5. Книжники и ученые при потомках Ирода
Из обеих боровшихся при Асмонеях из-за первенства партий фарисеев и саддукеев с гибелью династии асмонейской, окончательная победа склонилась на сторону фарисеев. Правда, при Ироде и его преемниках саддукеи по имени продолжали еще существовать, особенно в кругу высшей иерархии, но они успели уже утратить свое политическое значение. Их особенностью стало теперь чванливое отрицание созданной фарисеями Галахи. Предписанное Законом богослужение в храме производилось точнейшим образом, но исполнение этого предписания уже считалось достаточным для установления добрых отношений между Господом Богом и Его народом; саддукеи в одинаковой мере презирали мелочные постановления фарисеев, как и верования последних в загробную жизнь, как учение о Божьем предопределении, распространяющемся на все мелочные явления жизни, как и представления о посредствующем между Божеством и человеком мир духов. Таким образом, саддукеи играли роль людей просвещенных, гуманных и жизнерадостных. Но симпатии народа не были на их стороне. Напротив, симпатии эти всецело относились к фарисеям. Книжники стали авторитетными руководителями народа. В длинных одеяниях с широкими филактериями на руках и большими цицис на одежде (обе эти вещи должны были постоянно напоминать им Закон) они расхаживали повсюду; им почтительно кланялись и обыкновенно обращались к ним не иначе, как величая их: рабби, т. е. господин; иногда, впрочем, их называли отцами и учителями. В синагоге или во время пиршеств им охотно предоставляли первые места.
Эти люди обыкновенно занимались наукою независимо от обычного своего дела, которое доставляло им средства к жизни: Закон не должен был быть орудием для заработка.
Главною их задачею было совершенствоваться в усвоении и применении Закона и передавать другим людям такое усвоение и уменье обращаться с ним. Так как исполнение Закона распространялось на все единичные случаи обыденной жизни, то этим самым давался бесконечный материал для новых и новых постановлений. При этом указанные иудейские книжники, по-видимому, с самого начала соблюдали закон последовательности и преемственности. Подобно тому, как они сами считали свой авторитет решающим для народа и своих учеников, так и для них самих авторитет прежних книжников был решающим. Разногласие во взглядах ученых современников разрешалось путем диспутов. Такой обмен мыслей происходил, например, в преддверии храма и, случайно присутствовавшему при этом не специалисту, даже если то был ребенок[16], было дозволено ставить вопросы и ему отвечали. Все то, что ученые единогласно постановляли, становилось, благодаря их постоянному требованию при решении спорных вопросов, обычным правом, или Галахою. Конечно, было крайне неудобно, если два уважаемых учителя не могли придти к соглашению относительно каких-нибудь серьезных вопросов: так как ученики выводили из слов своих наставников все новые и новые заключения, из первоначально противоположных мнений должны были поневоле образоваться две совершенно различные формы обычного права. Такое чреватое последствиями осложнение, впрочем, случилось лишь однажды, благодаря противоречивым взглядам у Гиллеля и Шаммая, живших во времена первого Ирода. Если не принимать во внимание богатого запаса легенд, прославивших в позднейшие времена этих двух мужей, то данные традиции о них довольно скудны. От Гиллеля до нас дошел ряд прекрасных сентенций, дающих нам, во всяком случае, довольно определенное представление об его характере и значении. Он особенно дорожил силою нравственною: «Чем сильнее ощущается в какой-либо местности недостаток в мужчинах, тем более старайся быть мужчиною». Другими словами, не следует, находясь в слабой волею среде, самому терять энергию, а, напротив, все это должно вызывать в нас особенно усиленную деятельность. К решительной, далекой от эгоизма, быстрой деятельности побуждает также следующее изречение Гиллеля: «Если не я стану работать за себя, то кто это сделает? И если я стану работать только на себя лично, чем стану я? Если не сейчас, то когда же?» Самой серьезною опасностью для нравственной деятельности Гиллель признает убежденность в устойчивости собственной добродетели человека. «Не доверяй себе», – убеждал он до дня своей смерти. Ценность человека, сообразно только что приведенной сентенции, по его мнению, обусловливается его деятельностью на пользу других. «Будь учеником Аарона», – обыкновенно говорил он, т. е. будь миролюбив, миротворцем, люби людей и привлекай их к исполнению Закона. Здесь следует обратить внимание также на то, что этот палестинский иудей, подобно Филону, считает Закон ниспосланным не только Израилю, но и всем вообще людям. Другой стороны любви к ближнему касается Гиллель, говоря: «Не осуждай ближнего своего, не быв в его положении». А мысль, что справедливость в поступках человека служит ему же на пользу, Гиллель облекает в форму изречения: «Кто создает себе доброе имя, тот создает его для себя лично».
Путь к праведности указывается самим Законом. «Необразованный человек не страшится греха, невежда не может быть истинно благочестив». Напротив, Гиллель уверен в том, что «тот, кто достигает знания Закона, создает себе блаженство в будущей жизни». Здесь ясно выражена надежда на существование загробной жизни. Познавание Закона должно происходить непрерывно. «Кто не увеличивает запаса своих сведений, уменьшает его; кто вовсе не ищет познания, тот достоин смерти». Эта сентенция совершенно понятна с точки зрения Гиллеля, ибо естественно тот человек утрачивает право на жизнь, который отвергает исполнение жизненной задачи (соблюдение Закона). Одну из главных опасностей для народа Гиллель совершенно основательно усматривал в рельефно выступающем стремлении иудее к занятиям торговлею. «Кто слишком ревностно отдается торговле, – замечает он, – тот никогда не будет мудр». С ужасом Гиллель видел, что его ученые товарищи по науке продавали свою ученость за деньги. По этому поводу он выразился следующим образом: «Кто торгует венцом (т. е. Законом), погибает». Против суетности своих сотоварищей он направил следующее изречение: «Кто желает создать себе громкое имя, – тот лишается своего». Особенный, вытекающий из суетности некоторых учителей закона недостаток их он бичует словами: «Не говори о предметах, объясняемых тобою недостаточно определенно, что они в конце концов все-таки будут поняты; не говори: я выражусь яснее в другой раз, когда буду располагать временем; ибо, – иронически прибавляет Гиллель, – быть может, у тебя никогда не будет для того досуга. Дела обучения касается также глубоко продуманное изречение: „Робкий человек ничему не научится, а вспыльчивый в учителя не годится“». Наконец, Гиллель в довольно длинной сентенции противопоставил бесценность внешнего и ценность внутреннего богатства: «Чем больше мяса, тем больше червей; чем больше имущества, тем больше забот; чем больше женщин, тем больше суеверия; чем больше рабынь, тем больше прелюбодеяния; чем больше слуг, тем больше воровства. Но чем больше изучения Закона, тем лучше жизнь; чем больше и выше учение, тем больше мудрости; чем больше обсуждения, тем рассудительнее действия; чем больше добродетели, тем больше согласия». Это собрание мудрых сентенций Гиллеля весьма напоминает мудрость Иисуса, сына Сирахова; но Гиллель имел гораздо больше влияния благодаря своим определенным советам по части отдельных случаев исполнения Закона. Так, например, было крайне неудобно, что никто не желал ссужать друг другу деньги перед Субботним годом или на срок дольше его, потому что именно в Субботний год все долги считались отпущенными. По этому поводу Гиллель предложил меру, единогласное проведение которой особенно характерно для Иудейского законоведения. Гиллель, конечно, остерегался объявить повеление относительно седьмого года неудобным, а потому и необязательными, однако он дал указание, как обойти это постановление. Дело в том, что кредитор давал должнику подписать договор (т. н. просбол), в силу которого возвращение ссуды можно было требовать во всякое время. Этим договором отменялось право отпущения долга в Субботний год.
При другом случае Гиллель позаботился о действительном проведении одного гуманного предписания Закона. Находившийся в городе, окруженным стеною, дом мог подлежать продаже без отношения к пятидесятому году (отпускному); но продавец имел право выкупить свой дом до истечения годичного срока. И вот случалось, что лицо, покупавшее дом, пряталось, чтобы не принимать выкупной суммы и, таким образом, оставить за собою купленный дом. Тогда Гиллель сделал впоследствии всеми принятое предложение, в силу которого продавец мог вносить свою выкупную сумму в казну храма; при соблюдении этого условия он мог даже велеть взломать двери своего дома и войти в него, потому что покупатель мог во всякое время получить свои деньги из казны храма. При решении подобного рода вопросов Гиллель и Шаммай нередко расходились во мнениях. Так, например, спорным являлся вопрос о том: дозволено ли возлагать в субботу или праздники руку на главу жертвенного животного. Когда Шаммай запретил это, Гиллель разрешил. В виду того, что у каждого из них были свои ученики, по таким вопросам возникало различное практическое разрешение.
О Шаммае нам известно гораздо менее, чем о Гиллеле. Прекрасным является его наставление: «Делай изучение Закона определенным своим занятием; мало обещай, но делай много; принимай всякого дружелюбно». Вообще же Шаммай был гораздо строже Гиллеля. Когда его невестка родила мальчика, Шаммай распорядился убрать балдахин над кроватью роженицы и заменил его гирляндами, дабы новорожденный израильтянин мог сообразно постановлению Закона отпраздновать праздник Кущей. Впрочем, последователи Гиллеля и Шаммая вовсе не всегда держались учения своих наставников. Так, например, Гиллель и Шаммай сходились в том, что ритуально нечистое добавление к пище вовсе не оскверняет последней, лишь бы объем добавления не достигал величины яйца. Не смотря на это, последователи Шаммая, в противоположность ученикам Гиллеля, все-таки объявили такую пищу ритуально нечистою. Несколько чрезвычайно важных вопро