проем. Семь генуэзских кораблей из Перы шли за ним по пятам, а вскоре после этого к ним присоединились большинство венецианских военных кораблей, четыре или пять императорских галер и один или два генуэзских военных корабля. Все они прождали, насколько хватило смелости, подбирая беженцев, которые добирались до них вплавь; и, выйдя за бон, вся флотилия около часа оставалась у входа в Босфор, высматривая, не спасутся ли еще какие-то корабли. Затем с попутным северным ветром они отправились по Мраморному морю через Дарданеллы к свободе[80].
Матросы покинули столько кораблей Хамзы-бея в погоне за добычей, что он был не в силах остановить бегство флотилии Дьедо. С теми кораблями, на которых еще оставался достаточный экипаж, он прошел мимо взломанного бона в Золотой Рог. Там, в гавани, он захватил брошенные корабли: еще четыре или пять имперских галер, две или три генуэзские галеры и все безоружные торговые суда венецианцев. На большинство набилось столько беженцев, что они никогда бы не смогли выйти в море. Несколько мелких судов все же сумели проскользнуть в сторону Перы. Но при ярком свете дня уже не так-то просто было не попасться на глаза туркам. К полудню вся гавань и все стоявшие в ней суда находились в руках завоевателей.
В городе оставался один маленький очаг сопротивления. Критские моряки в трех башнях у входа в Золотой Рог пока еще держались, и их никак не могли оттуда выбить. Вскоре после полудня, видя, что отрезаны со всех сторон, они неохотно сдались офицерам султана на условии, что их жизни и имуществу ничего не будет угрожать. У них было два корабля, вытащенные на берег ниже башен. Без помех со стороны турок, чье восхищение завоевали, они спустили корабли на воду и ушли на Крит.
Султан Мехмед уже несколько часов знал, что великий город в его руках. На рассвете его войска прорвались за частокол, и вскоре после этого, когда убывающая луна еще высоко стояла в небе, он сам подошел осмотреть брешь, через которую они вошли[81]. Однако он прождал до полудня, когда утихли первые резня и грабежи и восстановилось некое подобие порядка, прежде чем сам с триумфом вошел в город. Тем временем он вернулся к себе в палатку, где принял депутации от испуганных горожан и лично подесту Перы[82]. Еще он хотел узнать, какая судьба постигла императора. Однако она до сих пор неизвестна. Позднее по итальянским колониям в Леванте прошла молва, что якобы двое турецких солдат заявили, что убили Константина и принесли султану голову, в которой присутствовавшие пленные вельможи узнали своего господина. Мехмед ненадолго установил ее на колонне на форуме Августа, а потом, набив, как чучело, разослал для показа ко дворам главных правителей исламского мира. Очевидцы падения города говорили иное. Барбаро утверждал, что, по словам одних, тело императора видели в куче трупов, а другие заявляли, что его тело так и не нашли. Флорентиец Тетальди также писал, что одни говорили, будто ему отрезали голову, а другие – будто он умер у ворот, упав на землю от удара. И то и другое может быть верно, добавляет он, ибо император, несомненно, погиб в толпе, а турки отрезали голову у большинства тел. Преданный друг императора Сфрандзи пытался разузнать о нем хоть что-то, но выяснил только то, что, когда султан послал отыскать его тело, турки отмыли несколько трупов и голов в надежде опознать в них Константина. В конце концов нашли какое-то тело в носках с вышивкой в виде орла, орел же был изображен и на поножах. Посчитали, что это тело императора, и султан отдал его грекам для погребения. Сфрандзи тела не видел и сомневался, действительно ли это был труп его господина; также не смог он узнать и где его похоронили. В последующие века верующим показывали безымянную могилу в районе Вефа как место погребения императора. Ее подлинность не была доказана, и теперь она всеми заброшена и забыта[83].
Как бы там ни было на самом деле, султан Мехмед был доволен, что императора нет в живых. Теперь он был не просто султаном, а еще и наследником и властителем древней Римской империи.
Глава 11. Участь побежденных
Со времен халифа Умара и первых великих завоеваний ислама мусульманская традиция предписывала поступать с побежденными народами по совести. Если город или местность сдавалась победителю добровольно, ее полагалось не разорять, хотя, может быть, ей пришлось бы выплатить возмещение; местным жителям из христиан и евреев позволялось сохранить свои богослужебные здания, на которые налагались некоторые ограничения, касающиеся самих построек. И даже если они капитулировали из крайней необходимости, потому что обороняющиеся уже не могли сопротивляться, это правило тем не менее оставалось в силе, хотя в такой ситуации победитель мог настаивать на более суровых условиях, взимать большую дань и требовать наказания для самых упорных из числа неприятелей. Но если город брали приступом, его жители лишались всяких прав. Его на три дня отдавали победоносной армии на разграбление, и бывшие храмы вместе со всеми другими постройками переходили в собственность победителя, и он мог распоряжаться ими по своему усмотрению.
Султан Мехмед обещал своим солдатам три дня грабежа, на которые они имели полное право. Турки хлынули в город. После того как первые войска ворвались за стены, султан настоял на некотором соблюдении дисциплины. Полки входили один за другим, играла музыка, развевались флаги. Но как только они попадали в город, начиналась яростная охота за добычей. Сначала туркам не верилось, что с сопротивлением покончено. Они убивали без разбору всех, кто попадался им на пути, мужчин, женщин и детей. Кровь текла реками по крутым улицам от высокой Петры к Золотому Рогу. Но вскоре солдаты насытили свою жажду убийства. Они поняли, что пленники и ценности принесут им куда больше выгоды[84].
Из тех солдат, что вошли через частокол или Керкопорту, многие повернули во Влахерны, чтобы разграбить императорский дворец. Они одолели венецианский гарнизон и стали хватать все тамошние сокровища, жечь книги и иконы, сорвав с них драгоценные переплеты и оклады, выламывать из стен мозаику и мрамор. Другие взялись за небольшие, но чудесные церкви возле стен – Святого Георгия у Харисийских ворот, Святого Иоанна в Петре и очаровательную церковь при монастыре Спасителя в Хоре, чтобы прибрать к рукам утварь, облачения и все остальные ценности, которые только могли вырвать у них. В Хоре они не тронули мозаику и фрески, но уничтожили икону Богородицы – Одигитрию, святейший образ во всей Византии, написанный, как говорили в народе, самим святым Лукой. Икону перенесли туда из ее церкви возле дворца еще в начале осады, чтобы благотворное присутствие вдохновляло защитников на стенах. Икону вынули из рамы и разломали на четыре части. Потом солдаты ринулись дальше, одни – прочесывать близлежащие дома, другие – базары и крупные здания в восточном конце города.
Матросы с кораблей в Золотом Роге уже успели войти в город через Платейские ворота и опустошали склады вдоль стен. Часть из них вскоре натолкнулась на жалкую вереницу женщин, которые шли к церкви Святой Феодосии, чтобы помолиться святой о защите в ее праздник. Женщин схватили и разделили между собой, а потом принялись грабить увешанную розами церковь и хватать молящихся. Другие поднялись на холм и вместе с солдатам с наземных стен стали грабить трехчастную церковь Пантократора и пристроенные к ней монастырские здания, а также соседнюю церковь Христа Пантепопта (Всевидящего)[85]. Другие, вошедшие через Орейские ворота, задержались, чтобы разграбить торговый квартал, а потом поднялись на возвышенность к Ипподрому и Акрополю. Матросы с кораблей в Мраморном море тем временем проникли в старый Святой дворец. Его залы стояли заброшенные и обветшалые, но там еще были прекрасные храмы, такие как Новая церковь, построенная Василием I почти за пятьсот лет до того. Все они были обобраны дочиста. Потом матросы обеих флотилий и первые отряды солдат с наземных стен собрались у величайшего храма всей Византии – Софийского собора.
Церковь все еще была забита народом. Святая литургия закончилась, стали служить утреню. Заслышав звуки суматохи снаружи, огромные бронзовые ворота церкви закрыли. Внутри прихожане молили о чуде, которое одно могло их спасти. Молили они напрасно. Вскоре двери сломали, и верующие оказались в западне. Немногих – старых и немощных – убили на месте, но большинство связали и сковали друг с другом. С женщин посрывали накидки и платки, чтобы использовать их вместо веревок. Многих из самых прелестных девушек и юношей и богато одетых дворян чуть не разорвали в клочья, пока захватчики ссорились, кому они достанутся. Вскоре мужчин и женщин, собрав их в мелкие группы, крепко связали и длинной вереницей поволокли в солдатские лагеря, где из-за них снова начались драки. Священники не смолкали у алтаря, пока их тоже не схватили. Но христиане верили, что в последний миг несколько из них тайком забрали священные сосуды и подошли к южной стене святая святых. Она раскрылась перед ними и закрылась, впустив, и там они останутся до тех пор, пока это здание снова не обратится в церковь.
Грабеж продолжался весь день напролет. Турки врывались в монастыри и сгоняли монахов и монахинь, как скот. Некоторые молодые монахини предпочитали мученическую смерть бесчестью и бросались в колодцы, но монахи и пожилые монахини подчинились традиции бездействия, издавна свойственной православной церкви, и не сопротивлялись. Частные дома разоряли систематически, каждая компания мародеров оставляла у входа флажок, который показывал остальным, что в доме уже ничего не осталось. Жителей уводили вместе с их имуществом. С теми, кто падал от слабости, расправлялись на месте, как и с детьми, которые, как считали турки, ни на что не годятся, но они уже перестали убивать всех без разбору. В городе оставались огромные библиотеки, несколько светских и множество монастырских. Большинство книг сожгли, но нашлись проницательные турки, которые поняли, что книги – тоже товар, и спасли несколько экземпляров, которые потом за гроши продавали любому, кто был готов заплатить. В церквях происходили безобразные сцены. Множество драгоценных распятий вынесли, залихватски нахлобучив на них турецкие тюрбаны. Множеству зданий нанесли непоправимый вред.