шиеся евреи обещали предоставить царю священные сокровища храма, между тем, как приверженцы старины ревниво оберегали эти сокровища от чужих притязаний, – именно из-за этого последнего пункта в Иерусалиме дело дошло уже до кровопролития. Теперь Оний III, не смотря на всю свою общепризнанную преданность и набожность, едва ли мог рассчитывать на большой успех при дворе.
Мы не знаем, добился ли он чего-нибудь у Селевка IV, но вскоре, по воцарении Антиоха IV, брат этого Ония III явился к нему с поразительными, с точки зрения еврея даже, безбожными предложениями. Этот брат Ония III и младший сын прежнего первосвященника Симона по-еврейски назывался Иисусом; знамением времени было уже то, что с этого лица начинается ряд двухименных евреев; как эллинист, он переменил свое имя на греческое и назвал себя Язоном. Он сделал новому сирийскому царю предложение, что он к 300 талантам серебра, которые первосвященник, очевидно, со времени заключения римско-сирийского мира должен был уплачивать вместо вносившихся Птоломеям и еще при Онии II двадцати талантов, – прибавит еще 60 талантов и из другого, имеющего вновь открыться, источника обещал добавить еще 80, если только царь назначит его первосвященником на место брата его Ония. Далее он предложил еще 150 талантов, если ему будет позволено построить на собственные средства в Иерусалиме гимназию и эфебейон (места для борьбы и состязания юношей), а жителям Иерусалима предоставлены будут права антиохийского гражданства. Неудивительно, что Антиох охотно согласился на эти предложения Язона. Нужда в деньгах достигла тогда в сирийском царстве высшей степени. К тому же своими эллинофильскими проектами Язон шел навстречу горячему стремлению всех эллинизированных царей. Зная характер Язона, можно, конечно, принять и то, что эти проекты были рассчитаны на известное ему желание самого царя. Вместе с этим нельзя, однако, забывать и того, что Язон вовсе не мог бы сделать подобных предложений, если бы он не знал, что за ним стоит большая грекофильская партия. Впрочем, то, что он хотел ввести, еще не было язычеством. В душе он мог легко убедить себя, что начинание, которое он предпринимает, патриотично. Он хотел поднять свой родной город на степень образованности, которая сделала все окружающие греческие города столь цветущими. Он хотел доставить его гражданам права граждан антиохийской столицы. Если он, при этом, надеялся сам достигнуть высокого и могущественного положения и, несмотря на большую плату царю, приобрести, быть может, и некоторую материальную выгоду, то это, во всяком случае, казалось ему, во-первых, заслуженной наградой за великий труд, а во-вторых, этот труд, как он думал, на другом пути не увенчался бы успехом. Безусловно отталкивающим должно было быть, конечно, в глазах каждого благочестивого еврея, низложение первосвященника, который должен был пожизненно сохранять свой сан и потому, по еврейскому закону, вовсе и не мог быть свергнут. И это преступление Язона против властвующего первосвященника было тем более тяжко, что последний был его братом и что его служебной деятельности, очевидно, нельзя было сделать никакого существенного упрека. Наконец, эта сделка между Язоном и Антиохом IV была только более резким повторением того, что неполных пятьдесят лет назад совершил при Птоломейском дворе упомянутый выше Иосиф, сын Товия. И Язон мог, разумеется, исполнить обещания, которые он дал царю, только посредством угнетения своих соплеменников; но вина его, по сравнению с виною Иосифа, была еще тяжелее, ибо он захватил высшее священническое достоинство для недостойной цели угнетения своего народа. Конечно, эта ближайшая цель его первосвященства была для него сама по себе еще не окончательной, – он, ведь, должен был выплачивать царю чрезвычайно бóльшую сумму; но народное сознание его времени ни в каком случае не допускало притеснения единоверцев, оскорбления священной особы первосвященника и, вместе с тем, Закона Бога, – и все это для сравнительно ничтожной цели, – для того, чтобы поставить Иерусалим наравне с образованными языческими городами.
Язон без затруднений добился у Антиоха IV согласия на все его предложения. То, на что ни один языческий царь не отваживался на собственный риск, сделал Антиох по внушению знатного природного еврея. Он низложил Ония III, и сам провозгласил брата его Язона первосвященником. Это было неслыханным до тех пор вмешательством в религиозные дела еврейского народа; вмешательством, на которое сирийский царь решился лишь после того, его настойчиво к тому призывали. И вот у подножия Иерусалимской твердыни была воздвигнута гимназия, и предание гласит, что священнослужители уже не находили времени совершать сообразно с Законом жертвоприношения, – до такой степени увлечены они были участием в игре метателей диска. Конечно, появление на арене обнаженных еврейских юношей, прежде всего, давало зрителям-грекам достаточный повод к насмешкам. Издревле, священный характерный признак принадлежности к еврейству публично осмеивался. И Язон нисколько не умел отвратить того, что было только простым результатом его эллинистических усилий. Были молодые иерусалимцы, которые искусственно уничтожали на своем теле знак союза с Иеговой. Конечно, вина в этом преступлении не падала прямо на Язона. Но еще более тяжелое впечатление произвел этот первосвященник тогда, когда, по случаю праздничных игр в Тире, на которых присутствовал царь, он пожелал принести через некоторых жителей Иерусалима, ставших антиохийскими гражданами, жертвенные дары финикийскому Геркулесу. Посланные с этой целью лица не посмели даже высказать намерение пославшего их. Они внесли, правда, 300 драхм серебра в виде праздничного подарка, но не для жертвы Геркулесу, а для постройки новых триер. Конечно, и в этом случае Язон не имел, собственно, намерения отрицать свое еврейство. Он хотел только быть евреем по греческому образцу, т. е. он хотел подражать приветливым нравам окружавшего его язычества, которое, наряду с собственным богопочитанием, охотно защищало и чтило и чужих богов. Если иерусалимцы не без удовольствия видели, как Птоломей Эвергет I и Птоломей Филопатор приносили жертвы в их храме, и как позднейшие сирийские цари оплачивали издержки жертвенного служения Иерусалимского храма – что теперь, при Язоне, тоже, конечно, прекратилось, – то принесение евреями жертвы в храме Геркулеса в Тире представлялось лишь оборотной стороной того же самого воззрения. Не так, однако, думали верующие евреи. Жертвоприношения язычников в Иерусалимском храме они рассматривали, как признак величия своего Бога, но это величие Бога казалось уничтоженным там, где евреи соглашались приносить дары чужим богам. Так рассудил уже однажды пророк Илия, когда вестники царя Ахазии отправились с подарками в город филистимлян Экрон, чтобы вопросить Вельзевула. И религиозное развитие Израиля, великое движение в области пророчества и Закона, постепенно сделали эту идею отдельных личностей неотъемлемым достоянием всего еврейского народа. Теперь предстал вопрос, должно ли исчезнуть это великое историческое прошлое Израиля? На этот раз еще, таким образом, чувство религиозной чести евреев обратило попытку Язона в ничто.
Вскоре затем Язон имел случай принимать своего царственного покровителя в стенах Иерусалима. В Египте еще в 181 г. до P. X. умер зять Антиоха Великого и шурин Селевка IV и Антиоха IV, царь Птоломей Эпифан. Он оставил двух несовершеннолетних сыновей, Птоломея Филометора и Фискона. Филометор был ближайшим наследником престола. Когда он уже настолько вырос, что мог быть сажаем за стол на видном месте, было устроено большое празднество, на которое и дядя Филометора, Антиох IV Сирийский, отправил своего посла. При этом случае Антиох имел возможность убедиться в значительной отчужденности египетского двора от сирийского. Именно, обладание Келесирией, Финикией и Палестиной было, по-видимому, предметом зависти египтян к сирийцам; возможно, что и сирийская царица-мать, Клеопатра, раздувала вражду, так как она думала, что, благодаря своим брачным отношениям, имеет право на эти провинции, между тем как при египетском дворе охотнее ссылались на гораздо более древний договор между Птоломеем Лаги и Селевком Никатором, заключенный ими до их совместной борьбы с Антигоном. Антиох IV Эпифан принял все меры, чтобы защитить свою страну на случай войны с Египтом. Для этого он прибыл в важный портовый город Иоппе и оттуда в Иерусалим. Язон оказал ему самый блестящий прием. Навстречу ему двинулось из города факельное шествие; его приветствовали и провожали громкими кликами. Насколько продолжительно было его пребывание здесь, в точности неизвестно; первосвященнику, однако, немного помогла вся его угодливость. Как предательски ни поступил он по отношению к своему предшественнику и своему народу, нашелся ему, тем не менее, соперник, значительно превзошедший его в пренебрежении к интересам еврейского народа.
2. Борьба за первосвященство
Еврей из колена Вениаминова, эллинист знатного происхождения, известный под греческим именем Менелая, был послан Язоном к царю для уплаты обещанных денег и для сообщения ему положения дел. Брат этого Менелая, Симон, снискал благосклонность Селевка IV тем, что обратил внимание его на сокровищницу Иерусалимского храма, что дало тогда повод к неудачной, правда, миссии Гелиодора в Иерусалим. Впоследствии Симон был главным противником первосвященника Ония III, брата Язона. Тем самым духом, который жил в Симоне, по-видимому, был преисполнен и брат его Менелай. Когда Менелай прибыл к сирийскому двору, он сумел повести себя там так же ловко, как вели себя в свое время Иосиф, сын Товия, его сын Гиркан и незадолго до того – первосвященник Язон. Он предложил на 300 талантов серебра больше Язона и таким образом добился первосвященнического достоинства. Так нарушалось одно предписание Закона за другим. Язон впервые подкупом языческого царя достиг невозможного по Закону низложения первосвященника. Теперь же произошло то, казавшееся невероятным, обстоятельство, что человек, который сам не принадлежал к священному колену Левитов, следовательно, не имел права совершать в храме даже второстепенные священнические обряды, – сразу путем подкупа достиг высшего священнического сана, доступному по Моисееву закону лишь определенным семьям из рода Ааронидов. Неудивительно, что при таковом решении царя Язон не мог более удержаться на своем посту. Обязанный первосвященническим саном насилию, он лишился теперь той самой царской милости, которая одна лишь и доставила ему знаки первосвященнического достоинства.