В противоположность Онию III, очевидно, без сопротивления уступившему место своему брату, Язон некоторое время боролся с вытеснившим его Менелаем, пока, наконец, не был изгнан и не бежал в страну аммонитян. Менелай стал первосвященником. Его образ действий был менее всего священническим: он свирепствовал, как кровожадный тиран. Понятно, что для большинства народа Язон был все еще симпатичнее, чем Менелай. Менелай имел верных приверженцев только в роде Товия, давно умершего отца, тогда уже тоже покойного главного мытаря Иосифа. Этому роду также, как и его собственному и как его предшественнику Язону, чужды были религиозные идеалы и рвение к Закону; все честолюбие этих людей направлено было на достижение возможно большего политического и экономического господства. В преследовании своих целей они не пренебрегали никакими средствами. Мы указали уже на то, как в силу подобных обстоятельств слились понятия мытаря и грешника в представлении еврейского простолюдина; вместе с тем нужно отметить и то, что с этого времени сблизились понятия богача и безбожника с одной стороны, и бедняка и благочестивая – с другой. Мытарями были богачи, и так как именно они собирали подати для языческих властелинов, то обыкновенно они и являлись представителями духовного влияния эллинизирования язычества на еврейскую среду, из которой они сами происходили. Их образ действий, естественно, являлся одновременно изменой и Богу, и родному народу.
Менелай, как оказалось, не мог уплатить всех обещанных денег, и сирийский начальник Иерусалимской крепости, бывший вместе с тем и главным сборщиком податей, предъявлял к нему неоднократные требования об уплате дани. Дело дошло до столкновения между ними, и оба они были вызваны к царю. Менелай оставил в Иерусалиме в качестве своего наместника брата своего Лизимаха. Когда он прибыл в Антиохию, царя там не было, – его отозвали волнения в Киликии. Для управления делами царства на время отсутствия царя назначен был некто Андроник. Менелай воспользовался этим положением вещей и подкупил Андроника золотыми сосудами из храма. Это, по-видимому, возбудило в еврействе большое раздражение. Вблизи Антиохии жил один муж, который зорко следил за деятельностью нового первосвященника. За Оронтом, только им отделенный от Антиохии, лежал городок Дафне; здесь было священное убежище для политических преступников. Сюда удалился и прежний первосвященник Оний III после низвержения его братом Язоном. Он узнал о подарках, поднесенных Менелаем царскому наместнику Андронику. Он проведал, далее, что Менелай, нуждаясь в деньгах, продал в Финикию другие священные сосуды Иерусалимского храма. Тогда он отважился открыто упрекнуть Менелая. Конечно, это обличение было для него самого гибельно. Менелай донес Андронику, что Оний обвиняет его в продажности, и Андроник убил Ония, выманив его из его убежища клятвенными обещаниями. Есть известие, хотя и сомнительное, что Андроник впоследствии за это убийство был низложен царем и, быть может, даже предан смертной казни.
По возвращении царя, Менелай продолжал действовать также, как и раньше, по отношению к Андронику. Его брат Лизимах послал в Антиохию золотые сосуды из Иерусалимского храма, или же их стоимость; таким образом, нужда царя в деньгах была устранена, и его гнев за неисполнение обещаний Менелая был смягчен. Но зато теперь пробудилось всеобщее недовольство в Иерусалиме. Дело дошло до сражений на улицах, и Лизимах должен был с большим уроном отступить пред яростью народа со своими 3000 человек. После значительных потерь он был убит ими же самими разграбленного храмового казначейства. Вместе с тем управление перешло к Иерусалимскому собранию знатных (герузия), которое немедленно обратилось против Менелая. Три посла отправились в Тир, где как раз имел пребывание Антиох IV, чтобы принести жалобу на Менелая, как на грабителя храма. Весьма возможно, что Менелай и в этом случае снова прибег к испытанному им средству подношений. Впрочем, Антиох IV на этот раз, может быть, оправдал бы его и без того. Он усмотрел в жалобах на разграбление храма Менелаем только преднамеренный отказ в уплате положенной дани. Сообразно с этим он и решил дело: Менелай остался первосвященником, а трое послов герузии были казнены. И здесь, как и в рассказе о смерти Ония III, еврейское повествование имеет маловероятный и по своей тенденции весьма прозрачный финал. Жители Тира выразили будто бы Антиоху Эпифану свое неудовольствие по поводу его приговора тем, что почтили казненных необыкновенно блестящим погребением. Но надо полагать, что он запретил бы им это, да и едва ли бы они решились на такой смелый и рискованный шаг. Но в Иерусалиме недовольство по поводу злоупотребления первосвященническим саном возбуждено было слишком сильно, чтобы там могли успокоиться на несправедливом решении языческого царя. Оний III был убит; стало быть, его законным преемником был теперь Язон. Но он бежал в страну аммонитян и никак не мог рассчитывать на успешную борьбу с Менелаем, пока того защищал Антиох IV.
Но вот в 170 г. Антиох выступил в поход против Египта с большим войском, одержал при Пелузии победу над полками своего племянника (по сестре) Птоломея Филометора и взял эту важную пограничную крепость. Вдруг в Палестине разнесся слух, что сирийский царь убит. Этого известия Язон только и ожидал. Он двинулся против Менелая, осадил и взял приступом город Иерусалим, и Менелай бежал в крепость. Но Язон, который сначала, как кажется, был принят дружелюбно и встретил большее сочувствие, скоро снова возбудил против себя неудовольствие, как своею местью прежним врагам, так и открытыми нарушениями Закона. Он не достиг власти и, по-видимому, сильно опозоренный снова вернулся в страну аммонитян. Но и там не мог он долго оставаться. Менелай, по-видимому, обвинил его перед Антиохом Епифаном в возмущении, и это обвинение имело, кажется, для Язона тот результат, что и арабский повелитель Аретас, которому принадлежала страна аммонитян, из предупредительности по отношению к великому царю, основанной на страхе, – отказал ему в защите, так что Язон, лишенный приюта, должен был скитаться с места на место, пока, наконец, не нашел желанного покоя в Лакедемоне. Дело в том, что лакедемоняне во время правления Ония III, брата Язона, на основании предполагаемого ими родства своего с евреями, заключили с ними через торжественное посольство дружественный союз. Этим, по-видимому, и руководствовался Язон, когда искал у них приюта.
3. Разграбление Иерусалимского храма и религиозное преследование
Для Иерусалима борьба между Язоном и Менелаем была роковой. Антиох Эпифан мог видеть в ней только открытое возмущение. Еще в 170 г. до P. X. он поспешил из Египта в Иерусалим и обошелся с этим городом так, как будто бы он взят был неприятелем на войне; несмотря на то, что царь был впущен туда своими приверженцами без сопротивления, он, тем не менее, велел своим солдатам убивать всех, кто встретится им на пути. Гордый своей победой, он проник затем и в храм. Вместо медленного расхищения, какое практиковал Менелай, царь предпринял открытое разграбление храма. Золотой стол для курений, золотой светильник с относящимися к нему принадлежностями, стол для хлеба, предложения с кубками для вина, чашами, золотыми жертвенными сосудами, даже занавес, венки и золотые украшения наружного храма – все это было разграблено. Вместе с тем были взяты, разумеется, все находившиеся в храмовой сокровищнице деньги. Местное управление, по-видимому, было преобразовано. Над Иерусалимом поставлен был фригиец, по имени Филипп, который распоряжался там еще суровее, нежели сам царь. Менелай, разумеется, остался первосвященником. Задача обоих этих лиц состояла в том, чтобы всеми мерами принудить еврейский народ к повиновению царю. Но им скоро пришлось убедиться, что полному эллинизированию этой провинции стоит на пути почти непреодолимое препятствие, в виде до сих пор гарантированной евреям всеми эллинистическими царями неприкосновенности Моисеева Закона. Этот Закон, совершенно непонятным для остальных народов образом, регламентировал почти все проявления народной жизни. Еда и питье, половая жизнь, рабочие и праздничные дни, земледелие, подать священнослужителям, – все это было предусмотрено определенными священными постановлениями, нарушение которых считалось грехом. Благодаря запрещению художественного изображения человеческих существ, был, по-видимому, подавлен интерес к искусству в народе; благодаря запрещению браков с язычниками, сделалось невозможным самое могучее средство эллинизирования народа. Таким образом, вполне вероятно, что из эллинистических кругов в самом Иерусалиме вышло обращенное к царю требование уничтожить Закон евреев. Антиох Эпифан, со своей стороны, был лишь последователен в том, что, не мирясь более даже с умеренным направлением в иудаизме, решил ввести в Иерусалиме вместе с эллинистическим городским устройством, также и эллинское богопочитание.
Так далеко дело зашло, правда, только спустя два года после разграбления Иерусалимского храма, т. е. в 168 г. до P. X. За это время Антиох IV предпринял еще два похода в Египет, из которых первый привел к восстановлению совместного господства обоих братьев Птоломеев – Фискона и Филометора, интересы которых и защищал Антиох. Второй поход Антиоха против обоих братьев был чрезвычайно блестящ и победоносен; сирийский царь снова стоял перед Александрией, как вдруг в лагерь Антиоха IV явилось римское посольство во главе с его товарищем школьных лет Попилием Леной. Антиох вышел навстречу Попилию, чтобы обнять его и протянуть ему руку. Но Попилий Лена, вместо всякого ответа, протянул ему письменный декрет сената, приведший его сюда, и предложил ему прочесть и исполнить его. Декрет сената требовал немедленного прекращения войны. Пораженный такой неожиданностью, Антиох сказал, что желает обдумать это дело. В ответ на это гордый римлянин бывшим у него в руке жезлом обвел на песке круг около того места, где стоял Антиох, заявив, что не выходя из этого круга он должен решить вопрос о войне или мире и этим выяснить, желает ли он, повинуясь сенату, остаться другом римлян, – или же стать врагом их. Сирийское царство еще не оправилось от тяжелых ран, которые были ему нанесены во время войны отца Антиоха с римлянами, и как раз только что дошло до Антиоха известие об уничтожении эллинско-македонского царства в битве при Пиднe (в июне 168 г.). Некогда было долго размышлять. «Я сделаю то, что сенат считает за благо», – объявил он, и войне с обоими Птоломеями настал конец. Римляне боялись расширения сирийского царства. Их властолюбие не терпело, чтобы наряду с ними существовала на Средиземном море еще одна великая держава. Антиох же, во всяком случае, поступил благоразумно, подчинившись их могуществу. Он обнаружил большую степень самообладания тем, что прислушался к голосу рассудка при столь сурово предъявленном к нему требовании.