Ншанджи понял, что влип основательно, и в отчаянии крикнул:
– Я тебе хорошо заплачу! Быстро подавай лестницу!
– А не верю тебе,– ответил Ибрагим, упиваясь своей властью над джинном.
Аллаэтдин, поняв что перед ним конченый идиот, бросил ему золотой византин.
– Ого,– удивился чабан, пробуя золото на зуб,– ты и вправду джинн. Бросай ещё, а то уйду и вернусь только через месяц.
Аллаэтдин в отчаянии выбросил всё имеющееся у него золото. Ибрагим с восторгом собрал монеты и произнёс:
– Воистину велик и мудр наш Сократ!
Затем он велел сыновьям спустить лестницу, а сам быстро выбежал из таверны. Ншанджи выкарабкался из погреба и в бешенстве выскочил во двор. Бледный, весь взъерошенный, в одежде старика Сократа – в таком виде он действительно походил на кого угодно, но только не на дворцового ншанджи. От его былого лоска не осталось и следа.
–Ты мне дорого заплатишь за это, вонючий скотник! – заорал он на чабана.
Ибрагим ничуть не сомневался, что перед ним представитель потусторонней силы. Он, который, кроме овечьих курдюков, больше ничего интересного в жизни не видал, запросто бы мог принять за сатану даже самого великого везиря.
– Вы посмотрите! Он напялил на себя одежду нашего Сократа! А ну, бей его, ребята, чтоб впредь не досаждал нам.
Чабан и его сыновья, вооружившись вилами и топорами, стояли в оборонительной позиции, окружив бывшего пленника со всех сторон, готовые забить его до смерти. Аллаэтдин понял, что если он будет так продолжать, эти люди его просто убьют. Ему ничего не оставалось делать, как по-быстрому удалиться и навсегда забыть дорогу в эту злосчастную таверну.
Селим со своим слугой Кяром по приказу великого везиря направился в Константинополь. Решено было, что он под видом заморского купца поселится в Галате и будет оттуда посылать различного рода информацию. В основном везиря интересовала степень обороноспособности города и количество находящихся там воинов. Кроме того, Селим должен был собирать различные слухи, которыми была так богата столица Византии. Такого рода обязанности и раннее возлагались на него, и потому бывший пират с охотой приступил к выполнению поручения. Но более всего везиря интересовало местонахождение золота Византии, для чего Селиму было поручено подкупить кого-нибудь из близкого окружения императора Константина. В качестве гонца решено было использовать Кяра, и Селим весь путь повторял одно и тоже:
– Внимательно запоминай дорогу, Кяр, ибо будешь регулярно носить письма в Адрианополь.
Кяр утвердительно кивал головой и, похоже, старался всё запомнить.
Боясь заплутать, они постоянно спрашивали дорогу у местных жителей. Находясь уже недалеко от города, Селим на плохом греческом уточнил у местных крестьян в правильном ли направлении он идёт. Те, отвечая ему тоже по гречески, сказали: «IS TIN POLIS». Он плохо понял их и переспросил:
– Истанболи? Что это такое? Ага, вспомнил. Это по-гречески означает «к городу». Значит, мы с тобой на верном пути Кяр. Вперёд, на Истанбол.
Сам того не ведая, Селим назвал Царьград тем именем, которым его впоследствии назовут османы, если их Бог окажется сильнее бога византийского.
Боже, спаси Константинополь!
П А Д Е Н И Е В Е Л И К О Й И М П Е Р И И
Всему своё время, и время всякой
вещи под небом: время рождаться
и время умирать: время насаждать
и время вырывать посаженное.
Библия ( Эккл,3 1-8).
День рождения Константинополя всегда праздновали одиннадцатого мая. Ежегодно в этот день жители города собирались на ипподроме и в торжественной обстановке отмечали эту знаменательную дату.
Май 1452 года ничем не отличался от предыдущих. То же, не по-весеннему палящее солнце, тот же император в своей кафисме и те же пятьдесят тысяч внимающих ему византийцев. Однако эта с виду идентичная, повторяющаяся из года в год сцена сейчас отличалась от остальных лет. Отличие внешне было практически неуловимо, ибо оно скрывалось в душах византийцев, пришедших на ипподром. В этом году они явились вовсе не для веселья, а для того, чтобы подавить свой страх. Страх перед тем, что это, возможно, последний юбилей их города. Города, который уже стал столицей несуществующей империи. Он был столицей одного города.
Император Константин стоял перед своим народом, под двуглавым орлом, в окружении патриарха, логофетов, верховных асикритов и посланников иноземных держав. На его голове красовалась золотая диадема, украшенная драгоценными камнями, одет он был в расшитую золотом длинную хламиду пурпурного цвета. Наёмники-русичи под началом Василия надёжно охраняли его.
Император простёр руки к небу и торжественно произнёс:
– Мы- василевс и деспот Восточной Римской империи, остаёмся самодержцем и будем править от имени избравшего нас народа Византии. Наш город – наш щит, ибо его хранит сам Господь. Будучи наследником славного Рима, он во все времена благополучно отражал посягательства скифов, персов, арабов, а теперь и османов. Враг всегда находил свою погибель под неприступными стенами Константинополя. Мы те, которые превратили дикие племена в разумные народы, научили их читать и писать, дали единственно верную религию. Наш город-светочь и дальше будет нести просвещение в отсталые народы. А тот, кто пойдёт на нас войной, того постигнет участь тех племён, которые разбили свои головы о наши прочные стены. Берегись, Мехмед! Перед тобой неукротимый дух тысячелетнего народа!
– Свят Константин! Наш василевс и самодержец!– закричал как один весь собравшийся люд.
Он получил свою успокоительную дозу. Гарант их виртуального благополучия, император Византии, как и все его сто шесть предшественников, богообразно и в патетической форме рассеял этот противный, изнуряющий душу и сковывающий волю страх перед реально вырисовывающимся врагом. После этого воззвания напряжение на ипподроме спало, и люди начали потихоньку расслабляться, перейдя к старинной византийской забаве – скачкам.
Именно одиннадцатого мая происходили самые главные соревнования года – гонки на лошадиных упряжках. В это время народ делился на трибунах по цвету одежды на две партии: голубые сидели справа от императорской кафисмы, а зелёные располагались слева. Те же, кто не входил ни во одну из этих групп, сидели напротив императорского ложа. Вход на ипподром был всегда бесплатным, а после соревнований всем желающим тоже бесплатно раздавался хлеб.
Вся адрианопольская компания, включая спасённую Лучию, сидела на трибуне, откуда хорошо был виден василевс и его окружение. Когда начались соревнования, все принялись шумно подбодривать, и только венецианка постоянно обращала свой ищущий взгляд в сторону императорской кафисмы.
– Эй, смотрите, вон Роман!– весело воскликнула девушка, найдя среди вельмож верховного асикрита.
Она начала усиленно махать, однако тот не мог её разглядеть, ибо садившееся над ипподромом солнце слепило ему глаза. Лучия за время своего пребывания в Константинополе научилась говорить на греческом, что облегчало её общение с окружающими. Она жила с семьёй старика Сократа, который сразу же по прибытию в столицу купил небольшой двухэтажный дом, расположенный на центральной улице Месе, недалеко от форума Аркадия. На первом этаже старик открыл уютный трактир, который так и назвал – «У Сократа». На втором этаже были спальные комнаты, где располагались он с дочерью Ириной и Лучией, ставшими с тех пор неразлучными. Елена со своей матерью и дочкой проживали на параллельной улице, через один квартал, и только Иосиф с Соломоном по-прежнему жили на борту «Ангела», пришвартованного в бухте Золотого Рога.
После возвращения из столицы османов шкипер объявил, что собирается остаться в Константинополе на неопределённое время, и потому каждый член команды «Ангела» мог самостоятельно распорядиться своей судьбой. Почти все пожелали отправиться обратно в Александрию и, взяв расчёт, распрощались с Иосифом. На судне остался лишь испанец Диего, который стал помощником шкипера и полностью заменял своего хозяина в период его отсутствия.
Разрозненность не мешала всей компании, сплотившейся во время их приключений в Адрианополе, продолжить свою дружбу. Почти ежедневно они собирались и весело коротали время в трактире у Сократа, частенько вспоминая адрианопольские события. Иногда, к огромной радости Лучии, к ним присоединялся Роман, который скрашивал их времяпрепровождение интересными историями.
Вечерние посиделки, во время которых обсуждались все городские сплетни, всегда были в быту у византийцев. Когда тема себя исчерпывала, то возникала необходимость в хорошем рассказчике. Это должен был быть начитанный человек, каких тогда было очень мало, ибо и книги, и образование стоили дорого. Роман подходил на эту роль как нельзя лучше, так как знал много интересных историй.
После окончания скачек вся компания шумно направилась в трактир, чтобы продолжить праздник. Согласно обычаю, пришедшему ещё со времён Рима, народу после зрелищ полагался хлеб.
– После обеда всех приглашаю на морскую прогулку, – провозгласил шкипер, – «Ангелу» необходимо время от времени расправлять паруса, да и нам бы не мешало глотнуть морского воздуха.
– Я не поеду. Я боюсь моря, – сразу запротестовала Елена.
– Непременно поедешь. Да к тому же вместе с дочкой, – тоном не терпящим возражений произнес Иосиф.
– Поезжай, Елена. Увидишь, как хорошо проветришься. Я тоже не прочь прокатиться с вами. Но не могу. Надо дождаться Романа. Он обещал сегодня непременно зайти,– сказал старик Сократ.
– Роман сегодня придёт? – переспросила Лучия, – дядя Сократ, ты поезжай с девочками. Я останусь его ждать.
– Ладно. Но смотри, не заскучай. А то он может опоздать.
– Она согласна ждать его целую вечность, – начала дразнить венецианку Елена.
– Если надо, то буду, – ответила Лучия и покраснела.
Она не могла скрыть свою глубокую симпатию к Роману, постепенно переходящую в большую любовь. Любовь, на которую способна девушка южной крови, чьё тело до сих пор не познало настоящей мужской ласки.