И хотя с матерью я не виделась, в глубине души я знала, что она будет разочарована, если увидит меня в неподобающей одежде.
Но сегодня я все же рискнула.
Тэйт оставила дома свои фиолетовые «чаксы». Оказалось, что кеды отлично подходят к белым шортам и лавандового цвета блузе в крестьянском стиле, которые я надела сегодня, поэтому я воспользовалась возможностью и пошла в школу в них.
– А еще, – продолжала я вслух, – мне определенно не нравится быть куратором. Никому из моих знакомых и в голову бы не пришло, что с моим темпераментом можно преподавать, а уж это-то Джекс должен обо мне знать.
«Корректировка поведения нужна не этим ребятам, а тебе».
Я засунула руки в карманы и прищурилась.
Ребятам. Этим ребятам. В душу закралось чувство вины. Пусть я и всего на три года старше них, но я уже фактически взрослый человек. А они – подростки, которых необходимо направлять, вдохновлять и подбадривать.
А я их подвожу.
Я шла и шла, размышляя над словами Джекса, вспоминая, как Тэйт сказала мне, чтобы я дала себе волю, и гадая, что я могла бы сделать по-другому за минувшие две недели в школе.
Я шагала по улицам, на которых прежде бывала лишь проездом, по прекрасным аллеям, где столько раз наблюдала смену времен года. Забавно, что сейчас мне так нравились прогулки пешком. Несмотря на то что я вся вспотела, а волосы, которые я выпрямляла пол-утра, теперь были собраны в высокий растрепанный пучок, в голове у меня было ясно.
И в конечном итоге я приняла решение.
«Джульетта! Ты можешь служить Господу, служить своей стране или тем, кого ты любишь. Просто помни, что для того, чтобы обрести истинное счастье, ты всегда должна служить кому-то или чему-то, кроме себя».
Мой отец. Эти слова он сказал мне в тот день, когда был еще в больнице, в тот редкий момент ясности, когда не принимал меня за мою сестру. Это был чуть ли не последний раз, когда кто-то, кроме Шейн, назвал меня Джульеттой.
Я миновала дом Тэйт, затем дом Джекса, у которого заметила припаркованный автомобиль Мэдока, и, пройдя еще несколько кварталов, остановилась перед собственным домом, который перестал казаться мне моим с тех пор, как его покинул отец.
Когда я подняла глаза на двухэтажное здание из красного кирпича в колониальном стиле, мои руки в карманах непроизвольно сжались в кулаки, а в груди разлился жар.
Мать точно мне не обрадуется.
Я потянулась к ручке двери, но отдернула руку, задумавшись о том, не должна ли постучать. Проглотив слюну, внезапно скопившуюся во рту, я сжала дверную ручку покрепче и стиснула зубы.
Толкнув незапертую дверь, вошла в дом.
– Мама! – позвала я, ступив в прихожую.
В носу защипало от запаха лимонной полироли для мебели. Можно было подумать, что светлый деревянный пол буквально пропитан ею. Все сияло. От стерильно белых стен над лестницей до сверкающих столешниц в гостиной и столовой.
Бросив взгляд на стену, я увидела все те же старые фотографии. На них – моя сестра и я. Но на фотографиях мы были запечатлены не как сестры – нет, они отражали взросление единственного в семье ребенка. Снимки сестры от рождения до пяти лет, момента ее смерти, и мои фотокарточки от пяти лет и старше, словно жизнь Кейси продолжалась.
Все фотографии Кейси Картер – сестры, с которой я была даже не знакома. Ни единой фотографии меня настоящей. Я как-то прочла про это в интернете. Дитя, зачатое для того, чтобы заменить другого ребенка, называется ребенок-призрак.
Это я.
Услышав шаги на верхнем этаже, я подняла голову, и мое сердце забилось чаще.
– Кейси! – Сначала я услышала голос, а потом увидела мать, которая обошла лестницу и, остановившись, посмотрела на меня сверху вниз.
Я тоже смотрела на нее, рассеянно барабаня пальцами по ноге внутри кармана.
Мать была похожа на Мэри Поппинс. Она всегда выглядела именно так. Стройная и красивая. Бесподобный кремовый оттенок кожи подчеркивала красная помада. Черные волосы всегда собраны в высокую прическу – что-то наподобие пучка или узла. Одежда, даже домашняя, всегда чистая и выглаженная.
Сегодня на ней была желтая юбка-клеш до колена и белый кардиган на пуговицах. Легкий, судя по виду, и все равно на улице в нем должно быть невыносимо жарко.
– Вынь руки из карманов, – спокойно распорядилась мать.
Я послушалась, внезапно подумав, что, перед тем как приходить сюда, стоило принять душ и привести себя в порядок.
– Здравствуй, мама.
– Рада видеть. Я звонила. И писала, – произнесла она раздраженно, сцепив пальцы рук в замок.
Я ей так и не перезвонила и, разумеется, знала, что это ее взбесит.
Но делала я это отнюдь не ради того, чтобы ее позлить. Просто не хотела с ней разговаривать.
Облизнув губы, я тоже сложила руки перед собой.
– Извини. Я была вся в работе.
Она кивнула и начала спускаться по ступеням.
– Сейчас неподходящее время. Нужно звонить, прежде чем без предупреждения являться в чей-то дом. Ты и сама это знаешь.
Чей-то дом?
Было время, когда мать относилась ко мне чуточку теплее. До того, как отец стал терять рассудок. Но ее всегда волновало, что подумают другие, и мне было интересно, почему. Ее брат – врач – во многом был похож на нее. Лощеный и бесстрастный. Но сестра – мать Шейн – выросла очень доброй. Какой была моя мать в детстве? Смеялась ли она? Устраивала ли беспорядок? Ошибалась ли?
Она подошла ближе, и я выпрямила спину.
– Я просто проходила мимо, мама.
– Нет, тебе что-то нужно.
Я провела руками по своей льняной блузке, заметив, как сильно помята ткань. Еще недавно мне казалось, что я выгляжу мило, но теперь я испытывала дискомфорт.
Я смотрелась нелепо в этом наряде. О чем я, вообще, думала?
– Мне нужно… Я бы хотела… – запинаясь, пробормотала я, отводя глаза.
Мать обвела меня взглядом, оценивая мой внешний вид.
– Если не знаешь, что сказать, лучше молчи, Кейси. – Она говорила со мной так, словно мне пять лет.
Я выдохнула и встала ровнее, сжав скрещенные пальцы так крепко, что кожа на них натянулась.
– Можно мне, пожалуйста, забрать свои дневники? Я хочу использовать их для занятий.
Я сделала невозмутимое лицо, чтобы выглядеть уверенной в себе, хотя мне потребовалось немалое усилие, чтобы колени не подогнулись подо мной.
Ее локоны даже не шевельнулись, когда она, вздернув подбородок, пристально посмотрела на меня.
– Что ж, вполне разумно. Но прежде тебе надо принять душ.
– Схожу в душ дома, – ответила я и пошла было к лестнице, собираясь обойти ее, но мать схватила меня за руку, и я съежилась.
– Ты и так дома, – произнесла она строго. – Вот об этом я и хотела с тобой поговорить. Пора возвращаться.
Я сглотнула. Вернуться домой? Страх разливался по телу, медленно пожирая меня часть за частью.
– Зачем? – в голосе послышалась неуверенность. Мне не хотелось возвращаться домой сейчас.
Она подняла брови с таким видом, словно я задала глупый вопрос.
– Потому что я отвечаю за тебя и должна приглядывать за тобой.
А две недели назад не должна была? Когда я в тебе действительно нуждалась?
– Почему именно сейчас? – с упреком сказала я.
И тут она влепила мне пощечину.
Голова дернулась вбок, слезы брызнули из глаз, и я схватилась за щеку, пылавшую от удара. Я должна была этого ожидать. Мне никогда не позволялось огрызаться.
– Теперь иди в душ, – приказала мать, и я услышала в ее голосе удовлетворение. – Причешись и сделай макияж, а потом поужинаешь со мной и моими друзьями.
Я зажмурилась. По щеке скатилась слеза. Мать обошла меня и, встав сзади, распустила мои наспех собранные волосы.
Нет, нет, нет… Мне было двадцать лет. Я больше не нуждалась в ее опеке.
У нее все должно выглядеть безупречно снаружи, несмотря на то что внутри прогнило насквозь. Почему ее так сильно волновало, что о ней подумают другие? Неужели после пережитого горя, после того как она потеряла мою сестру – и моего отца тоже, – ей действительно становилось легче оттого, что мы создавали видимость идеальной семьи? Даже если на самом деле все было паршиво?
Я услышала ее недовольный вздох.
– Тебе нужно привести в порядок волосы. Сделаем тебе такую же челку, как у меня. Но… – Она снова встала передо мной и отняла мою руку от щеки. – На маникюр нет времени. Но вот к следующей неделе мы уж постараемся, чтобы ты была как новенькая.
Жалкая и беспомощная.
Мать продолжала говорить что-то о депиляции и окрашивании, но я сосредоточилась на словах Джекса, я цеплялась за них.
«Какой твой любимый цвет? Твоя любимая группа? Когда ты в последний раз ела шоколад?»
Я крепко зажмурилась. Кожа головы болела, когда мать одну за другой вытаскивала и пристально изучала пряди моих волос, возможно, в поисках секущихся концов.
Я потерла ладони, вспоминая, как на прошлой неделе держала грязную, огрубевшую руку Джекса в своей. Как она нравилась мне на ощупь. Как я хотела, чтобы это повторилось.
«Я хотел замарать тебя».
Жалкая и беспомощная.
Жалкая и беспомощная.
Жалкая и беспомощная.
– Хватит! – заорала я, почувствовав, как мать резко отстранилась и ахнула.
Развернувшись, я распахнула дверь, выскочила наружу и, отчаянно набрав воздуха в грудь, понеслась через двор.
Мать ничего не крикнула мне вслед. Она бы никогда не устроила спектакль на глазах у соседей.
Глава 8. Кейси
Я мерила шагами гостиную Тэйт, как животное в клетке, а Шейн смотрела на меня.
– Что случилось?
– Ничего, – пропыхтела я, большими пальцами потирая подушечки остальных четырех и набирая воздух в грудь, отчего вовсе не успокаивалась, а лишь распалялась еще сильнее.
– По тебе заметно.
Я остановилась и, повернувшись к ней, выпалила:
– Дневники. – В груди у меня все колотилось от… я не знала, отчего. От страха. От волнения. От гнева. – Ты должна пойти к моей матери и забрать мои дневн