Исидор, отвергнутый митрополит Киевский и всея Руси, недавно ставший кардиналом римской церкви, был назначен папским легатом при императоре в мае 1452 года. Он отправился в Константинополь. По дороге он задержался в Неаполе, где за папский счет нанял отряд в две сотни лучников, а затем в Митилене, где к нему присоединился архиепископ Леонард Хиосский, по происхождению генуэзец. Исидор прибыл в Константинополь 26 октября. Его военный эскорт, как бы ни был мал, свидетельствовал о том, что папа готов прислать настоящую помощь народу, признающему его власть. Этот жест не прошел даром. Не только император с вельможами встретили Исидора с почтением, но даже и местное население проявило некоторый энтузиазм. Были назначены комитеты, представлявшие городских жителей и дворян, для принесения клятвы в том, что они принимают церковную унию. Народный комитет выразил согласие, так как противники унии не пожелали в нем заседать. Дворянский комитет, где велись более серьезные дискуссии, предпочел бы пойти на компромисс: поминать имя папы на богослужении, но с фактическим внедрением унии пока повременить, но император, на которого наседал Исидор, настоял на своем. Почти наверняка переговоры вел Лука Нотара и действовал с большим тактом, но не получил за это никакой благодарности. Геннадию и упорным противникам унии он казался дезертиром, а Исидор и латиняне сомневались в его искренности. Они были правы в той мере, что он, по всей видимости, отстаивал доктрину икономии, столь дорогой православным богословам, которая допускала разногласия исходя из высших интересов общего блага христиан; и, кажется, он тоже намекал на то, что вопрос снова можно будет поднять, когда минует кризис. Геннадий был совершенно подавлен. Перед приездом Исидора он произнес страстную проповедь перед народом, умоляя его не отказываться от веры отцов в надежде на материальную помощь, от которой все равно не будет большого толка. Но при виде солдат кардинала люди заколебались. Поэтому он удалился к себе в келью в монастыре Пантократора, а к воротам монастыря прикрепил гневный манифест, в котором еще раз предостерегал народ от греховного безрассудства, если он оставит свою истинную веру. Лука Нотара написал ему, что его противодействие напрасно, но влияние Геннадия начало ощущаться вновь. На улицах разгорались антикатолические бунты, проходили недели, с Запада больше не прибывало никаких войск, и враги унии вернули себе силу.
Кардинал Исидор, сам будучи греком, вел себя с такой выдержкой и деликатностью, что Сфрандзи, доверенный друг императора, предложил назначить его патриархом вместо отсутствующего Григория Маммы. Но Константин знал, что Исидор на это никогда не согласится. Однако архиепископ Леонард, со свойственным католику презрением к грекам, был недоволен. Он потребовал, чтобы император арестовал вождей оппозиции и назначил судей для суда над ними. Это было глупое предложение, ведь оно лишь сделало бы из них мучеников. Сам Константин удовольствовался тем, что 15 ноября созвал членов Синаксиса во дворец, чтобы они изложили перед ним их возражения. По его просьбе они составили и подписали документ, где перечислили причины своего отказа от Флорентийской унии. Они повторили богословские доводы против формулы об исхождении Святого Духа, но, по их словам, были согласны на другой собор, если он пройдет в Константинополе и на него съедутся достойные представители всех восточных церквей. Единственным препятствием к этому было отсутствие доброй воли со стороны латинян. Они также добавили, что охотно приняли бы назад патриарха Григория, если он заверит их, что разделяет их веру. Неизвестно, присутствовал ли Геннадий на встрече с императором. Его имя не значится среди пятнадцати подписантов документа, в числе которых было пять епископов, пять высоких сановников патриархии и семь настоятелей и монахов. Их позиция была вполне разумна, если целью было не спровоцировать унией раскол между Константинопольской церковью и остальными православными церквями. Но политическое единство с Западом, который мог бы оказать материальную помощь, имело приоритет перед единством с восточными церквями, которые ничем не могли помочь.
Несколько дней спустя пушки Румелихисара потопили венецианский торговый корабль. По городу прокатилась новая волна паники, и западная помощь казалась как никогда необходимой. Партия сторонников унии снова набрала силу. Геннадий, опасаясь, по его собственному признанию, что желание получить помощь с Запада распространится, как лесной пожар, выпустил еще один манифест, где подчеркивал, что она связана с церковной унией. Там он повторил, что, по крайней мере, не допустит того, чтобы его вера была запятнана в надежде на помощь, польза от которой весьма сомнительна. Его слова прочитали и запомнили.
12 декабря 1452 года в великом соборе Святой Софии состоялась торжественная литургия в присутствии императора и двора. Папа и отсутствующий патриарх поминались в молитвах, также были зачитаны постановления Флорентийской унии. Кардинал Исидор, торопясь показать, что его соотечественников-греков удалось переубедить, сообщает, что церковь была переполнена народом; отсутствовали только Геннадий и еще восемь монахов. Но другие его сторонники рисуют иную картину. Греки не проявляли энтузиазма; и впредь лишь немногие из них посещали собор, где разрешалось служить только тем священникам, которые приняли унию. Архиепископу Леонарду даже император показался равнодушным и слабым в его усилиях по продвижению унии, а Луку Нотару он и вовсе считал открытым врагом. Если Нотара действительно сказал те слова, которые столь часто приписывают ему, что он предпочел бы тюрбан султана кардинальской шапке, то они, вне всяких сомнений, были вызваны раздражением из-за непреклонной позиции таких латинян, как Леонард, который не желал понимать его усилий по примирению сторон.
После провозглашения унии открытой оппозиции уже не было. Геннадий хранил молчание у себя в келье. Основная часть народа приняла свершившийся факт с угрюмым бездействием, но горожане ходили только в те церкви, чьи священники не замарали себя соглашательством. Даже многие сторонники союза с Римом надеялись, что если город не погибнет, то декрет будет изменен. Если бы после объявления унии с Запада достаточно быстро явились бы корабли и солдаты, то эти практические выгоды могли бы завоевать для нее всеобщую поддержку. Греки, придерживаясь своей доктрины икономии, возможно, решили бы, что сохранение христианской империи возмещает отказ от религиозных принципов. Но так уж получилось, что за помощь с Запада они заплатили ту цену, которую требовали от них, но были обмануты[27].
Глава 5. Подготовка к осаде
Все последние месяцы 1452 года султан вынашивал свои планы. Никто даже среди его министров не знал точно, что он намерен делать. Удовольствуется ли он тем, что его крепость Румелихисар дает ему контроль над Босфором и позволяет полностью блокировать Константинополь, чтобы со временем вынудить город к сдаче? У него были планы возвести новый великолепный дворец в Адрианополе, на островке на реке Марице. Значит ли это, что пока он не думал о переносе правительства в древнюю имперскую столицу? На это надеялся его визирь Халил. Халилу, получал ли он регулярные подарки от греков, в чем его обычно подозревают, или нет, не нравилась идея похода на Константинополь. Осада обойдется дорого; а если провалится, то такое унижение Османской империи приведет к катастрофическим последствиям. Более того, Константинополь в его нынешнем состоянии был политически бессилен и коммерчески выгоден. У Халила были единомышленники и среди других старых министров Мурада. Но ему противостояла энергичная партия во главе с такими вояками, как Заганос-паша и Турахан-паша, за спиной которых стоял евнух Шехабеддин; и именно к ним прислушивался султан.
Сам Мехмед той зимой провел немало бессонных ночей, обдумывая будущую кампанию. Ходили слухи, что по ночам он шагал по улицам Адрианополя, переодетый простым солдатом, и всех, кто узнавал его и отдавал ему честь, убивали не сходя с места. Однажды ночью, примерно во вторую стражу, он вдруг приказал привести к нему Халила. Старый визирь пришел, трепеща, боясь услышать о своей отставке. Чтобы умаслить господина, он захватил с собою блюдо с торопливо собранными золотыми монетами. «Что это, о мой учитель?» – спросил султан. Халил ответил, что, по обычаю, сановники, внезапно вызванные к повелителю, приносят с собою дары. Мехмед оттолкнул блюдо. Этот подарок был ему ни к чему. «Я хочу лишь одного! – вскричал он. – Дай мне Константинополь!» Затем он поведал Халилу, что наконец-то решился. Он атакует город без промедления. Халил, испуганный и подавленный, обещал ему всемерную поддержку.
Несколько дней спустя, в конце января, султан созвал всех своих министров и произнес перед ними длинную речь, в которой напомнил о свершениях предков. Однако, заявил он, Турецкая империя никогда не будет в безопасности, пока не овладеет Константинополем. Византийцы, может быть, и слабы, но тем не менее они показали, как умело плетут интриги с врагами турок и в своей слабости могут отдать город в руки союзников, которые окажутся уже не так немощны. Константинополь не неприступен. Прежние осады не удавались по иным причинам. Но сейчас время пришло. Город раздирают религиозные распри. Итальянцы – ненадежные союзники, и среди них много предателей. Более того, турки наконец-то овладели морем. Что касается его самого, то он не может править империей, в которой остается Константинополь, скорее он предпочтет не править вовсе.
Его речь взволновала слушателей. Даже те члены совета, кто не одобрял его планов, не посмели озвучить своих опасений. Министры единодушно поддержали его и отдали голоса за войну.
Как только война была одобрена, султан приказал бейлербею европейских провинций Дайи Караджа-бею собрать армию и атаковать византийские города и селения на берегах Фракии. Города на черноморском побережье, Месемврия, Анхиал и Визе, сдались тотчас же и таким образом спаслись от разграбления. Но некоторые города на побережье Мраморного моря, такие как Селимврия и Перинф, пытались оказать сопротивление. Их взяли приступом, разорили и разрушили их укрепления. Еще в октябре прошлого года султан посадил на Коринфском перешейке Турахан-бея с сыновьями, чтобы совершать набеги на Пелопоннес и таким образом отвлекать братьев императора, чтобы они не могли прислать ему помощь.