[18].
4. Война Цестия Галла
Без сомнения, решимость маленького иудейского народа противостоять римскому колоссу, являлась безрассудно смелым и с самого начала отчаянным предприятием. Тут, очевидно, не здравое рассуждение, a отчаяние и страх до мозга костей изнурившегося народа являлись решающими факторами. Сами бунтовщики были почти того же мнения, какого держался Гессий Флор. Они также были убеждены, что лучше насильственно положить предел нестерпимому положению, чем исподволь отдавать себя на обирание и умерщвление. Впрочем, за тогдашнее отчаяние нельзя свалить всю ответственность исключительно на ряд определенных лиц. Со времен Маккавейских войн нужда народа лишь с крайне незначительными перерывами и паузами увеличивалась из года в год; с момента смерти Александры народ навряд ли хоть раз мог спокойно пользоваться своею собственностью. До периода Иоанна Гиркана борьба с Сириею разоряла Палестину. При Александре Янае противоположность мировоззрения саддукеев и фарисеев привела к кровопролитной междоусобной войне, которая продолжалась при Александре и ее сыновьях и в результате которой на страну напали сперва сирийцы, затем арабы, далее римляне и, наконец, парфяне. После этого наступило правление Ирода и его сыновей, которые умели выжимать все соки из народа. То, что не попадало в их руки, похищалось более или менее нахальным способом правления римских прокураторов. Но перечислением всех этих фактов далеко еще не исчерпывается объяснение причин гнетущей бедности тогдашней Палестины. Рядом с политической властью тяжелым бременем ложились на народ притязания священников. Является крайне спорным вопросом, всегда ли охотно и щедро приносили в храм сильно обремененные римскими податями иудеи первую и вторую десятину всего того, что у них произрастало в саду и на поле. К тому же приходилось жертвовать Предвечному все перворожденное от скота или платить за это, равно как за всякого перворожденного израильтянина, выкупную сумму. Наконец, каждому израильтянину приходило по достижении двадцатилетнего возраста, ежегодно платить, правда, не очень значительный налог в пользу храма. К тому же присоединялось крайне обременительное для земледельческого народа установление субботнего года. Навряд ли мы ошибемся, утверждая, что иудеи в последние века дохристианской эры главным образом потому обращались с такою любовью к торговле, что они тем самым избавлялись от бремени множества законных предписаний, которые были рассчитаны именно на земледельческий народ. К чистой материальной нужде, вызывавшейся войною и систематическим обиранием, присоединялась еще неустойчивость всех форм правления. Не только правители и формы правления сменяли друг друга пестрою вереницею в течение целого столетия до начала войны, но и освященные религией обычаи народные страдали от постоянных перемен этих. Незаконным было первосвященническое царствование Асмонеев и обусловливавшаяся этим профанация и запущение первосвященических обязанностей; незаконным было назначение первосвященников язычниками-римлянами, и незаконной являлась беспрерывная, со времени правления Ирода и, безусловно, произвольная смена первосвященников. И все эти нарушения закона накоплялись как раз в такое время, когда книжники более настоятельно, чем когда-либо проповедовали народу, что спасения обещанного возможно достигнуть лишь путем точного соблюдения законов. Таким образом, недовольство и огорчение должны были являться неизбежным следствием всего строя тогдашней жизни. К этому вдобавок присоединилась большая шаткость и непрочность владения всякою движимостью вследствие развившегося в широких размерах разбойничества. Оно, по-видимому, возникло вовремя асмонейских междоусобиц. Ирод I впервые ведет значительную борьбу с разбойниками; в период же последних прокураторов участие в таком разбойничаньи принимает не только первосвященническая иерусалимская знать, но и сам прокуратор. Слова Христа, сказанные Им по поводу иудея, попавшего по дороге из Иерусалима в Иерихон во власть разбойников: «они раздели его, побили его, ушли и оставили его полумертвым на дороге», – объясняются, следовательно, нередко повторявшимися случаями. Неоднократно рассказывается о том, что целые деревни подвергались разграблению и пожару. Публично признанным являлся разбой во всей системе взимания податей. Этот институт был тогда почти совершенно таким же, каким впоследствии во Франции при короле Людовике XIV. Чиновники вознаграждали себя теми суммами, которые вымогали сверх налогов. Со времени Квирина к последним присоединилась еще подать подушная и рыночная. Следовательно, галилеянин Иуда и его товарищи восстали вовсе не ради одних красивых слов; они боролись с новым институтом, предназначенным к тому, чтобы совершенно разорить их народ.
Наконец, в то время в Палестине самая жизнь и свобода человека являлись крайне шатким достоянием: при всяком случае мы слышим об арестах и казнях, носящих характер полнейшего произвола. Лишь этим объясняется неудовольствие, вызванное в 63 г. по Р. Х. попыткою синедриона снова присвоить себе власть над жизнью и смертью. Достаточным бременем являлось уже то, что чужеземное управление располагало этим правом; при наличности крайне ожесточенных партийных раздоров люди боялись вручить такую власть еще и местному начальству.
Но что довело ужас положения до крайних пределов, так это была бессовестность римских прокураторов. Лишь кратковременное правление Феста, видимо, протекло без произвольных мероприятий, тогда как другие прокураторы разнились между собою лишь характером своего произвола: при Кумане решающим моментом являлась любовь к личным удобствам, при Феликсе – страсть к партийности, при Альбине – любостяжание, при Гессии Флоре – надменное презрение. Но людьми жестокими были они все, и не знали голоса сердца по отношению к своим подчиненным.
Правда, в большинстве провинций Римской империи в то время дела обстояли не лучше. Но ни одна из них не решилась оказать столь отчаянное сопротивление римскому хищению. Все они пожертвовали своей национальной самостоятельностью, своим характером и благосостоянием в пользу идеи о Всемирной империи, которая, несмотря на наличность в ней любостяжания и произвола, все-таки являлась выразительницею высшей в сравнении с ними образованности и культуры. Иудейство же обладало в лице своей религии прочным устоем для своего национального самосознания. Именно во время гнета иудеи вновь вспомнили, что Израиль является народом Божьим и что Господь не может покинуть народ свой. Если Иосиф Флавий влагает в уста Агриппы II в упомянутом народном собрании на Ксисте перед началом войны слова: «Господь также стоит на стороне римлян, ибо без Господа невозможно создать такую империю», то здесь мы имеем дело с мыслью, которая для большинства тогдашних евреев сводилась к тому, что Бог теперь помогает римлянам совершенно постольку же, поскольку Он раньше поддерживал ассириян и вавилонян, но что, в конце концов, все окончится к счастью и благополучию еврейства. И эта иудейская гордость лишь росла при сравнении с эллинским и римским мировоззрением. К искусству и военным наукам, т. е. к тем областям, в которых язычники очевидно опередили их, иудеи в силу своей религии не питали никакой склонности. Римское право в их глазах далеко уступало их собственному праву, ведшему свое начало от самого Бога. А в царице всех наук, в философии, они, вследствие своей воистину философской религии (отвергавшей изображения единобожия) очевидно, стояли, выше всех прочих народов; весь народ проводил субботний отдых в философском созерцании. Религиозное упование на Божью помощь, которая не могла не быть оказанною Его народу, и прочная уверенность в духовном превосходстве Израиля над язычеством, в конце концов, придали смелости для отчаянного предприятия иудейско-римской войны, после которой иудейская политическая самостоятельность окончательно погибла. Война в течение первых недель оказалась в том смысле успешною, что из Иерусалима были вытеснены как иудейская партия мира, так и римский гарнизон, но, вместе с тем, тут уже обнаружились раздоры не только в среде иудейства вообще, но также и в самой иудейской партии, настаивавшей на ведении войны. Чиновничий мир в Иерусалиме и слышать не хотел о войне, которая могла принести ему один лишь убыток, и после тщательных увещеваний по адресу бунтовщиков отправил послов Цезарею к Гессию Флору и к Агриппе II с настоятельною просьбою выслать на помощь вой ско. Агриппа II немедленно послал 3000 пехотинцев, тогда как прокуратор не предпринял ничего. И вот в городе иудеи пошли на иудеев же; партия мира расположилась на западном, партия же войны – на восточном холме; последняя заняла также под предводительством Елеазара, сына Анании, святилище; партия же мира располагала напротив верхним городом с дворцом Ирода. В крепости Антонии тем временем находился еще римский гарнизон. Когда в борьбе протекла неделя, сообразно календарю наступил тот праздник, в который израильтяне обыкновенно носили в храм дрова для поддержания неугасаемого огня на жертвеннике. Бунтовщики, правда, не допустили своих противников в Святилище, но воспользовались случаем, чтобы удержать у себя в храме множество приверженцев своих. Увеличив ими свои силы, они овладели во время вылазки верхним городом, подожгли три дворца и архив, где были сложены их заемные письма, и оттеснили солдат и предводителей противников отчасти в канавы водопровода, отчасти во дворец Ирода.
После этого они постарались освободиться с тыла, тем, что овладели замком Антониею после двухдневного штурма, перебили гарнизон его и подожгли укрепления. Потом они приступили к осаде дворца Ирода. Пока около него происходил бой, бунтовщики получили значительное подкрепление, так как явился Менахем, один из оставшихся в живых сыновей галилеянина Иуды, с большою толпою зелотов, которых он снабдил оружием из цейхгауза Масады. Под его руководством была проведена мина под одну из башен осажденного дворца и, таким образом, башня рухнула, когда были подожжены деревянные подпорки подземного хода. Впрочем, осажденные заметили работы и опять завалили вход новыми стенами. Невзирая на это, их так испугало падение башни, что они просили о разрешении удалиться. Это право было предоставлено туземцам и воинам Агриппы II, но в нем было отказано находившимся среди них римлянам. Было крайне позорно, что осажденные иудеи согласились на эти условия. Таким образом, произошло отступление; немногие римляне поняли, что им невозможно будет удержаться во всем дворце, и замкнулись в трех башнях Гиппика, Фазаеля и Мариамны. Тут они тщетно ожидали подкрепления, тогда как бунтовщики грабили опустевшие помещения и наконец подожгли их. В те дни были найдены спрятавшимися в канавах водопровода двое приверженцев первосвященнической партии и убиты, потому, что они навлекли на себя всеобщую ненависть своею алчностью. Между тем у самих бунтовщиков было два руководителя: Елеазар, сын Анании, и Менахем, сын Иуды Галилеянина. Вместо того, чтобы быть довольным поддержкою Менахема, Елеазар и его приверженцы выходили из себя вследствие надменного и властного обращения пришельцев. В самом святилище дело дошло до схватки; Менахем и его люди были перерезаны; лишь немногим удалось бежать в Масаду. Между тем к запертым в трех башнях римлянам ниоткуда не являлось