В высшей степени проста история Руфи. В эпоху судей Элимелех со своей женой Ноеминь и двумя холостыми сыновьями переселились в неурожайный год из Вифлеема в страну моавитян. Здecь оба сына женились на моавитянках, а отец и оба сына умерли. – Между тем Ноеминь узнает, что дороговизна в Иуде пришла к концу и решает вернутся туда. Обе ее невестки Арпа и Руфь сопровождают ее; но она требует, чтоб они возвратились домой и вышли замуж в стране моавитян: а она не может надеяться получить когда-нибудь от них наследника, потому что она сама бездетна и стара, и не имеет сына, благодаря которому обе молодые вдовы могли бы сделаться матерями. Арпа, действительно, возвращается назад, но Руфь говорит, что она не хочет вернуться: «Твой народ – мой народ, и твой Бог – мой Бог». Во время жатвы ячменя обе они приходят в Вифлеем, и Руфь занимается тем, что на сжатых полях собирает оставшиеся колосья. При этом особенно дружелюбным к ней выказывает себя человек из рода ее свекра. Он это делает в виде признательности за ее услугу Ноемини: «Бог да воздаст тебе за твой поступок», – говорит он, – «и твоя награда должна быть полной у Господа, Бога Израиля, к Которому ты пришла, чтобы ты имела убежище под его крылами». От этого человека Руфь получает брачное предложение столько же наивным, сколько и отчасти отталкивающим для нашего чувства способом. Именно, как будущий наследник поля Ноемини, он должен принять на себя заботу и о потомстве Элимелеха; но на это Вооз соглашается только под тем условием, если другой по степени родства собственно ближе стоящий наследник не пожелает вступить в брак с Руфью. Вооз вступает поэтому, прежде всего, в переговоры с этим законнейшим наследником. У городских ворот обсуждается это дело. Наследник хотел бы обладать, конечно, имуществом, но не желает Руфи в жены. Поэтому в присутствии старейшин города он снимает с себя башмак и этим отрекается от наследства. Вооз перенимает его, женится на Руфи и она через него делается прабабкой царя.
В этом рассказе хотели открыть следы глубокой древности. Думали, например, что в нем находится еще древне-израильское представление о связи Иеговы с его страной; это заключали из слов, сказанных Руфью при ее решении отправиться с Ноеминью в Иудею, именно что Бог Ноемини – и ее Бог. Но в этом следует видеть только то, что Руфь представлена прозелиткой, как это выражено, по крайней мере, в одном месте произведения вполне ясно: «Бог Израиля, к Которому ты пришла, дабы иметь убежище под Его крылами». Этим упраздняется и другое возражение, которое могло бы быть выставлено против позднего происхождения этого рассказа. Брак сыновей Элимелеха с двумя моавитянками теряет тот отталкивающий характер, который он должен был иметь для еврея после эпохи Ноемини, раз этим моавитянкам приписывается переход в еврейство. С другой стороны, нетрудно доказать сравнительно позднее возникновение этой книги. Bo-первых, вся история Руфи основывается на изложенной в Законе хозяйственной мудрости, требующей, чтобы родовое имущество сохранялось в семье посредством брака с братом покойного мужа, брака, который для обеих еврейско-моавитских вдов, Арпы и Руфи, и был невозможен, постольку, поскольку они не имели шуринов, но который до известной степени возмещен был браком Руфи с близким родственником Воозом; во-вторых, прозелитизм Руфи, отступление на задний план всех политических отношений и детальное изображение домашней и общественной жизни отдельных частных лиц, – все это ясные признаки поздней, во всяком случае, падающей на время после Эздры, эпохи. Разумеется, точной даты здесь установить нельзя.
К эпохе после Эздры относится и книга Иова. И здесь индивидуум, как таковой, является объектом деятельности Бога. Только в этом смысле и можно понимать всю проблему книги. Иов, по-видимому, представлен вовсе не израильтянином, хотя его родина, страна Уц, и не может быть твердо установлена. На Эдом, как на мecтo действия этой истории, указывает нам не только то обстоятельство, что Уц в генеалогии книги Бытия представлен сыном Сеира и отцом Хоритов и что в жалобных песнях страна Уц названа именем Эдома, а в книге Иеремии Уц выступает как часть эдомитской страны, на это указывает и то, что Иов считается и в числе сыновей востока, что несомненно должно отличать его от израильтян, – а его друг Элифас происходит из знаменитого эдомитского города Феман. Несмотря на это, без дальнейших пояснений, в книге предполагается, что эти идумеи чтут израильского Иегову. И положение вещей в ней такое: через сатану Иегова подвергает преданность Иова самым тяжким испытаниям; Он отнимает у него достояние, детей, здоровье. Но Иов переносит все эти удары, не изменяя Богу, и за это Бог в конце награждает его самым щедрым образом. Но самый важный пункт содержания состоит в оригинальном изображении настроения Иова в его несчастии. Для того чтобы изобразить как Иов воспринимал свое несчастье, писатель избрал форму диалога между Иовом и его друзьями. Прежде всего, нам сообщается о трех друзьях, которые приходят к одержимому проказой Иову, подвергающемуся глумлению даже со стороны его жены. Семь дней и семь ночей сидят они молча вокруг него; затем Иов начинает свои жалобы. Он желал бы никогда не родиться, или, по крайней мере, сейчас же опять умереть; он спрашивает: «Зачем Господь дает страдающим свет жизни?». На это отвечает Элифас из рода Фемана, что Иов в виду своей беспорочной жизни не должен терять упования и надежды; конечно, ни один человек не безгрешен, и поэтому всех поражает несчастье, но только глупцы из-за этого гибнут, падая духом. «Я бы обратился к Богу и Господу доверил бы свое горе. Ибо спасение всегда в Его власти, и благо человеку, которого карает Бог». Но на эту речь утешения Иов отвечает только неудержимой жалобой: он хочет умереть; друзья должны быть снисходительны к его страданию; их слова неприменимы к его положению; он спрашивает Бога: «Зачем избрал Ты меня своею мишенью? Почему ты не прощаешь мои грехи?» В более короткой речи объясняет тогда второй друг, Вилдад из Шуаха: «Бог не нарушает справедливости и несчастье – кара за грех; но Бог не отвергает благочестивого, и Иову тоже вернет Он счастье». Теперь Иов признает, что перед Богом никто не прав, но при ничтожестве человека перед величием и всемогуществом Бога это подстерегание человеческих прегрешений кажется ему несправедливым. Тогда возражает ему третий друг, Зофар из Наамы, что всеведение Бога распространяется на все вещи, и в этом нельзя Ему препятствовать; однако, если обратиться к Богу с молитвой, Он выказывает большую снисходительность к вине и, если перестать грешить, Он прощает и возвращает надежду на будущее. Но Иов признает, конечно, высшую мудрость и все-таки вопрошает Бога: «Сдунутый ветром лист, желаешь Ты устрашить, иссохший стебель желаешь Ты еще преследовать, обрекая меня на такие горести и заставляя меня искупать грехи моей юности!» В этих словах, надо заметить, очень резко дает себя чувствовать отсутствие веры в воскресение. Далее Элифас доказывает, что слова Иова обнаруживают его вину: «Зачем помрачаются твои очи, что ты на Бога обращаешь свой гнев и изрекаешь хулу из уст своих?» Далее следует предостережение, что хулители Бога гибнут. Тем не менее, Иов видит в этих речах своих друзей только глумление над его горем и клянется, что на небесах есть свидетель его невинности; он страстно желает смерти, ибо на земле ищет покоя. Вилдад полагает, что как бы не объяснять страдания Иова, несомненно то, что грешника постигает кара. Но Иов говорит, что если даже можно его укорять в грехах, то ведь Бог ниспослал ему страдания; зачем же вы меня преследуете так, как Бог? И могучую надежду питает он на грядущее искупление, и надеется и при своей истерзанной коже, и при живом еще теле видеть Бога (т. е. Божью помощь); жестоко делать ему упреки в несчастье. Это не мешает другу Иова Зофару изобразить печальную гибель грешника и так закончить: «Небо разоблачает его вину и земля возмущается против него. Испариться должно достояние его дома и собранное им – в день отмщения. Такова участь грешника, на которую обрекает, его Бог, и таково наследие, завещанное ему от Бога». Это дает повод Иову доказать возможность его невинности тем, что счастье бывает часто уделом именно злых людей. Но Элифас объясняет ему, что Бог ведь не имеет выгоды от того, что человек праведен; поэтому он еще раз настаивает, чтобы Иов сознался в своей вине, которую знает Всеведущий; Бог дает тогда Свое благословение смирившемуся и выслушает его мольбу. Но Иову хотелось бы, скорее всего, самому доказать перед Богом свою невинность, и он опять спрашивает, почему Господь допускает, чтобы злые были так счастливы на земле. На это отвечает Вилдад указанием на совершенство Бога и греховность человека, на то, следовательно, что никто не может роптать на свое страдание. После этих троекратных ответов друзей на речи Иова, последний сам произносит заключительное слово, распадающееся на три части, из которых первая излагает непостижимое величие Бога, вторая изображает кары грешника и указывает на страх Божий, как на путь к мудрости, а в третьей Иов снова оглядывается на всю свою прежнюю жизнь, не чувствуя при этом никакой вины за собою. Затем, очевидно, по первоначальному плану книги, следовало решение, которое сообщил Иову сам Бог. На красоте и гармонии, царящих в сотворенном мире, показывает Он ему Свое величие и ничтожество человека. Уже давно признали в этих изображениях одно из самых могучих проявлений еврейской духовной жизни. Книга кончается тем, что Иов признал свое ничтожество перед Богом и, выдержав испытание, был одарен Богом за свое потерянное счастье с избытком.
Как ни глубокомысленна эта поэма, все-таки нельзя утверждать, что возбужденные в ней вопросы получили удовлетворительное решение. Главный вопрос, несомненно, по большей части ставится совершенно неправильно Дело не в том, чтобы объяснить страдание невинного, Иов сам признает, что, строго говоря, вовсе нет невинных; самый важный вопрос в том, как тяжкое страдание человека при сравнительно малой вине примиряется не только со справедливостью, но и с достоинством Бога. Может ли великий Бог находить удовлетворение в страдании человека, когда это страдание превосходит степень вины? Единственный ответ, который дает на это книга есть фаталистическое указание на величие Бога и более совершенное понимание. Но такое указание влечет за собою не примирение с мировым ходом в