– Перестань настраивать его против себя, – говорит Тэйт, но на ее лице читается приятное изумление.
Я бросаю рюкзак на пол, тяжело дыша.
– Он говнюк, а ты классная.
– Кейси!
Я резко поворачиваюсь к лестнице, немедленно выпрямляя спину.
– Да, мама, – я смотрю на нее, а потом в пол.
Мать спускается по лестнице, и я чувствую аромат ее духов.
Ей не нужно ничего говорить. Я употребила непристойную лексику, а это неприемлемо.
– Татум, дорогая, – произносит мать, подходя к нам. – Рада видеть тебя. Какая прелестная майка.
Я отворачиваюсь от них обеих, наморщившись, мои глаза наполняются слезами. Матери не нравится майка Тэйт, и моя подруга это знает. Покраснев от стыда, я сжимаю кулаки. Мне хочется оттолкнуть мать в сторону.
Но, сжав зубы, я вновь поворачиваюсь к ним. На Тэйт белый топик в обтяг, а поверх него свободная черная майка, на которой изображен белый череп в традиционном головном уборе индейцев из бусин и перьев.
– Да, – говорю я, проглотив комок в горле. – Мне тоже нравится этот череп на твоей майке. Я даже хотела попросить тебя дать мне ее поносить.
Тэйт в замешательстве смотрит на меня, а мать выгибает бровь.
Если бы мы с ней были одни, она бы меня ударила.
Когда мы останемся одни, она это сделает.
– Татум, – начинает мать приторным голоском. – У Кейси назначена встреча с доктором. Доберешься до дома самостоятельно?
Встреча с доктором?
Тэйт бросает взгляд на меня, а потом с улыбкой кивает.
– Конечно. – Она тянется ко мне и обнимает. – До завтра, Кейси. – А потом шепотом добавляет: – Люблю тебя.
– И я тебя, – едва слышно бормочу я, потому что мать наблюдает за нами.
Тэйт выходит за дверь, и мать встает передо мной, склонив голову набок.
– Наверх, – приказывает она.
Я не знаю, чего именно она хочет, но внутри все завязывается узлом. Я устала бояться ее.
Я до сих пор помню те времена, когда папа был дома, и мы с ним рядышком сидели на диване и смотрели «Барни». Он терпеть не мог это шоу, но сидел со мной часами, потому что знал: телевизор мне позволяют смотреть только с ним.
Мать никуда меня не водит, кроме как на шопинг или в салон, чтобы привести меня в порядок, или в музей, чтобы я всесторонне развивалась. Она редко смеется в моем присутствии, и я не помню, чтобы меня когда-нибудь крепко обнимали, целовали или как-то иначе выражали свои чувства.
Мне бы хотелось, чтобы она меня любила. Как Кейси. Иногда я слышу, как мама плачет у себя в спальне, но не решаюсь спросить ее об этом. Она придет в ярость.
Я иду наверх, не переставая поглядывать назад краем глаза: она следует за мной. Мне страшно поворачиваться к ней спиной.
Открыв дверь своей комнаты, я останавливаюсь.
Наш семейный врач стоит у окна в своем костюме, только без пиджака.
– Нет, – задыхаясь, говорю я и снова поворачиваюсь к двери.
Но мать хватает меня, заталкивает в комнату и захлопывает за мной дверь.
– Нет! – кричу я.
Сколкьо непролитых слез стоит за этим воспоминанием. Но я больше этого не допущу. Этот проклятый дом уже не мой, и мне не придется здесь оставаться после того, как я заберу свои дневники. Я забуду пощечины, забуду обидные слова, забуду о визитах доктора.
Я больше ни единого дня не стану переживать обо всем этом. Довольно!
Я позвонила в дверь.
Через несколько мгновений в доме, а потом и на крыльце зажегся свет. Переминаясь с ноги на ногу, я подумала, прилично ли выгляжу, но потом успокоилась. Я по-прежнему была в пижамных шортах и футболке Джекса и выглядела по меньшей мере странно, но все это не имело никакого значения.
Мать медленно открыла дверь и обвела нас взглядом.
– Кейси! – Она смотрела то на меня, то на Шейн и Фэллон. – Что все это значит?
– Мне нужны мои дневники.
Недоумение на ее лице уступило место раздраженной гримасе.
– Сейчас ты их точно не получишь. Как ты смеешь…
Я протиснулась мимо нее и, войдя в дом, развернулась.
– Фэллон! Шейн! – обратилась я к девочкам, скрестив руки на груди. – Мои дневники лежат в потайном отделении сундука. Сходите за ними? – спросила я, а потом посмотрела на мать. – Моя мать хочет поговорить со мной наедине.
Я знала, что, сказав слово «наедине», выиграю немного времени. Мать выпрямила спину и лишь отрешенно проводила их взглядом, когда они поспешно юркнули в дом и устремились вверх по лестнице.
Закрыв входную дверь, мать подошла ко мне.
– Как ты смеешь? Сейчас ночь, кроме того, я уже сказала тебе, что ты получишь свои дневники, когда вернешься домой.
– Я не собираюсь возвращаться домой. – Надеюсь, что прозвучало это достаточно воинственно.
– Кейси…
– Меня зовут Джульетта.
Я ахнула: она схватила меня за руку чуть пониже плеча.
– Ты будешь делать то, что тебе говорят, – прорычала она, дернув меня за руку и притянув к себе.
Кожа покраснела там, где она впилась в нее ногтями. Но я сжала губы и выдержала ее взгляд. Я больше не дам слабину.
Я приблизилась к ней вплотную.
– Нет.
Она бросила взгляд наверх, и я поняла, что она раздумывает, ударить меня или нет.
Почти шепотом я произнесла:
– Ты больше не причинишь мне боль.
Ее рот скривился в ухмылке, и она решилась. Отпустив мою руку, она залепила мне пощечину, отчего я пошатнулась и врезалась спиной в стену.
Но тут же отскочила от нее.
– Еще, – потребовала я, раскинув руки в стороны, приглашая мать продолжать.
Сдвинув брови, она смотрела на меня, пытаясь что-то разглядеть в моих глазах, – что, не знаю.
Ее рука снова хлестнула меня по лицу. На сей раз она зацепила ногтями губу, и я крепко зажмурилась, поморщившись от боли. Прерывисто дыша, я снова выпрямилась.
– Давай еще. Неужели это все, на что ты способна? – бросила я.
Слезы стояли в глазах, но я не испытывала ни грусти, ни злобы, ни обиды. Чем больше она била меня, тем сильнее я себя ощущала. У нее не было других козырей.
– Джульетта, что… – услышала я голос Шейн наверху лестницы и выставила руку, призвав ее остановиться и подождать.
Отдышавшись, я покачала головой:
– Ты не можешь причинить мне боль!
Ее лицо было словно камень, но голос дрожал.
– Я вызову полицию. – Она повернулась, чтобы пойти в гостиную.
– И что же ты им скажешь? – вскинув голову, спросила я с издевкой. – Сандра Картер. Вице-президент клуба бизнесменов, председатель общества садоводов Шелберн-Фоллз и председатель школьного комитета? – Я перечисляла те многочисленные сообщества, в которых она может оконфузиться. – Что такое ты можешь им сказать, чего я не могу?
И она остановилась. Я знала, что попала в цель.
Эта женщина не хотела нежеланного внимания к своей персоне, и, несмотря на то что я не стала бы никому рассказывать о ней, своей сестре или об отце, она думала, что я на это способна. И этого было достаточно.
Она стояла спиной ко мне.
– Убирайся.
– Чтобы ты наконец могла остаться одна? – тихо спросила я.
Она не повернулась.
Не посмотрела на меня.
Она просто стояла и ждала, пока я исчезну, чтобы вернуться к своим иллюзиям, чтобы сделать вид, что ничего этого не было на самом деле.
Я бросила взгляд на Фэллон и Шейн, которые стояли с охапками моих черно-белых тетрадей в руках и смотрели на нас во все глаза.
– Пошли, – скомандовала я.
Когда мы вышли из дома и направились к машине, Шейн догнала меня и спросила:
– Ты в порядке?
– Нет, – улыбнулась я. – Ни черта я не в порядке.
Глава 11. Джексон
– Папа! – говорю я, входя в гостиную. – Не хочешь сходить в парк?
Затаив дыхание жду. Надеюсь, что не разозлил его. «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста», – молю я про себя. Мне хочется пойти в парк, поиграть в нормальном месте.
– Нет, – ворчит он, даже не глядя в мою сторону. – Не сегодня.
Я останавливаюсь в дверном проеме, глядя на то, как он и какая-то девушка играют с сахаром на столе. Они делят его чем-то острым, а потом смеются и втягивают носом. Они не смотрят на меня, и я понятия не имею, что они делают, но точно знаю: мне все это не нравится. Что-то тут не так.
Из радиоприемника доносится музыка.
Палящее солнце врывается в окна и нагревает мусор в кухне, отчего вонь стоит просто ужасная.
И я знаю, что отец и эта девушка долго еще не оставят свое занятие, а я буду один весь оставшийся день.
Мне здесь не нравится, я хочу домой. В свою приемную семью. Я жил с ними все пять лет с самого младенчества. Мне не нравится мой папа.
Я подхожу к ним чуть ближе.
– Что вы делаете? – спрашиваю тихо.
– Ничего. – Голос моего отца становится жестким. – Иди играй.
Я не знаю, где играть. У нас нет игрушек, как нет и двора. За дверью только грязная старая улочка.
Девушка встает и начинает танцевать, отец улыбается ей, а потом вдыхает еще немного белого порошка.
Слезы жгут глаза. Мне хочется закричать, что мне здесь не нравится. Что я хочу домой. Но отец говорит, что снова побьет меня, если я еще хоть раз скажу что-то плохое. Когда он приехал забрать меня, я думал, что захочу жить с ним. Думал, что увижу свою маму.
Но я один, и мне все время грустно. Здесь грязно, и мне не нравятся люди, которые к нему приходят. Никто не готовит. Никто со мной не играет. Каждый день, проснувшись и вспомнив, где нахожусь, я плачу.
Слезы текут по моему лицу, и я шепотом говорю:
– Папа, я хочу есть.
Он злобно смотрит на меня, и я начинаю пятиться. Лицо сводит от боли, потому что я не могу перестать плакать. Слезы текут у меня из глаз, плечи трясутся.