Бледная и дрожащая, глядела Рустициана в гневно сверкающие глаза римлянина. Она чувствовала полную невозможность сопротивляться всепобеждающей воле этого железного человека.
И все же она попыталась защитить свое дитя.
— Неужели тебе не жаль Камиллы, Цетегус? Неужели ты не пощадишь дочь Боэция? Ведь это же ужасно… Я не переживу дня, в который моя Камилла станет любовницей варвара…
— Ты с ума сошла, Рустициана… Ничего подобного никто от тебя не требует. Твоя дочь должна властвовать над Аталарихом, а не любить его. Никто не мешает ей оставаться чистой, как снег горных вершин, если ее сердце свободно… Впрочем, быть может, ты за нее боишься? Аталарих красив. Быть может, Камилла уже любит его?..
— Ты оскорбляешь мою дочь подобным подозрением, — гневно перебила Рустициана. — Камилла ненавидит семью убийцы ее отца. Никогда не согласится она скрывать свою ненависть и обманывать этого юношу… Она не умеет лицемерить. Эта задача не под силу честной и чистой душе моей девочки…
— Это мы увидим… Я сам переговорю с Камиллой.
Рустициана сделала невольное движение, на которое Цетегус отвечал с ледяным спокойствием:
— Впрочем, если тебе так неприятно воспользоваться орудием, посылаемым милостивой судьбой, то… оставим это дело… Я готов освободить тебя от твоей клятвы и вернуться к своим книгам. В сущности, мне дела нет до политики. Меня готы не оскорбляли, и я не имею особенной причины ненавидеть наследников Теодорика и готовить им гибель. Ты сама пришла ко мне, Рустициана, и вырвала меня из моего уединения, от любимых литературных занятий, умоляя именем нашей прошлой любви помочь тебе отомстить за смерть отца и мужа. Я был другом Боэция и согласился помогать тебе… Но если ты перестала мне верить и тяготишься добровольно обещанным повиновением, то скажи это прямо и откровенно, без женских виляний… Повторяю, я охотно брошу начатое дело и запрусь в своем кабинете, или уеду путешествовать в Индию. Это несравненно интересней, чем устраивать заговоры, ежеминутно рискуя головой для неблагодарных, платящих недоверием за помощь…
Рустициана задрожала.
— Нет, нет… — воскликнула она с внезапно прорвавшимися слезами. — Не покидай меня, Цетегус… Делай что хочешь, поступай как хочешь… Я остаюсь слепым орудием в твоей могучей руке…
Цетегус молча улыбнулся. «Так-то лучше», подумал он и громко произнес:
— Где Камилла?
— У себя в комнате. Я пойду предупредить ее.
— Не надо. Я предпочитаю застать ее не предупрежденной. Мне легче будет прочесть, что в ее сердце. Если она любит короля, то ее нельзя привлекать к делу.
Рустициана сверкнула глазами.
— Я знаю Камиллу… Дочь Боэция никогда не забудет того, что этот юноша — внук и наследник тирана, убившего ее отца и деда… Камилла — римлянка и не отдаст своего сердца варвару…
«Это еще как знать», думал Цетегус, медленно подходя к комнате Камиллы. «Этот варвар красив, смел и умен. Он достойный наследник Теодорика Великого. Женщине нелегко справиться со своим сердцем, а это дитя стало женщиной… Как незаметно и быстро летит время. Давно ли Камилла была ребенком, и вот выросла… Сейчас увидим, чего от нее можно ждать или… опасаться».
С радостью бросилась Камилла на шею человеку, которого с раннего детства привыкла уважать и любить, — лучшего друга своего отца и своей матери.
— Ты пришел освободить меня и положить конец этому невыносимому состоянию… Не правда ли? — дрожащим голосом спросила она, прижимаясь пылающим лицом к груди холодного честолюбца. — Ты знаешь, что случилось… Этот варвар осмеливается любить меня… Мало того, он очевидно осмеливается надеяться на взаимность дочери Боэция… Какой стыд, какой позор… не правда ли?.. Скажи, как избежать этого позора? Ты друг моего отца. Ты принес мне спасение, не правда ли?
— Я принес тебе месть, Камилла, — торжественно ответил Цетегус, пытливо вглядываясь в прелестное, взволнованное личико девушки.
При слове «месть» она быстро подняла голову. Лицо ее вспыхнуло, и гордая радость сверкнула в глубоких глазах…
— Месть… — медленно повторила она. — Ты обещаешь мне месть… Какую и кому?
— Месть варвару, оскорбившему тебя своей любовью, во-первых. Месть всему его народу, оскорбившему всех римлян, во-вторых… В твоих руках честь твоей родины. Ты можешь заплатить за порабощение Рима, за угнетение граждан, за убийство лучших сыновей родины… Повинуйся мне… Ты отомстишь за своего отца и деда.
— Я сделаю все, что ты прикажешь… Но, увы, что может сделать слабая девушка?
— В данном случае все, — твердо и уверенно ответил Цетегус. — Но для достижения нашей цели ты должна немедленно же ехать в Равенну и овладеть волей Аталариха настолько, чтобы он глядел на все твоими глазами и думал твоими мыслями… В этом единственный способ погубить короля готов…
— Погубить… Аталариха… — нерешительно повторила Камилла. Румянец постепенно сбегал с ее лица и болезненная складка сдвинула тонкие черные брови. — И я должна сделаться орудием его гибели? — чуть слышно прошептала она.
Пытливые глаза Цетегуса впились в побледневшее личико бедного ребенка. Холодно и сурово проговорил он:
— Прости меня, Камилла… Я не знал, что дочь Боэция любит короля готов.
Как укус ядовитой змеи, подействовали эти слова на Камиллу. Она вскрикнула от негодования. Презрительный тон Цетегуса ранил ее сердце не меньше, чем собственная гордыня. С пылающим лицом схватила она своего собеседника за руку.
— Ты с ума сошел, патриций… и ты оскорбляешь меня подобными подозрениями… Я дочь Боэция и внучка Симаха, и я римлянка… Я не могу любить варвара, наследника нашего поработителя, внука того, кто был палачом моего отца… Я презирала бы себя, если бы была способна на такую низость. Своей рукой вскрыла бы я вены, чтобы выпустить кровь, недостойную римлянки, если бы твое подозрение могло быть справедливым… Скажи мне, что надо сделать, чтобы погубить всех этих варваров и его первого… Я ненавижу этого короля, оскорбившего меня своей любовью…
Цетегус самодовольно усмехнулся.
«Она его любит», подумал он. «Но это не беда, пока ее чувство еще бессознательно… В настоящую минуту ненависть борется с любовью в душе этой девочки, и я успею использовать страсть опасного юноши прежде, чем любовь победит, и Камилла признается сама себе в этой победе».
— Что же ты молчишь, Цетегус? — нетерпеливо вскрикнула Камилла, широко открывая прекрасные невинные глаза. — Скажи мне, что делать, чтобы отомстить ему… Аталариху…
— Ты должна разжечь его страсть, отвлекая внимание от государственных дел.
— Зачем? — с недоумением спросила Камилла.
Цетегус подумал еще минуту, но затем внезапно решился. Близко наклонясь к Камилле, он прошептал:
— Послушай, Камилла… Я хочу доверить тебе тайну, от которой зависит жизнь моя и всего римского дворянства, так же как и свобода нашей родины… Ни одной женщине в мире не доверил бы я подобной тайны, но ты дочь Боэция, ты не можешь обмануть моего доверия.
— Клянусь памятью отца, ты не ошибаешься во мне, — торжественно ответила молодая девушка.
— Знаю, а потому и сообщаю тебе без дальнейших околичностей о том, что в Риме существует заговор против варваров. Все подготовлено к их гибели… Еще год, от силы два, и ничто уже не сможет спасти их… Но до наступления решительного дня, нужно отвлечь внимание короля. Нужно, чтобы он ничего не заметил… Он же недоверчив, подозрителен и… проницателен не по летам… Твоя задача — ослепить его страстью настолько, чтобы он ничего не видел, кроме тебя… Ты поняла, Камилла?..
— О, да… да… — восторженно воскликнула молодая девушка. — Я понимаю свою задачу и исполню ее… Мой бедный отец будет отомщен, и эти варвары погибнут… Как отрадна эта мысль, Цетегус… И знать, что я буду орудием мести, главной пружиной великого исторического события… Какое счастье… — повторяла она едва слышно.
Внезапно новая мысль осветила ее побледневшее лицо.
— Скажи мне, Цетегус, — схватив префекта за руку, прошептала она. — Скажи мне, друг моего отца, хороша ли я?..
Цетегус снисходительно улыбнулся. Он понял цель этого вопроса и ответил совершенно искренне.
— Да, ты хороша Камилла… Ты олицетворение римской красавицы, олицетворение юности, грации и страсти. Никто не сможет остаться равнодушным возле тебя.
— В таком случае и он не останется равнодушным, — радостно вскрикнула молодая девушка, увлекаемая чувствами, разобраться в которых сама бы не смогла. — О, я сведу его с ума… Я околдую его так, что он забудет все на свете, кроме меня. И тогда я скажу ему… это я погубила твое царство, я отняла у тебя корону… Тогда он поймет, как умеют ненавидеть римлянки…
«На эту ненависть рассчитывать было бы опасно», думал Цетегус на пути в Равенну, куда он ехал предупредить Амаласунту о скором приезде вдовы и дочери Боэция. «По счастью, мне нужно немного времени. До тех пор, пока она успеет понять, что ненависть — родная сестра любви, многое свершится. Впрочем, на всякий случай, надо будет приглядывать за этой девочкой, да за ее матерью… Беда с женщинами. Они бывают прекрасными орудиями, но пользоваться ими надо умеючи, и никогда не забывать, что прекрасная змейка ежеминутно может обернуться против тебя и вонзить свои отравленные зубы в руку, направляющую ее против ее же врага… Да, хорошее орудие женщина, да ненадежное… Впрочем, все это не беда, пока имеются способы заменить в каждую данную минуту всякое орудие, ставшее негодным…»
Хорошо, что Рустициана не видела улыбки, скользнувшей по губам Цетегуса, не то бы она не имела ни одной спокойной минуты, зная, что находится не только сама, но и ее дочь, в руках этого безжалостного человека.
XIII
Наутро специальный гонец увозил в Равенну составленное Цетегусом письмо Рустицианы, в котором она в нескольких строках, полных благородной гордости, благодарила правительницу за приглашение вернуться ко двору, которое она, вдова Боэция, принимает ради восстановления чести погибших как доказательство роковой ошибки, стоившей жизни невинных.