[1]»
В самом деле, от древней Римской империи осталась только тень. Мануил был законным наследником Августа и Константина, но уже много веков миновало с тех пор, когда константинопольские императоры могли претендовать на верность и подчинение римского мира. Для Запада они превратились всего лишь в правителей греков, византийцев, недостойных соперников тех императоров, которые возникли на Западе. До XI века Византия являла собою блестящую и могущественную державу, заступницу христианства от агрессии ислама. Византийцы исполняли свой долг уверенно и успешно, до тех пор пока в середине XI века с Востока не пришла новая мусульманская угроза – нашествие тюрок; в то время как Западная Европа дошла до такого уровня развития, что сама сделала попытку завоевательного похода в лице норманнов. Византии пришлось вести войну на двух фронтах в тот момент, когда она проходила через конституционные и династические трудности. Норманнов удалось отогнать, хотя и с потерей византийской Италии, но Византии пришлось навсегда отдать тюркам земли, откуда она черпала большую часть солдат и продовольствия, – равнины Анатолийского плоскогорья. С тех пор империя так и не могла вырваться из этого положения между молотом и наковальней, и оно вдобавок осложнялась тем явлением, которое мы зовем крестовыми походами. Будучи христианами, византийцы разделяли чувства крестоносцев. Но давний политический опыт научил их проявлять определенную терпимость к иноверцам и мириться с их существованием. Священная же война в том виде, какой представлял ее Запад, казалась им опасной и неосуществимой.
Правда, и они надеялись пожать ее плоды. Однако человек, находясь меж двух огней, может быть в безопасности, только если силен. Византия продолжала играть роль великой державы, когда, по сути, могущество ее уже было подорвано. Потеря источников новобранцев в Анатолии в период постоянных войн вынудила императора полагаться на иностранных союзников и чужеземных наемников, а те и другие требовали денежной оплаты и торговых концессий, причем в то время, когда внутренняя экономика империи была ослаблена утратой анатолийских сельскохозяйственных угодий. На протяжении всего XII века Константинополь производил впечатление столь богатого и блистательного города, имперский двор – столь великолепного, а верфи и базары – до такой степени переполненных товарами, что на императора смотрели как на могущественного властелина. Но мусульмане не испытывали благодарности к нему за то, что он пытался унять пыл Христовой рати, а крестоносцев оскорбляло его равнодушное отношение к священной войне, которую они вели. Тем временем неуклонно обострялись религиозные разногласия между восточным и западным христианством, уходящие корнями еще к самым истокам и усугубленные политическими событиями XI века, пока к концу XII столетия между церквями Рима и Константинополя не произошел открытый раскол.
Этот кризис пришелся на тот момент, когда армия крестоносцев, увлекаемая честолюбием своих предводителей, завистливой жадностью венецианских союзников и той ненавистью, которую отныне любой западноевропеец питал к византийской церкви, обратилась против Константинополя, захватила и разграбила его и построила на его обломках Латинскую империю. Четвертый поход 1204 года положил конец старой Восточной Римской империи как наднациональному государству. После полувекового изгнания в Никее, на северо-западе Малой Азии, императоры вернулись в Константинополь, и Латинская империя рухнула. Казалось, Византию ждет новая эра величия. Но восстановленная Михаилом Палеологом империя уже не была доминирующей силой на христианском Востоке. Конечно, она сохранила долю былого мистического влияния. Константинополь по-прежнему оставался Новым Римом, древней священной столицей православного христианства. Ее государь, по крайней мере в глазах Востока, еще оставался императором Рима. Но в действительности он был всего лишь одним правителем из многих, таких же или более могущественных. Кроме него, существовали и другие греческие государи. Восточнее располагалась Трапезундская империя Великих Комнинов, разбогатевшая на серебряных рудниках и торговле, что шла по стародавнему пути из Тебриза и глубин Азии. В Эпире возник деспотат правителей из рода Ангелов, который одно время соперничал с никейцами за отвоевание столицы, но вскоре полностью обессилел. На Балканском полуострове по очереди господствовали Болгария и Сербия. По всей материковой и островной Греции были рассыпаны франкские сеньории и итальянские колонии. Чтобы изгнать венецианцев из Константинополя, византийцы позвали на помощь генуэзцев – их пришлось наградить, и теперь генуэзская колония в Пере, или Галате[2], что напротив Золотого Рога, прибрала к рукам большую часть столичной торговли. Тучи сгущались со всех сторон. В Италии кое-каким владетельным князьям не терпелось отомстить за гибель Латинской империи. Славянские правители на Балканах мечтали примерить на себя титул императора. Лишь в Азии тюрки на время затихли; признаться, без этой передышки византийцам едва ли удалось бы уцелеть. Но вскоре тюрки воспрянут во главе с династией блестящих вождей – Османа и его преемников. Восстановленной Византийской империи, завязшей в путанице европейских дел, непрерывно находившейся под угрозой с Запада, требовалось больше денег и людей, чем она располагала. Она экономила на своей восточной границе, пока не стало слишком поздно и османские турки не сломили ее оборону.
Иллюзии рухнули. XIV век стал для Византии периодом политической катастрофы. Несколько десятилетий казалось, что великое сербское царство вот-вот поглотит всю империю. Провинции разоряла отбившаяся от рук банда наемников – Каталонская компания. Началась долгая вереница междоусобных войн, возникших как результат личных и династических распрей при дворе и обострившихся, когда в конфликт были вовлечены социальные и религиозные партии. Император Иоанн V Палеолог, царствовавший пятьдесят лет с 1341 по 1391 год, не менее трех раз лишался престола: один раз из-за тестя, другой – из-за сына, а третий – из-за внука, хотя свою жизнь он все-таки окончил государем. Страну терзали и опустошительные поветрия чумы. «Черная смерть» 1347 года, ударившая в самый разгар гражданской войны, унесла не меньше трети населения империи. Турки воспользовались бедами Византии и Балкан, чтобы переправиться за море в Европу и проникнуть все глубже и глубже, пока к концу века армии султана не дошли до самого Дуная, и Византия не оказалась полностью окружена его владе ниями. Все, что осталось от империи, это сам Кон стантинополь и несколько городов, рассеянных вдоль побережья Мраморного моря во Фракии и Черного моря на север до самой Месемврии, а также Фессалоники с окрестностями, несколько островков и Пелопоннес, где деспоты Мореи из младшей линии императорской династии сумели добиться некоторых успехов и отвоевать землю у франков. Отдельные латинские сеньории и колонии в тревогах выживали в материковой Греции и на ее островах. В Афинах пока еще правили флорентийские герцоги, а в Эгейском архипелаге – веронские сеньоры. На всех остальных территориях хозяйничали турки[3].
По капризу судьбы этот период политического упадка сопровождался всплеском активной и творческой культурной жизни, более чем в любой иной момент византийской истории. В художественном и интеллектуальном плане эпоха Палеологов являет собой нечто выдающееся. Мозаики и фрески начала XIV века в константинопольской церкви Христа Спасителя в Хоре отличаются такой энергией, свежестью и красотой, по сравнению с которыми итальянские произведения того же времени кажутся примитивными и грубыми поделками. Такие же шедевры создавались повсюду в столице и Фессалониках. Однако столь великолепная работа обходилась дорого. Денег стало не хватать. В 1347 году было замечено, что в венцах, которые надевали на коронацию император Иоанн VI и его супруга, вставлены не драгоценные камни, а стекло. К концу века, хотя еще создавались мелкие произведения искусства, только в провинциях, в Мистре на Пелопоннесе или на горе Афон еще строились новые храмы, но украшались они скупо. Но интеллектуальная жизнь, которая не требовала столь больших финансовых затрат, била ключом. Константинопольский университет был вновь учрежден в конце XIII века благодаря великому министру Феодору Метохиту, человеку прекрасного вкуса и учености; именно его покровительству церковь Хора обязана своим убранством. Он окрылил целое поколение замечательных ученых, последовавших за ним. Главные мыслители XIV века, такие как историк Никифор Григора, богослов Григорий Палама, мистик Николай Кавасила или философы Димитрий Кидонис и Григорий Акиндин, – все они какое-то время обучались в университете и находились под влиянием Метохита. Помощь и поддержку всем им также оказывал его преемник на посту главного министра Иоанн Кантакузин, хотя некоторые из них впоследствии порвали с ним, когда он узурпировал императорский венец. Каждый из этих интеллектуалов обладал своеобразным мышлением; их диспуты были так же темпераментны, как и их дружба. Они спорили, как это водилось за греками почти две тысячи лет, о сравнительных достоинствах Платона и Аристотеля. Они дискутировали из-за семантики и логики и в своей аргументации неизбежно вторгались в область теологии. Православная традиция с опаской относилась к философии. Добропорядочные церковнослужители имели доверие к философскому обучению. Они пользовались платоновскими терминами и аристотелевской методологией. Но их богословие было апофатическим[4]. Они утверждали, что философия не способна решить загадки Божества, ибо Бог по самой своей сути непостижим для человеческого ума. Проблемы возникли в середине XIV века, когда некоторые философы под влиянием западной схоластики атаковали традиционную теорию религиозного мистицизма; и ее защитникам пришлось поэтому сформулировать свою доктрину и заявить о вере в нетварные энергии Бога. Она вызвала ожесточенные споры, разделив на два лагеря друзей и единомышленников. Учение об энергиях в основном поддержали монахи, как правило противники рассудочного начала. Главный выразитель их взглядов Палама, чьим именем часто и называют это учение, был мыслителем выдающегося ума, но не склонным к гуманизму. Среди его союзников, однако, оказались такие интеллектуалы-гуманисты, как Иоанн Кантакузин и Николай Кавасила. Их победа, вопреки тому, что часто утверждается, не была торжеством обскурантизма.