Итак, Антиох V и Лизий поспешно возвратились в Антиохию. Там они застали Филиппа уже владеющим столицей, но взяли ее приступом. Филипп попался им в руки и был убит. Тогда, в 162 г. до P. X., вернулся из Рима, не добившись разрешения римского сената, Деметрий, сын Селевка IV, некогда прибывший в Рим в качестве заложника вместо Антиоха Епифана, и чрезвычайно скоро овладел сирийским престолом. Антиох V Евпатор и Лизий были казнены. К этому царю Деметрию I, который впоследствии получил прозвище Сотер, вскоре после его восшествия на престол, прибыл новый еврейский первосвященник Алким вместе со многими эллинизированными евреями для того, чтобы принести жалобу на Иуду Маккавея и его братьев. Очевидно, семья Маттафии не хотела довольствоваться достигнутым половинным ycпeхом; она домогалась самостоятельности и политической свободы евреев. Деметрий I счел нужным послать в Палестину своего полководца Вакхида с войском для наказания Иуды и демонстративно утвердить Алкима в первосвященническом сане. Роковым здесь было то обстоятельство, что книжники и в особенности школа асидеев, так ревниво оберегавшая Закон корпорации, которая сейчас же, после того как вспыхнуло возмущение, примкнула к Маттафии, – не хотела видеть необходимости дальнейшей борьбы. Они доверчиво стали на сторону этого потомка Аарона. Но завладев властью, Алким велел в один день убить из их среды шестьдесят человек. Равным образом Вакхид расположился лагерем вблизи Иерусалима и велел схватить множество перебежавших к нему евреев, а также и других евреев, убить и бросить их в большой колодезь. После этих подвигов он вернулся домой; но Алким оставил при себе сирийский отряд, с помощью которого он старался удержать свое первосвященство. Иуда же прошел через всю Иудею и принудил всех перебежчиков снова перейти на его сторону. И силы его так быстро возросли, что Алким принужден был решиться на возвращение в Антиохию.
6. Евреи в Египте в эпоху Маккавеев. Литература романов
Между тем еврейство в Египте вполне оставалось в своих прежних отношениях к эллинизму. Птоломеи никогда не останавливались на мысли искоренить еврейскую религию запретами и гонениями. Сын первосвященника Ония III, носивший то же имя, бежал к Птоломею Филометору, вероятно, уже тогда, когда Менелай добился первосвященнического достоинства. На эту личность обратились взоры жившего вне Палестины еврейства, когда Иерусалимский храм попал в руки язычников и был ими осквернен. Ссылались на замечательное пророчество Исайи, в котором грядущее обращение египтян в еврейство выражено в такой форме, что в самом Египте должен быть воздвигнут для Иеговы алтарь из ценного камня. Это казалось позднейшей, привыкшей к единству храмового богослужения эпохе, указанием на то, что после осквернения Иерусалимского храма должен быть построен храм в Египте. Само собой разумеется, что Птоломей Филометор не мог ничего против этого иметь, и вот на расстоянии 180 стадий от Мемфиса был построен храм по образцу Иерусалимского. Местом для него послужил город Леонтополис в округе Гелиополиса, где уже раньше находилось святилище, которое было посвящено одному египетскому божеству, так называемой дикой Бубастидe, а теперь находилось в запустении и упадке. Впоследствии при ближайшем сравнении с Иерусалимским храмом (разумеется, совершенно перестроенным) нашли несколько отличий, из которых еще особенно ясно можно было видеть всю греховность предприятия Ония. Так, передают, что храм в Леонтополисe имел вид башни вышиною в 60 локтей, сделанной из крепких камней. Вместо священного канделябра горела только медная, но вызолоченная лампа, висевшая на золотой цепи. Наконец, вся священная площадь была окружена кирпичной стеной. Только врата были из натурального камня. Этот храм в Леонтополисe вместе со своим священническим персоналом и своим жертвенным служением продолжал существовать, пока существовало еврейское государство. Но свое значение он, несомненно, потерял сейчас же после своего возникновения. Лишь только в Палестине возобновлено было древнее, жертвенное служение, этот храм вместе со своим единственно законным священством лишился своей популярности. Место, которое Господь избрал себе для жилища, было, конечно, только в храме на Сионе. Но навеянному эллинизмом равнодушию к избранности Израиля вполне соответствует то обстоятельство, что этот храм в Леонтополисe не только был построен и освящен, но и в течение столетий официально функционировал наряду с Иерусалимским, и противоречие с ясными указаниями Закона относительно единого местопребывания Бога на земле не внушало особенно тревожного чувства. Позднейшие книжники вырабатывали даже особые тезисы по поводу того, в каком случае принесение жертвы или освобождение от назорейского обета должно иметь место в храме Ония. Конечно, здесь проявляется сильное пренебрежение к этому храму сравнительно с Иерусалимским; но самая постановка вопроса достаточно показывает, как высоко умели ценить александрийские и иные египетские евреи возможность иметь вблизи себя настоящий дом Божий. Это, конечно, не мешало им выказывать обязательные для каждого израильтянина знаки благоговения перед издревле священным храмом в граде Давидовом: туда отправлялись, на поклонение, туда выплачивали храмовую подать. И, несомненно, что явное противоречие между запрещением Закона и этим двойным жертвенным служением в Иерусалиме и Леонтополисe было бы ясно сознано, если бы египетское еврейство глубоко не восприняло тогда своеобразного воззрения платоновской философии. По этому воззрению существуют различные степени реальности, так что каждая высшая степень действительности вызывает ряд менее действительных отражений своей сущности. Так и храм в Иерусалиме имел, нисколько не уничтожающее его единства, отражение своей сущности в Леонтополисe. Только Иерусалимский храм был в полном смысле слова действительно сущим, а храм в Леонтополисe был только подобием и чувственным образом Иерусалимского. Что именно при Птоломее Филометоре могли выработаться подобные системы идей, ясно видно из того, что при нем писал древнейший еврейский философ, от произведений которого до нас дошли его некоторые отрывки.
Аристобул, бывший по не подлежащему уже проверке свидетельству позднейших писателей учеником аристотелевской школы, перипатетиком, написал для царя Филометора обнимающее несколько книг произведение под заглавием «Объяснение Моисеева Писания». В этом произведении он пространно показывает, что под словами Бога во время акта творения следует понимать только всемогущее действие силы Бога. В этом значит, ветхозаветное повествование согласуется с воззрениями греческих философов и поэтическими рассказами Орфея и Арата. Говоря об установлении дня отдыха, Аристобул также приводит свидетельство поэтов седой старины: Гомера, Гезиода и Лина, конечно, в подложных цитатах. В другой раз, говоря о времени празднования Пасхи, он показывает, как глубоко евреи (конечно, уже в эпоху Моисея) были посвящены в тайны астрономии. Сводя все это вместе, Аристобул желает доказать, что вся мудрость греков почерпнута из произведений Моисея и пророков. Предполагаемому указанию на недавнее происхождение перевода 70 толковников он решительно противопоставляет то, что существовали уже более ранние переводы еврейских книг на греческий язык. Этим опровергалось возражение, будто эти книги были совсем и недоступны греческим мыслителям. Но, во всяком случае, в этом еврейском народе жило, вероятно, необыкновенно сильное чувство собственного достоинства, если в эпоху глубочайшего политического унижения человек из его среды мог отважиться на то, чтобы перед одним из высших тогда представителей гордого своим образованием эллинства выставить всю греческую образованность и мудрость, как похищенные из сокровищниц иудаизма! О специфических чертах философии Аристобула мы из дошедших до нас отрывков узнаем лишь немногое; ясно только то, что он мыслил божество вне всякой аналогии с мировой жизнью. Если то, что Бог, согласно рассказу о сотворении мира, говорит, есть только образ, то и библейские выражения, по которым Господь простирает руку или шествует по земле, следует тоже понимать символически. Надмировой Бог действует в мире. Но стремясь, таким образом, находить более высокий смысл библейского слова, наряду с которым буквальный смысл имеет только второстепенное значение, Аристобул создает странное искусство аллегорического изложения Священного Писания, искусство, которое впоследствии нисколько не помогало иудейско-александрийской школе в выработке оригинальной философии. Еще и другая сторона позднейшей еврейской философии, именно игра числами, ясно выступает уже у Аристобула. Его поэтому относили к Пифагорейцам. Но вероятнее предположить причину сходства с пифагорейцами в знакомстве Аристобула со священной системой чисел вавилонян, которые были учителями Пифагора. Ибо у Аристобула подобная игра числами выступает, как раз при упоминании о семидневной неделе, а счет по неделям имеет древневавилонское происхождение, и, как еврей, Аристобул очень легко мог иметь живые сношения с Вавилоном, где жило почти такое же большое количество евреев, как и в Египте.
Литературным видом, процветавшим в Эллинском мире, была повесть; она получила право гражданства и в коренном, и в эллинизированном еврействе. Именно три рассказа особенно прославились: рассказ о набожной моавитянкe Руфи, бабке царя Давида, прозелитке Иерусалима; затем суровый рассказ об убиении ассирийского полководца еврейской вдовой Юдифью и, наконец, идиллическая история обоих Товиев. Только философской глубиной сюжета отличается от этих рассказов большой философский роман Иов. Руфь и Иов не показывают точных следов времени своего происхождения. Зато тем вернее Юдифь и Товий могут быть отнесены приблизительно к эпохе Маккавеев. По действующему во всей истории и еврейской литературы принципу, что однородные произведения относятся к одной и той же литературной эпохе, можно заранее принять, что и Руфь, и Иов, как и Юдифь, и Товий возникли в эпоху эллинизма. Исследование этих повестей только подтверждает эту гипотезу. Рассмотрим внимательнее эти четыре рассказа.