Затем идут еще два заключительных отдела всей книги: 1) У Енохова внука Ламеха родится удивительный ребенок, которого отец считает сыном ангела. Но Мафусаил, сын Еноха и отец Ламеха, обращается с вопросом к Еноху, которого он разыскивает на конце земли, и узнает от него, что новорожденный Ной настоящий сын Ламеха, и один только будет спасен от потопа. 2) Последний отрывок, содержащийся в книге Еноха, служит дополнением к книге о странствованиях Еноха; Енох рассказывает своему сыну Мафусаилу, что он видел на месте, предназначенном для наказания злых, и что ему при этом случае было поведано относительно веяного блаженства праведных. Отрывок этот замечателен тем, что он изображает загробную жизнь благочестивых, продолжающуюся бесчисленное число лет, выражения же, касающиеся наказания нечестивых, не вполне свободны от противоречий. Во всяком случае, мы имеем здесь дело с продуктом мысли значительно позднейшего времени.
Если мы еще раз бросим общий взгляд на всю книгу Еноха, то мы легко заметим, что это произведение дает нам образчик целой отрасли литературы. Из этой книги мы узнаем, какие последствия имел он для миросозерцания израильского народа позаимствование чужих сказаний в древнем рассказе книги «Бытия». Никакая другая книга не вводит нас так глубоко в национальный религиозный мир иудейства времен асмонеев, как именно книга Еноха. Удивительные физические и астрономические представления; география неба и ада; подробно развитое учение об ангелах; вытекающее отсюда отступление на задний план деятельности Бога, еще более усиливаемое небесною бухгалтериею, где предначертаны судьбы мира и записываются деяния людей; вера в предопределенный от вечности известными числовыми отношениями ход исторических событий; уверенное ожидание блаженной будущности для земного человечества; радость от сознания величия и великолепия явлений природы и любовь к наблюдению их; наконец, различия в миросозерцании между фарисеями, саддукеями и ессеями – все это выступает в собрании книг Еноха с такою свежестью и непосредственностью, как нигде более в иудейской литературе, и остается только пожалеть, что, благодаря способу передачи, произведение это так долго оставалось почти закрытым для всего ученого мира. Но с самого начала оно имело чрезвычайно сильное влияние. Из этого источника черпали не только позднейший иудейский мир, христианство, поскольку оно выразилось в синоптическом Евангелии, и христианский гностицизм, но Коран также, а из римских поэтов уже Вергилий воспользовался книгами Еноха при своем описании будущего золотого века. Все эти источники оказали свое влияние на творчество Данте, и лишь с победою возрождения, гуманизма, реформации, философии и естествознания было навсегда нарушено обаяние этой иудейской метафизики. Если книги Еноха заключают в существенных чертах все, что дали собственно иудейские пророчества того времени, то и эллинистическое иудейство этого периода оставило нам свои образные пророчества, сходные с книгами Еноха в том, что они также дошли до нас в отрывках, как часть обширного сборника. Эти, проникнутые эллинизмом, иудейские пророчества носят форму языческих прорицаний Сивиллы. По воззрениям греков и римлян Сивилла была демоническим существом, предвидевшим будущее и вещавшим его в загадочных стихах; но вопрошать ее нельзя было так регулярно, как оракул, ибо она давала ответы только по своему непринужденному желанию или побуждаемая к тому божественной силой. Из этих предсказаний Сивиллы мы имеем всего 12–14 книг. Среди них самая незначительная часть языческого происхождения, все остальное почерпнуто из иудейских и христианских источников. Но так как Сивилла обращается к язычникам, то очевидно, что в этих предсказаниях мы имеем дело с плодом миссионерской деятельности иудеев и христиан. Иудеи взялись за это дело, как кажется, в период единодержавия Птоломея VII (Фискона 145–117) в Египте. Во всяком случае, при нем была сочинена значительная часть предсказаний Сивиллы, составляющих третью книгу в нынешнем сборнике нашем. Все эти пророчества написаны гекзаметром, на древне-ионийском наречии. Конечно, во многих местах хронологическую дату совершенно нельзя установить, так как упоминаются только общие и продолжавшиеся события. В начале третьей книги можно найти следы позднейшего времени; вообще сочинение производит в целом такое впечатление, что нигде не следует предполагать общей связи, разве если ее можно ясно констатировать. Одною из древнейших частей этого произведения иудейской Сивиллы, – уже потому, что о ней упоминается очень рано, – является первый и больший по размерам отдел третьей книги, где к рассказу о построении вавилонской башни присоединяется греческая теогония в виде истории одного царского дома у людей. В десятом поколении разделенной на три части землею после потопа правят Кронос, Титан и Иапет (по Библии: Сим, Хам, Иафет). Как самые знатные из людей, они получают свое название по Урану и Ге е (небо и земля). После смерти отца между Кроносом и Титаном завязывается борьба из-за господства над миром. Спор этот улаживается сначала благодаря вмешательству Деи, Геи, Афродиты, Демет ры, Гестии, Дионы; власть отдается в руки Кроноса. Но так как его преемником должен быть Титан, то Кронос не вправе воспитать сына, и каждый рождающийся у него сын разрывается на куски титанами. Несмотря на это, супруга Кроноса сумела скрыть трех сыновей – Зевса, Посейдона и Плутона. Но титаны, узнав об этом, приковывают Кроноса и Рею под землею. Все три сына выступают в бой против титанов, чтобы мстить за своих родителей; таково было начало, положенное всем войнам между смертными людьми. В заключение сказание приведено в связь с действительной историей. Но это, по-видимому, позднейшая прибавка, так как в ней приводится с египетской точки зрения целый ряд государств, господствовавших над Египтом, причем последним названа Римская всемирная империя. Это не могло быть сделано до Цезаря, да и вообще имеются основания относить переделку этого пророчества ко времени, следовавшему за смертью Цезаря. Приведенный отрывок, по смешению иудейского и греческого мировоззрения, имеет много общего с указанным выше историческим трудом Клеодема (Малха); оно преследует одновременно просветительные и примирительные задачи. Выделив долю истины, заключающуюся в греческом предании, оно связывает ее с более чистым миросозерцанием иудейства.
За этим отрывком следует другой, достаточно определяющий сам время его составления. В нем также перечисляются все мировые царства, сменявшие одно другое. Упоминается только о трех: роде Соломона, управлявшем Сирией, Малой Азией и Персией, греках и македонянах; наконец, многоглавом царстве Гесперийского моря, разумея, конечно, под ним – Римскую империю. Господство римлян длится до тех пор, пока не преисполнится мера их чудовищных грехов. Момент этот наступит в период седьмого правления одного египетского царя, ведущего свой род от греков. Затем народ великого Бога снова обретет свою силу и станет вождем всех смертных.
Седьмым царем из рода Птоломеев (греко-египетских царем) был Птоломей Фискон, который самостоятельно правил в 145–117 гг. до P. X. То обстоятельство, что в глазах поэта, – жившего, судя по употребляемому им птоломеевскому счислению, в Египте, – римляне выступают на первый план, легко объясняется громадными размерами их тогдашних завоеваний, так как им в то время прямо или косвенно принадлежали Малая Азия, Македония, Греция, область Карфагена, а несколько спустя и Испания. Самый Египет они уже взяли тогда под свое опасное покровительство против Антиоха Епифана. Если задать себе вопрос, каким образом могли иудеи именно тогда возыметь надежду обратиться в столь сильную державу, чтобы занять место прежних мировых империй, то разрешением этого вопроса представляется великое событие назначения Симона из рода Асмонеев первосвященником и главой народа. По этим ожиданиям египетского иудея можно себе представить, какое настроение господствовало тогда в самой Палестине.
После нескольких, вероятно, намеренно таинственных стихов следует блестящее восхваление иудейства: «Обширный город воздвигнут на азиатской земле: из этого города происходит род поистине самых справедливых людей, которые преисполнены благородных помыслов и стремятся к правым делам. Их не интересует движение солнца и луны; они не заботятся ни о творениях земли, ни о глубине вод в синеватых волнах океана; они не верят ни в предзнаменования, ни в гадание по полету птиц, ни в ясновидцев и кудесников, ни в заклинателей духов, ни в глупое надувательство (чревовещателей). Они не гадают по звездам и не ведут им счета, как халдеи; ибо только в заблуждение вводит все то, до чего неразумные люди додумываются в течение дня, упражняя свой ум в бесполезной работе; все это вводило только в обман легковерных людей. Благодаря этому, много горя явилось в жизни людей, ибо они уклонялись от правильного пути и честного образа жизни. Но они заботились только о честности и о добродетели; у них не было сребролюбия, приносящего столько горя смертным, войну и страшный голод. Их имущества справедливо распределены в селах и в городах, они не совершают друг у друга ночного воровства и не угоняют друг у друга стад рогатого скота, овец и коз. Сосед никогда не переставляет полевой межи своего соседа, богатый не угнетает бедного и не притесняет вдов; напротив, он готов оказать им помощь: обильно и охотно снабжая всегда неимущего вином, маслом и овощами. Стесненному бедностью богатый отдает часть своей жатвы, всегда оставаясь верным заветам великого Бога и словам его заповедей: ибо Господь Небесный создал землю равно для всех». Еврейство вряд ли могло обнаружить более гордое сознание своих достоинств сравнительно с другими народами, чем то, которое выражено в этих стихах Сивиллы. Высокая нравственность иудейства противопоставляется геройству и истинной или мнимой образованности других народов. При этом, конечно, – и это в высшей степени характерно для эллинизированной части иудеев, – совсем не упоминается о самом ядре иудейских верований, о безусловной вере в Божью защиту. Между тем эта уверенность в том, что Бог останется верным своему народу, была исходным пунктом не только всех других нравственных качеств израильского Бога, но и всех нравственных требований, предъявляемых этим Богом к израильскому народу. Но эту основную мысль всего иудейского мировоззрения и иудейской жизни нельзя было сделать понятною для языческих читателей иначе, как путем подробных разъяснений, тогда как преимущества нравственного воспитания народа прямо бросались в глаза при простом сравнении с эгоистической жаждой наслаждений в языческом мире. Приведенные стихи, очевидно, послужили образцом, которым руководился Вергилий, когда в его Энеиде умерший Анхиз возвещает спустившемуся в преисподнюю сыну своему Энею всемирно-историческое призвание римского народа.