отсюда далекое.
Буря налетела еще раз, такая же страшная, потом еще одна, чуть послабее. Отломанных веток хватало – они развели большой костер, целую стену огня, чуть ниже по склону от своего убежища, и просушили вещи. От вчерашнего лагеря ушли совсем недалеко, но все понимали, что сегодня дальше не пойдут: даже если бы не буря, они бы все равно остановились почтить память барда. Как заметил Корвус, вновь превратившийся в огромного говорящего ворона, надо было привыкать к новым опасностям. Эловы ангелы сюда не проникнут – сам Ждод сотворил Грозовье, чтобы крылатые создания ему тут не докучали, и, по легенде, лишь он и Самозвана могли пролететь сквозь эти тучи. Ульдармы и автохтоны не посмеют вступить в дикие места, которые обезумевшая Весна населила огромными тварями, чье единственное назначение – убивать автохтонов и ульдармов. Так что можно идти не таясь, жечь большие костры и опасаться совсем другого.
– Не мог бы кто-нибудь подробнее рассказать про молниевых медведей? – попросила Кверк.
Уже стемнело – не из-за бури, а потому, что зашло солнце. Вещи высушили и убрали, костер сгребли и сделали поменьше.
– Их вчера упомянули мимоходом. Я ничего о них не знаю, но само название внушает мне легкие опасения, – продолжала Кверк.
Судя по выражению лица, она старательно преуменьшала свои истинные чувства. И сама Кверк, и те особые отношения, что сложились у нее с Лином, порой откровенно раздражали Прим, но сейчас она искренне пожалела девушку. Для Кверк Подвигом было уже то, что они спустились в тектоническую трещину и вышли из пещеры в другой части Земли, где стали свидетелями боя между великаншей и ангелом. И впрямь, любой здравомыслящей душе таких приключений хватило бы на всю жизнь.
Никто не удосужился объяснить ей, в чем состоит остальной Подвиг, она понимала только одно: все прежнее служило лишь подготовкой к чему-то еще более опасному.
– Чем холоднее края, тем светлее и крупнее там медведи, – сказал Корвус, словно обращаясь к ребенку. – На дальнем севере медведи белые и воистину огромные. В горах Узла они из вещества молний и, соответственно, еще больше. Живут они на заснеженных высотах, где Изменчивая тропа выводит к Пропасти. Мы всего этого избегнем благодаря твоему хозяину и наставнику.
Маб метнулась к Корвусу, прошла через его голову насквозь и выпорхнула с другой стороны. По пути, она, видимо, как-то его наказала, потому что он торопливо добавил: «И Маб».
– А как с вихревыми духами? – спросила Кверк. – Их мы тоже будем всемерно избегать? И кто они вообще такие?
Эдда обратила к ней взгляд своих бездонных глаз, снежно-белые волосы качнулись в свете костра. Прим научилась не смотреть прямо в лицо Эдде, если не имела времени и желания засмотреться и забыть про все остальное. Она знала, что волосы Эдды сейчас – горный водопад в отблесках грозового рассвета. Прекрасно и замечательно, но сейчас несущественно.
– Весна, охваченная безумием, попыталась наделить отдельные части Грозовья частичной разумностью, слив их с душами, – объяснила Эдда. – Не получилось. Это как смешивать воду с маслом – они сразу разделятся.