богами. Выяснение того вопроса, насколько опасения эти были основательны, – если бы оно даже возможно было теперь, – лежит вне пределов нашей задачи. В период правления Гиркана святилище самаритян – подражание Иерусалимскому храму на горе Гаризим, – существовало уже три столетия, и если их узаконения в то время не вполне еще соответствовали иудейским, то зато позднее, в греческий период, они приняли закон Моисеев, продолжая, конечно, признавать святость своего храма. Таким образом, во времена Иоанна Гиркана не существовало уже религиозного основания, которое могло бы служить безусловным препятствием для вступления самаритян в иудейское общество. Тем не менее рознь между названными народами обусловливалась исторической традицией. Еще Неемия утвердил в полной силе для правоверных евреев древний закон, запрещающий народу Божьему смешиваться с коренными обитателями Палестины, и применил его также к враждебным ему самаритянам. Вследствие этого самаритяне, подобно ханаанеям и филистимлянам, стали позже в глазах населения народом, пребывание которого в Святой земле нарушает божественный порядок, в сущности – народом, обреченным на исчезновение. Однако самаритяне все более и более привыкали к своему положению и скоро перестали стремиться к сближению с Иерусалимом. Но именно поэтому иудеев возмущало, что самаритяне подражают их богослужению и пользуются их Священным писанием, да к тому же, близкое соседство этих двух народов подавало немалый повод к недоразумениям и спорам. Можно было бы спросить, почему существование храма в Гаризиме нельзя было признавать столь же законным, как существование такого же храма в Леонтополисe в Египте. Это объясняется тем, что на египетский храм все смотрели только как на несовершенное подражание Иерусалимскому, куда одинаково шли на поклонение иудеи из Египта и Палестины. Напротив, храм в Гаризиме стремился не только служить частичною заменою Иерусалимского; он претендовал на значение истинного храма. Позднee являлся даже вопрос, где надо молиться, в Иерусалиме или в Гаризиме: только одно из этих мест, по писанию, могло считаться богоизбранным. Поэтому по понятиям иудеев поступок Иоанна Гиркана, разрушившего храм в Гаризиме, считался благочестивым.
После этих походов у Гиркана явилось желание упрочить и на будущее время свое господство и, вместе с тем, нарушить под благовидным предлогом тяжелые условия, которые он должен был принять, входя в соглашение с Антиохом Сидетом. Следуя примеру своих предшественников, он отправил посольство в Рим. Оно было принято также дружественно, как и три предыдущие посольства (Иуды, Ионафана и Симона); но римское правительство вовсе не чувствовало себя обязанным соглашаться с желаниями иерусалимского первосвященника, казавшимися ему слишком узко-иудейскими, и оно самым любезным образом отправило посольство обратно, дав ему неопределенные обещания. Необыкновенно искусно и тонко составленный протокол совещаний, происходивших, в заседании комиций по поводу Иудейского посольства, сохранился до сих пор. Нельзя сомневаться в его подлинности. Уже одно то, что перед нами решение комиссий, а не сената, указывает без сомнения на период господства в Риме комиссий с Гракхами во главе, указание на Гая Семпрония, как на народного трибуна, окончательно убеждает нас в том, что мы имеем дело с документом, принадлежащим к бурным 122 и 123 гг. до P. X., когда революция, поднятая Гаем Семпронием Гракхом, должна была, во всяком случае, более поглощать внимание римлян, чем посольство Иоанна Гиркана. В 122 г. до P. X. консулом был Гай Фанний, очевидно, тот самый стратег Фанний, который, по словам документа, созвал комиссии в совещательное собрание. Помечен документ 6 февраля. Так как Гай Гракх состоял в должности народного трибуна до декабря 122 г. до P. X., начиная с декабря 124 г. до P. X., то является сомнение, какой из двух годов, 123-й или 122-й должен считаться хронологической датой документа: и в том и в другом году Гай Фанний не был еще консулом, а только, по словам документа, стратегом, т. е. претором. Консульство же Фанния начинается только с 1-го марта 122 г. до P. X. Тем не менее, кажется более вероятным, что Фанний созвал комиссии, уже будучи избран консулом, на следующий год и что мы, таким образом, имеем дело с 122 г. до P. X. Но текст представляет еще много затруднений: «Фанний, сын Марка, претор, созвал 6 февраля комиссии в совещательное собрание в присутствии Ментината Люция Манния, сына Люция, и Фалернца Гая Семпрония, сына Гая». Помимо не римского обозначенных лиц, наряду с чисто латинским обозначением дня (дословно: в восьмой день перед февральскими Идами), здесь бросается в глаза то, что отец Гая Гракха назван Гаем, между тем как везде он носит имя Тиберия. Несмотря на это, относительно личности Гая Семпрония не может быть никакого сомнения, так как царствование Иоанна Гиркана совпадает как раз с периодом волнений, происходивших в Риме во время Гракхов, и названный здесь Гай Семпроний, несомненно, был тогда народным трибуном. Ментинат и Фалернец названия тех триб, к которым принадлежали упомянутые народные трибуны; названы они, вероятно, потому, что собрание было собранием трибунных комиссий. Является предположение, что такое не римское упоминание имени отца вызвано было желанием сделать уступку еврейскому стилю; тем не менее, документ ни в каком случае нельзя считать подложным. Для этого он проникнут слишком большой дипломатичностью и в тоже время сдержанною хитростью по отношению к евреям. К тому же римский способ наименований был позднее так хорошо известен, что всякий желающий подделать рукопись, мог бы им воспользоваться. Далее объясняется, почему Фанний созвал комиссии. «По поводу посольства Симона, сына Досифея, и Аполлония, сына Александра и Диодора, сына Язона, благородных и достойных мужей, посланных от имени иудейского народа». Здесь встречается, таким образом, целый ряд имен эллинизированных иудеев. Только имя Симона – семитическое, все остальные греческого происхождения. Но и между ними можно отличить большую или меньшую близость к эллинизму. Имена Александра и Эзопа не вызывают особых подозрений. Досифей представляет грубый перевод еврейского имени Нафан (Нафанаил). Но когда еврейский Ионафан (дар Иеговы) был обращен в греческого Диодора (дар Зевса), то при строгости иудейской веры это было громадной уступкою язычеству: если еврей не боялся назваться Аполлонием, то он, несомненно, не мог считаться рьяным поборником Закона своих предков. Все это весьма важно для характеристики того человека, от которого шло посольство. Среда, окружавшая Иоанна Гиркана, несмотря на проявлявшееся по временам религиозное рвение, вспомним, например, насильственное обращение идумеев – далеко уже не отличалась той неумолимой приверженностью к Закону, какая господствовала некогда среди лиц, окружавших Иуду. Со времени Ионафана, жизнь в доме Асмонеев приняла совершенно новое направление. Уже Маттафия и Иуда никогда не становились на сторону крайней партии, которая боролась только за Закон и отказалась от этой борьбы, когда увидала, что Закон этот обеспечен мирным предложением Лизия. Маттафия и Иуда так же, как и все позднейшие Асмонеи, являются, прежде всего, представителями борцов за еврейство. Борясь за неприкосновенность израильского богослужения, они оберегали израильскую национальность. У позднейших представителей рода Асмонеев эта точка зрения выступает еще яснее. Поэтому, как только Ионафан получил сан первосвященника, стремления его так же, как и преемников, были направлены к тому, чтобы примириться с иудеями, дружески расположенными к Греции, а к ним принадлежала, в большей или меньшей степени, значительная и самая влиятельная часть всего народа. Маккавеи боролись только против наиболее грубых проявлений этой склонности и одержали в этом отношении победу. В общем, евреи, несмотря на всю эту борьбу, слишком хорошо сознавали благодетельные результаты, которые греческая образованность и искусство принес ли их духовной и экономической жизни, чтобы вместе с греческой религией отвергнуть и греческую культуру. Так, например, вся военная система у евреев того времени, с ее осадными машинами и фалангами, была заимствована у македонян, а от такого приобретения ни один народ не отказывается добровольно. Греческий язык был необходим каждому еврейскому торговцу в сношениях с живущими всюду греческими колонистами так же, как и всякому государственному человеку, имеющему дела с другими городами и государствами. Весьма понятно, что язык македонского завоевателя скоро стал и на Востоке языком образованных классов, рядом с которым слишком грубо звучали слова семитической речи. Таким образом, почти всегда при сношениях с иностранными государствами сохранялись греческие имена, к которым достаточно привыкли во времена Птоломеев, и ничего нет удивительного, если посольство Иоанна Гиркана, судя по именам, почти все состояло и эллинов. Итак, после указания времени, перечисления присутствовавших римских властей и членов иудейского посольства передается подробно содержание всех его требований. Они говорили о существующей между иудеями и римлянами дружбе и союзе, и о том, чтобы город Иоппе с гаванью, и Газара с источниками, равно как и другие города и области, отнятые у них в войне Антиохом, вопреки постановлению сената, были им снова возвращены; чтобы солдаты сирийского царя не проходили по их стране и по стране их подданных; чтобы все нововведения, сделанные во время этой войны Антиохом, потеряли свою силу. Кроме того, они выразили желание, чтобы римляне потребовали через посольство возвращения всех завоеванных Антиохом земель, чтобы они оценили убытки, причиненные стране разорением, и, наконец, выдали посольству пропускное письмо к царям и свободным народам для беспрепятственного возвращения. Все эти пункты приведены здесь только как предмет переговоров с иудейским посольством. Иоанн Гиркан определенно и ясно выразил свои желания, исполнения которых он надеялся достигнуть на основании прежнего союзного договора с Римом. Антиох Сидет очевиднейшим образом нарушил торжественно признанную постановлением сената неприкосновенность Иудейской территории. Но Га й Гракх не мог тогда начать внешней войны, будучи всецело поглощен идеей излечить раны римского государства внутренними переворотами. Составители протокола заседания римского сената рассчитывали, очевидно, ввести в заблуждение посольство, перечисляя с такой подробностью его желания и этим как бы соглашаясь на их принятие, чего на самом деле вовсе не было. Самая резолюция выражена в следующей коротенькой фразе: «Относительно этого было решено так: возобновить снова дружеские отношения с благородными мужами, посланными от благородного и дружественного народа». Когда же послы подробнее осведомились об удовлетворении заявленных отдельных желаний, то им в очень вежливой форме ответили, что сенат, как только обстоятельства позволят, обсудит привезенное ими послание, а пока будет только заботиться о том, чтобы иудеи на будущее время не терпели притеснений. Наконец, Фанний выхлопотал им из государственной казны денежную сумму на обратный путь, также как и свободный пропуск, приготовленный сенатом; только тогда Рим избавился от неудобных для них в то время гостей.