Ирод, проводив со всевозможными почестями своих знатных гостей из страны, посетил свою супругу Мариамну в Александриуме, но холодно и гордо принят ею. Строгий надзор, под которым она и ее мать Александра находились во время его отсутствия, усилил ее недовольство связью с убийцей ее брата и деда. К тому же она, к несчастью, узнала о висевшем над нею кровавом приказе на случай, если Ирод не вернется. Это обстоятельство, прежде всего, вызвало казнь Зоема, выдавшего тайну. Но Ирод, подозревая снова, как после своего первого возвращения от Антония еще худшее, предал свою жену суду лично им избранных людей, представив им дело с такою страстностью, что они в интересах своей собственной безопасности, приговорили Мариамну к смерти. Царь немедленно приказал исполнить приговор.
В рассказе иудейского историка Иосифа об отношениях Ирода к его асмонейской супруге, взаимная любовь обоих и ревность Ирода являются важнейшими причинами этой несчастной истории. Очень возможно, что такое изложение верно, но недолжно забывать и того, что оно соответствовало желанию Иосифа приспособить свой рассказ к вкусу читателей, и что брак Ирода с Мариамной, во всяком случае, прежде всего, – обдуманный политический шаг.
Между тем Октавий, сделавшийся после смерти Антония и Клеопатры полным властителем Египта, не замедлил отплатить Ироду за его услуги большими подарками; он не только возвратил ему все присвоенные Клеопатрою иудейские владения, но присоединил к его государству ряд городов, освобожденных первыми триумвирами и вновь основанных ими для языческих общин, именно важные прибрежные города: Газу, Антедан и Стратонову башню, кроме того, Самарию и в восточной части Иорданской долины Гиппос и Гадару. Иоппе также снова присоединена к иудейскому государству. Особенно ценным подарком Октавия были телохранители Клеопатры в числе 400 кельтов. Вероятно, Цезарь знал, как подозрительно относился Ирод ко всем окружающим его и как мало безопасным чувствовал он себя среди своего народа. В скором времени он доказал это новым поступком. Его теща Александра, стараясь обезопасить свою собственную жизнь, еще до казни своей дочери, громко осуждала неблагодарность Мариамны и одобряла кровавый приговор Ирода. В скором времени Ирод заболел воспалением горла, связанным с лихорадочным бредом. Он лежал в Самарии, и все искусство врачей, казалось, не могло доставить ему облегчения. Так как болезнь была местного свойства, то ее никак нельзя приписать волнению царя по поводу смерти Мариамны, как хочет уверить нас Иосиф сообразно с романическим изложением всей этой семейной истории. Но, к несчастью, болезнь, постигшая царя, принесла бедствия и его близким. Еще до его выздоровления ему было сообщено, будто его теща, жившая тогда в Иерусалиме, пыталась подчинить себе находящиеся в Иерусалиме казармы. Она была казнена без суда. Вскоре после этого Ирод нашел повод умертвить второго мужа своей сестры Соломеи, идумейца Костобара, как он прежде умертвил ее первого мужа Иосифа. Костобару он сам некогда поручил управление Идумеей, прежде чем Клеопатра приняла ее в свое владение. Вероятно, она же передала ему управление Газой наряду с прежним его округом. Но когда Октавий возвратил Ироду этот округ, последний нашел, что Костобар благодаря должности, данной ему Клеопатрой, стал слишком самостоятельным. Желания Ирода, очевидно, соответствовали желаниям его сестры Соломеи, которая, со своей стороны, послала своему опостылевшему мужу развод, вопреки всем иудейским обычаям и законам. Своей цели Ирод достиг лишь тогда, когда Саломея указала ему убежище, в котором Костобар скрывал сыновей одной из знатных иудейских фамилий, сражавшихся во время войны Ирода и Антигона на стороне последнего. Это послужило поводом к многочисленным казням. Были казнены не только Костобар и сыновья Бабы, которых он скрывал, но и масса других, находившихся будто бы в заговоре с Костобаром, в действительности же, казавшихся Ироду вообще опасными.
Глаз охотно отворачивается от этих кровавых историй к двум литературным произведениям, появившимся, судя по всем данным, в начале царствования Ирода. Это не самостоятельные произведения, а прибавления к старым книгам. Мы начнем с прибавлений этого времени к древним пророчествам Сивиллы. Большая часть их теперь предпослана тем, о которых говорено выше, – они составляют вступление к третьей книге нынешнего собрания. Без сомнения, и здесь многое было позднее выпущено, а другое добавлено. Но ясно, что поэт еще при жизни Антония и Клеопатры ожидал пришествия Мессии. Расточительная пышность Клеопатры и ужасы римской междоусобной войны подавали повод к таким чрезмерным надеждам. Здесь все ясно, стоит только отбросить последние прибавления.
«Когда владычество Рима распространится на Египет, связывая оба в одно, тогда в наибольшем из всех государств среди людей появится Царь бессмертный. Тогда возникнет неутолимая злоба латинян, три человека погубят Рим по горькому жребию». По первой строке приведенного здесь отрывка можно подумать, что сочинение это относится к периоду, следовавшему за смертью Клеопатры. Но к этому не подходит ни последующее выражение, – «связывая оба в одно», указывающее на мирное соединение, ни ясное указание на связанную с этим соединением войну трех мужей, которые погубят Рим: Октавия, Антония и Лепида.
К этим стихам примыкает ряд вставок, частью из позднейшего времени царствования Ирода, частью из времен извержения Везувия в 79 г. после P. X. (последние христианского происхождения). Затем следует заключение к этим стихам, указывающее на Клеопатру: «Когда над всем миром будет властвовать вдова, и будет бросать золото и серебро в священную морскую пучину, и будет бросать в море медь и железо недолго живущих людей, тогда опечалятся подобно вдовам все сильные мира сего, ибо Бог, высоко восседающий в эфире, скатает небо подобно тому, как обыкновенно скатывается книга».
Затем следует довольно подробное описание светопреставления.
Гораздо более обширны прибавления к книге Еноха, относящиеся к этому времени. Большое сочинение Еноха, так называемые «Притчи», написаны, вероятно, во времена Ирода: указание на то, что иудеи ожидали от парфян последнего нападения на град Божий, заставляют предполагать, что иудеи уже были знакомы с этим народом, распространявшим свою власть все дальше к западу. С другой стороны, простодушное употребление автором имени Сын человеческий для Мессии, показывает, что он писал до пришествия Иисуса Христа. Особенно утешительные впечатления эти притчи, конечно, не производят; собранные здесь рассуждения соединены только общей внешней рамкой, тесного же единства в них нет. Начало состоит из краткого введения, в котором Енох происходит, по его словам, от Адама, поясняет, что он хочет сообщить потомству мудрость, данную ему Богом духов и к тому же, ему первому из всего человечества. Эту мудрость он излагает в трех притчах. Первая начинается вопросом о том, где будут жить безбожники во время последнего суда. Вместо определенного ответа указывается только на переворот во взаимном отношении сил, который наступит тогда на земле, а, может быть, также на уничтожение безбожников. Затем речь переходит к часто упоминаемой в книге Еноха истории грехопадении ангелов, к которой примыкало поручение, данное Еноху оповестить ангелов о предстоящем суде. За этим следует чудное по богатству красок описание жилища праведников. Енох не только слышит их молитвы за людей и хвалу Господу; он видит также среди бесчисленных сонмов, окружающих Господа, четырех архангелов: Михаила, Рафаила, Гавриила и Фанаила. Имена их, встречающиеся в других частях книги, несколько иные. Особенность последнего сочинения Еноха заключается уже в том, что он прославляет избрание и избранных Господом духов. В этом избранном, упоминаемом отдельно от остальных избранных, можно видеть только Мессию. По той таинственности, с какой произносится его имя, и потому, что с упоминанием о нем нигде не связано обсуждение надежд Израиля на будущее, нетрудно заключить, что Мессия для автора притчей имел гораздо более определенный образ, чем для автора псалмов Соломона. Этот избранник прославляется уже в небесах; для ангелов Божьих он уже существует, хотя люди на земле его еще не знают. Потому что предположение, что эта хвала относится к будущему, по-видимому, исключается общей связью всего сочинения.
Такое развитие идеи о Мессии в периоде от Помпея до Ирода легко объяснить. Время чужого владычества и падения Асмонеев было вполне подходящим для усиления надежды на обещанного Царя Израильского, a царствование Ирода объясняет необходимость говорить загадками, а не ясно и открыто о Мессии, пришествие которого должно было низвергнуто также и во владычество жестокого идумейца. По этой же причине первая притча лишь намекает на деяния четырех архангелов на суде, где взвешиваются поступки людей и грешники прогоняются от жилищ избранников и святых. И как бы для того, чтобы все сказанное было опять прикрыто и забыто, вся собранная в предыдущих частях книги Еноха премудрость о молнии, громе, ветрах, облаках, росе, граде и тумане, а также о путях солнца и луны, здесь сопоставлена таким образом, чтобы в искусном заключении снова упомянуть о суде Господнем. В кратком прибавлении к этому заключению рассказывается о том, как мудрость и несправедливость искали приюта на земле; мудрость не нашла его для себя и возвратилась обратно на небеса; несправедливость же была принята с такою радостью, как дождь в пустыне. К этому, в свою очередь, примыкают астрономические предсказания. Но они не имеют большого значения для ума автора, расположенного главным образом к религиозно-нравственным вопросам. Правильность небесных явлений служит для Еноха подобием устойчивой веры праведных. Но и эту особенно важную для него мысль он тотчас же прикрывает от нечестивых ушей чисто научным положением, что молния зарождается в звездах. Этим заканчивается первая притча, указывающая последовательно на наказания грешников, на награждение праведников, на Мессию, на суд и, наконец, призывающая к твердой вере. Автор, принимая во внимание тогдашнее могущество грешников, все время заметно скрывает ход своих мыслей под покровом объективной научности.