Вслед за заключением мира Аттила отправил посланников в Восточную империю, требуя выдачи перемётчиков. Посланники были приняты, осыпаны подарками и отпущены с объявлением, что никаких перемётчиков у римлян не было. Аттила послал опять других посланников. Когда и эти были одарены, то отправлено было третье посольство, а после него и четвёртое. Аттила, зная щедрость римлян, зная, что они оказывали её из опасения, чтоб не был нарушен мир, — кому из своих любимцев хотел сделать добро, того и отправлял к римлянам, придумывая к тому разные пустые причины и предлоги. Римляне повиновались всякому его требованию; на всякое с его стороны понуждение смотрели как на приказ повелителя. Не с ним одним боялись они завести войну, но страшились и парфян, которые делали приготовления к войне, и вандалов, беспокоивших их на море, и исавров, которые восставали для грабежей, и сарацинов, делавших набеги на восточные края державы, и эфиопских народов, соединявшихся против них. Посему уничижённые римляне Аттилу ласкали, а против других народов делали приготовления, набирали воинов, назначали вождей.
В Византию прибыл опять посланник Аттилы. Это был Эдикон, скиф, отличавшийся великими военными подвигами. Вместе с ним был и Орест Римлянин, житель Пеонской области, лежащей при реке Сае и состоявшей тогда под властью Аттилы, в следствие договора, заключённого с Аэцием, полководцем западных римлян. Эдикон был представлен царю и вручил ему грамоты Аттилы, в которых царь скифский жаловался на римлян за невыдачу беглых. Он грозил против них вооружиться, если беглецы не будут ему выданы и если римляне не перестанут обрабатывать завоёванную им землю. Эта земля в длину простиралась по течению Истра от Пеонии до Нов Фракийских, а в ширину на пять дней пути. Аттила требовал притом, чтоб торг в Иллирике происходил не по-прежнему на берегу Истра, но в Наиссе, который полагал он границею скифской и римской земли, как город им разорённый. Он отстоит от Истра на пять дней пути для доброго пешехода. Аттила требовал при том, чтоб для переговоров с ним о делах ещё не решённых отправлены были к нему посланники, люди не простые, но самые значительные из имевших консульское достоинство; что если римляне боятся прислать их к нему, то он сам перейдёт в Сердику для принятия их. Царь прочёл грамоту Аттилы, а Вигила перевёл ему всё то, что Эдикон объявил изустно по приказанию Аттилы. Эдикон вышел из дворца вместе с ними и посещал другие домы; между прочим пришёл и к царскому щитоносцу Хрисафию, как человеку, имевшему величайшую силу. Эдикон был изумлён пышностию царских домов, и когда вступил в разговор с Хрисафием, то Вигила, переводя его слова, говорил, что Эдикон превозносит царский двор и восхищен богатством римлян. Хрисафий заметил тогда, что он может владеть большим богатством и иметь золотом крытый дом, если оставит скифов и пристанет к римлянам. Эдикон отвечал, что слуге не позволено это сделать без разрешения своего господина. Евнух спросил тогда Эдикона: имеет ли он всегда свободный доступ к Аттиле и какою силою пользуется между скифами. Эдикон отвечал, что он близкий человек к Аттиле и что ему, вместе с другими значительнейшими скифами, вверяется охранение царя, что каждый из них по очереди в определённые дни держит при нём вооружённый караул. После того евнух сказал, что если Эдикон даст ему клятву в сохранении тайны, то он объявит ему о деле, которое составит его счастье, но что на то нужно им свободное время и оно будет у них, если Эдикон придёт к нему на обед без Ореста и без других посланников. Эдикон обещал это исполнить, и приехал к евнуху на обед. Здесь они подали друг другу руку и поклялись чрез переводчика Вигилу, Хрисафию в том, что он сделает предложение не ко вреду Эдикона, но к большему его счастию, а Эдикон в том, что никому не объявит предложения, которое будет ему сделано, хотя бы оно и не было приведено в исполнение. Тогда евнух сказал Эдикону, что если он по приезде в Скифию убьёт Аттилу и воротится к римлянам, то будет жить в счастии и иметь великое богатство. Эдикон обещался и сказал, что на такое дело нужно денег немного — только пятьдесят литр золота, для раздачи состоящим под начальством его людям, для того чтобы они вполне содействовали ему в нападении на Аттилу. Евнух обещал немедленно выдать ему деньги. Эдикон сказал тогда, что надлежало его отпустить для донесения Аттиле об успехе посольства, что вместе с ним нужно было отправить Вигилу для получения от Аттилы ответа на счёт требуемых беглецов, что через Вигилу он уведомит Хрисафия, каким образом надлежало переслать к нему золото, потому что по возвращении его Аттила с любопытством будет расспрашивать его, равно как и других посланников, какие подарки получил он от римлян и сколько дано ему денег, и тогда он не будет иметь возможности скрыть то золото от спутников своих. Евнуху показалась благоразумною эта мера предосторожности: он согласился с мнением Эдикона, после угощения отпустил его и донёс царю о своём замысле. Царь, призвав магистра Марциалия, сообщил ему то, что было условлено с Эдиконом. Дать знать о том Марциалию было необходимо, по званию его. Магистр участвует во всех советах царя, потому что ему подчинены вестники, переводчики и воины, охраняющие царский двор. Посоветовавшись между собою, они решились отправить к Аттиле не только Вигилу, но и Максимина в звании посланника.
Евнух Хрисафий убеждал Эдикона умертвить Аттилу. Царь Феодосий и магистр Марциалий, посоветовавшись между собою по сему предмету, решились отправить к Аттиле посланником Максимина, а не одного Вигилу. Под видом, что состоит в звании переводчика, Вигила имел поручение сообразоваться с волею Эдикона. Максимин, ничего не знавший о том, что было ими замышляемо, должен был представить Аттиле царское письмо. Царь извещал его, что Вигила был только переводчиком, что Максимин, человек знатного происхождения и самый близкий к царю, был достоинством выше Вигилы. Затем царь писал к Аттиле, чтоб он не нарушал мирного договора нашествием на римские области; ещё сообщал он, что сверх выданных прежде беглецов посылает к нему семьнадцать человек, и уверял, что у римлян не было других беглых из областей Аттилы. Таково было содержание письма. Сверх того Максимину было предписано объявить гуннскому государю изустно, что он не мог требовать, чтоб к нему были отправляемы посланники высшего достоинства; ибо этого не бывало ни при его предках, ни при других начальниках скифской земли; что звание посланника всегда отправлял какой-нибудь воин или вестник; что для разрешения всех недоразумений надлежало отправить к римлянам Онигисия, потому что не было прилично, чтоб Аттила, в сопровождении римлянина, имеющего консульское достоинство, прибыл в разрушенный уже город Сердику.
Максимин убедительными просьбами заставил меня ехать вместе с ним. Мы пустились в путь в сопровождении варваров и приехали в Сердику, город отстоящий от Константинополя на тринадцать дней пути для доброго пешехода. Остановившись в этом городе, мы заблагорассудили пригласить к столу Эдикона и бывших с ним варваров. Жители Сердики доставили нам баранов и быков, которых мы закололи. За обедом во время питья варвары превозносили Аттилу, а мы — своего государя. Вигила заметил, что не было прилично сравнивать божество с человеком; что Аттила человек, а Феодосий божество. Гунны слышали эти слова и, понемногу разгорячаемые, раздражались. Мы обратили речь к другим предметам и успокоили их гнев ласковым обхождением, а после обеда Максимин задобрил Эдикона и Ореста подарками — шёлковыми одеждами и драгоценными каменьями. Подождав удаления Эдиконова, Орест сказал Максимину, что он почитал его человеком благоразумным и отличным, потому что не впал в ошибку, в которую впали другие царедворцы, без него угостившие Эдикона и почтившие его подарками. Быв в неведении о том, что происходило в Константинополе, мы нашли слова Ореста непонятными. Мы спрашивали его: каким образом и в какое время оказано было ему пренебрежение, а Эдикону особенные почести? Но Орест ушёл, не дав никакого ответа. На другой день, дорогою, мы пересказали Вигиле слова Ореста. Вигила заметил, что Оресту не следовало сердиться за то, что ему не были оказаны почести такие же, какие и Эдикону; ибо Орест был домочадец и писец Аттилы, а Эдикон, как человек на войне знаменитый и природный гунн, далеко превышал Ореста. Вигила после того, поговорив с Эдиконом наедине, объявил нам, вправду ли или притворно, не знаю, — что он передал Эдикону все слова Ореста; что Эдикон пришёл оттого в ярость, которую он, Вигила, насилу мог укротить.
Мы прибыли в Наисс и нашли этот город безлюдным и разрушенным неприятелями. Лишь немногие жители, одержимые болезнями, укрывались в священных обителях. Мы остановились поодаль от реки, на чистом месте, а по берегу её всё было покрыто костями убитых в сражении. На другой день мы приехали к Агинфею, предводителю стоявших недалеко от Наисса иллирийских войск, для объявления ему царского повеления и для получения от него пяти человек беглых, из числа семнадцати, о которых было упомянуто в письме к Аттиле. Мы вступили с ним в сношения и объявили ему, чтоб он выдал гуннам пятерых перемётчиков. Агинфей выдал нам беглых, утешив их ласковыми словами.
Мы провели тут ночь, и из пределов Наисса обратились к реке Истру. Мы вступили в место, осенённое деревьями и образующее много извилин и оборотов. Здесь на рассвете, когда мы думали, что идём к западу, представилось глазам нашим восходящее солнце. Многие из наших спутников, не знавшие положения мест, вскрикнули от удивления — как будто бы солнце шло против обыкновенного течения своего и представляло явление, противное естественному! Но по причине неровности места та часть дороги обращена была к востоку. Прошёл это трудное место, мы вышли на равнину, которая была болотиста. Здесь перевозчики из варваров приняли нас на однодерёвки, которые выдалбливаются ими из срубленного леса. Они перевезли нас через реку. Эти челноки не для нас были приготовлены. На них были перевезены попавшиеся нам на дороге множество варваров, потому что Аттила хотел переехать в римскую землю, как будто бы для того, чтоб охотиться. В самом же деле он делал приготовления к войне, под тем предлогом, что не все беглецы были ему выданы.