Другой предпочитал другую игру: припав к земле, он прятался за каким-нибудь пучком травы и, прижимая уши и угрожающе сузив глаза, подстерегал остальных. Когда он выскакивал из засады, братья и сестры совершенно не обращали внимания на его воинственные маневры, и тогда, чтобы скрыть смущение, он отворачивался и принимался тщательно обнюхивать какую-нибудь травинку, словно с самого начала собирался это делать.
Еще трое весело охотились за бабочками с бело-пурпурными крылышками. Те появились совсем недавно и порхали над землей невысоко; львята забавно вставали на задние лапы, а передними молотили воздух, как боксеры, с большим азартом пытаясь поймать насекомое. Но так как малыши не отличались ловкостью, все кончалось тем, что они теряли равновесие и падали на землю пушистым комком непропорционально больших спутанных лап.
А шестой гонялся за хвостами охотников за бабочками. Всякий раз, когда в пылу охоты они начинали хлестать украшенными кисточками хвостиками, он с диким рычанием делал прыжок, и тем приходилось разворачиваться и защищаться от укусов его остреньких как иголки младенческих зубок.
Словом, шествие этого семейства от реки к зарослям кустов представляло собой длинный ряд совершенно непристойных потасовок. Мамаша-львица решила наконец положить этому конец. Она обернулась и раскатисто зарычала – это означало, что она призывает их к порядку и что ослушники будут немедленно наказаны. Львята немедленно бросили свои игры, выстроились в колонну по одному и послушно затрусили вслед за матерью под покров кустарника.
– Хотелось бы знать, сколько там среди них самочек, – прошептал Марк, улыбаясь с довольным видом, словно папаша, который любуется своими детишками.
– Если хочешь, Джамела, я спущусь и загляну каждому под хвост, – с серьезным видом предложил Пунгуш. – Только у меня к тебе просьба: не обижай потом моих вдов.
Марк усмехнулся и первым стал спускаться по обратному склону холма.
Они почти добрались до дерева, к которому Марк привязал Троянца, и тут что-то привлекло его внимание. Он свернул в сторону и, подойдя к небольшой кучке камней, пнул ее ногой. И только тогда понял, что эта куча образовалась естественно и человек здесь ни при чем, а виной всему поверхностные корни дерева сиринга.
Он разочарованно проворчал что-то и отвернулся. Пунгуш испытующе поглядел на него, но ничего не сказал. Он уже сотню раз видел, как Марк проделывает этот странный ритуал, когда на глаза ему попадается какой-нибудь необычный камень или куча камней.
У Марка уже вошло в привычку через каждые несколько дней вечерком прогуливаться по долине от своего дома до семейного гнездышка Пунгуша из нескольких хижин, построенных его женами в полумиле от основного лагеря.
Конструкция хижины, представляющей собой идеальный конус, предельно проста: сначала несколько длинных стволов молодых гибких деревьев связываются верхушками вместе, на эту раму накладывается тростник и закрепляется плетеными ленточками содранной с тех же стволов древесной коры.
Территория между хижинами была очищена от кустарника, тщательно выровнена и всегда выметена, а перед низенькой дверью персональной хижины главы семейства стояла резная табуретка Пунгуша. Когда Марк нанес ему пятый визит, рядом с ней появилась еще одна табуретка резного дерева. На этот счет никто не сказал ни слова, но всем сразу стало понятно, что она предназначена исключительно для визитов Марка.
Как только Марк занимал свое место, одна из жен приносила ему небольшой тазик с водой, чтобы тот вымыл руки. Воду приходилось носить с реки, что представляло собой непростой труд, поэтому Марк просто мочил кончики пальцев, чтобы драгоценная влага не тратилась даром.
После этого к Марку подходила младшая жена зулуса, становилась перед ним на колени и, смущенно улыбаясь, обеими руками протягивала ему кружку с очень вкусной кислой утшвалой, зулусским пивом из проса, густым, как кисель, и слегка хмельным.
Только после первого глотка гостя Пунгуш поднимал голову и приветствовал его:
– Я вижу тебя, Джамела.
Теперь они могли спокойно и непринужденно поговорить о том о сем, как двое мужчин, которым приятно общаться друг с другом.
– Сегодня, после того как мы с тобой смотрели на львов, – начал Пунгуш, – когда мы спускались с холма, ты сошел с тропы и пнул ногой кучу камней. Странная привычка… поэтому я и назвал тебя Джамелой: ты все что-то ищешь, все высматриваешь и никогда ничего не находишь.
Пунгуш никогда не задавал прямых вопросов: выглядело бы верхом неприличия спросить Марка, что именно он ищет; столь невоспитанным может быть только ребенок или умлунгу, белый человек. Прошел не один месяц совместной жизни, прежде чем он задал свой вопрос, да и то придав ему форму утверждения.
Марк еще раз отхлебнул из кружки и протянул Пунгушу портсигар. Зулус открытой ладонью отклонил предложение и стал сворачивать свою сигаретку размером с гаванскую сигару из грубого и смолистого черного табачка и плотной коричневой бумаги.
– Мои отец и мать умерли от дифтерии, когда я был еще совсем маленьким, и дед стал для меня и отцом, и матерью, – отозвался Марк, наблюдая за руками Пунгуша.
Отвечать он тоже начал издалека, в стиле заданного вопроса, и Пунгуш, покуривая, спокойно слушал и кивал.
– И так случилось, что этот человек, мой дедушка, которого я очень любил, был похоронен где-то в этой долине. А я пытаюсь найти его могилу, – просто закончил он и вдруг заметил, что Пунгуш уставился на него странным, мрачно-испытующим взглядом.
– В чем дело? – спросил Марк.
– Когда это случилось?
– Шесть лет назад.
– Твой дед останавливался на ночевку под дикими смоковницами? – Пунгуш указал вниз, в долину. – Там, где в первый раз ночевал ты?
– Да, – подтвердил Марк. – Он там всегда останавливался.
Сердце Марка усиленно застучало, его охватило странное предчувствие, будто сейчас должно случиться нечто исключительно важное для него.
– Тут был один человек, – сказал Пунгуш, – он носил шляпу… такую шляпу, под которой мог бы расположиться целый отряд воинов импи, – и он раскинул руки полукругом, лишь слегка преувеличив размеры широкополой фетровой шляпы с двойной тульей. – Человек с вот такой бородой, похожей на крылья большой белой цапли…
Перед внутренним взором Марка сразу встал образ деда с раздвоенной белоснежной бородой, темной только вокруг рта – от жевательного табака.
– Этот старик, – продолжал зулус, – ходил, как птица-секретарь, когда она охотится на саранчу в траве.
Да, длинные тощие ноги, сутулые подагрические плечи, неторопливая поступь – картинка просто идеальная.
– Пунгуш! – взволнованно выпалил Марк. – Ты его знаешь!
– Шакал все видит и слышит, что бы ни случилось в долине: птичка ли пролетела, бабуин кашлянул…
Марк ошеломленно смотрел на него. Как же он допустил такую оплошность! Ну конечно, Пунгуш знает все. Пунгуш, молчаливый наблюдатель, все видит и слышит, так почему же, черт побери, ему, Марку, не пришло в голову спросить его раньше?
– Вот здесь он и шел, по этой тропе, – сказал Пунгуш, шагая впереди Марка, и с мастерством прирожденного актера изобразил Джона Андерса, его запинающуюся походку, его сутулые старческие плечи.
Если Марк закрыл бы сейчас глаза, он бы точно увидел дедушку таким, каким много раз видел его прежде.
– Вот здесь он свернул с тропы. – Пунгуш оставил звериную тропку и двинулся по узкому руслу высохшего ручья.
Под ногами обоих скрипел белый как сахар песок. Пройдя полмили, Пунгуш остановился и указал на один из валунов, до блеска отполированных водой:
– Вон там он присел и отложил винтовку в сторону. Раскурил трубочку.
Пунгуш повернулся и вскарабкался на крутой берег ручья.
– Когда он курил, в долине появился четвертый. Пришел, как охотник, бесшумно, и двинулся по отчетливому следу старика. – Пунгуш использовал зулусское слово, передающее уважительное отношение к старшему: «игзегу».
– Погоди-ка, Пунгуш, – нахмурился Марк. – Говоришь, четвертый? У меня в голове все перепуталось. Перечисли-ка мне всех по порядку.
Они присели на корточки. Пунгуш взял рожок с табачком, насыпал немного себе на ладонь и протянул рожок Марку, но тот отказался, и зулус, по очереди закрывая большим пальцем ноздри, втянул красный порошок. Зажмурившись, с наслаждением чихнул и только после этого продолжил:
– Старик, твой дедушка, игзегу.
– Это один.
– Потом еще один старик. Голова лысая, на подбородке тоже волос нет.
– Это два, – сказал Марк.
– Потом еще молодой человек, с очень черными волосами, он все время смеялся и шагал шумно, прямо как стадо буйволов.
– Да, это будет три.
– Вот эти трое пришли в долину вместе. Они вместе охотились, ночевали тоже вместе под дикими смоковницами.
Пунгуш, значит, говорит про отца и сына Грейлингов, которые под присягой давали письменное показание ледибургскому судье. Иного услышать Марк и не ожидал.
– А кто четвертый, Пунгуш? – спросил он.
– Четвертый шел за ними незаметно, и игзегу, твой дедушка, про него не догадывался. Четвертый вел себя так, будто охотился за теми людьми: двигался тихо, наблюдал за ними из укрытия. Но один раз, когда твой дедушка, игзегу, ушел из лагеря, чтобы одному поохотиться на птиц на реке, тот таинственный человек явился в лагерь под дикими смоковницами, и все трое разговаривали тихими голосами, приблизив друг к другу лица, и все время с опаской озирались, как люди, которые говорят о чем-то смертельно опасном. Потом тихий человек ушел и затаился в кустах еще до возвращения игзегу.
– Ты все это видел, Пунгуш? – спросил Марк.
– Чего не видел, прочитал по следам.
– Теперь насчет четвертого мне все понятно. Расскажи, что случилось в тот день.
– Игзегу сидел там, курил трубочку. – Пунгуш указал вниз, на ручей. – А тот тихий пришел и стоял здесь, как раз где мы сейчас сидим; он молча смотрел на твоего дедушку и держал