Картинным жестом он прикурил сигару и с удовольствием затянулся.
– А я скажу тебе, сынок, что у меня со здоровьем. Живу долго, много бегаю, верчусь, скачу верхом, дерусь, много работаю. Вот и все. Сейчас решил немного передохнуть, а где-нибудь через недельку снова буду как огурчик, красивый и шустрый.
Руфь принесла серебряный поднос. И они сидели до темноты, разговаривая и смеясь. Марк поделился с ними, как идет жизнь на Чакас-Гейт, не утаивая ни одной самой маленькой своей победы, рассказал, какой он построил дом, как проходят дорожные работы, о буйволе и о львице с ее львятами. А Шон сообщил, как идут дела в Обществе защиты дикой природы.
– Досадно, Марк, я ожидал совсем другого. Просто удивительно, что простым людям наплевать на все, если это не касается их лично.
– А я и не ждал быстрого успеха. Разве людям может быть интересно то, чего они никогда не видели? Как только можно будет посещать наш заповедник, когда люди своими глазами все это увидят – как мы, например, этих львят, – все переменится.
– Пожалуй, – задумчиво согласился Шон. – В этом и состоит цель нашего общества. Людей надо воспитывать, просвещать их.
За окнами стало совсем темно, а они все говорили; Руфь закрыла ставни и задернула занавески. Марк ждал удобного момента, чтобы сообщить об истинной цели своего приезда в Эмойени, но сомневался, стоит ли делать это, ведь неизвестно, как это подействует на больного человека.
Наконец он не выдержал. Решившись, набрал в легкие воздуха и быстро, без лишних слов выложил все: в точности передал рассказ Пунгуша и то, что видел сам.
Когда он закончил, Шон долго молчал, уставившись в свой стакан. Наконец встрепенулся и стал задавать вопросы, рассудительные и острые, свидетельствующие о том, что его голова не утратила ясности и быстроты мышления.
– Ты могилу вскрывал?
Марк отрицательно покачал головой.
– Это хорошо, – сказал Шон. – Этот твой зулус, Пунгуш, единственный свидетель. На него можно положиться?
Они еще полчаса обсуждали сложившуюся ситуацию, и Шон наконец задал вопрос, с которым все тянул:
– Ты считаешь, что тут замешан Дирк?
– Да, – кивнул Марк.
– Чем можешь доказать?
– Он – единственный человек, которому было выгодно убийство моего дедушки, и стиль тоже его.
– Я спросил, есть ли у тебя доказательства, Марк.
– Нет, – признался Марк.
Шон снова долго молчал, взвешивая все, что услышал.
– Послушай, Марк, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь… думаю, и ты понимаешь, что чувствую я. Тем не менее тут мы сейчас бессильны. Своими действиями мы можем только насторожить убийцу, кем бы он ни был.
Он наклонился к Марку и взял его за руку, как бы желая успокоить:
– Сейчас у нас есть только никем не подтвержденное свидетельство браконьера-зулуса, который даже не говорит по-английски. Хороший адвокат порвет его на куски, проглотит и даже косточки не выплюнет, а у Дирка Кортни будет лучший адвокат, даже если мы разыщем этого таинственного «тихоню» и притащим его в суд. Всего этого мало, Марк.
– Понимаю, – кивнул Марк. – Но я думал, что можно было бы отыскать отца и сына Грейлингов. Они уехали, кажется, в Родезию. Во всяком случае, так мне сказал человек на сортировочной станции в Ледибурге.
– Да, я попрошу кого-нибудь заняться этим. Мои адвокаты подыщут хорошего детектива. – Шон сделал пометку у себя в блокноте. – Но пока нам остается только ждать.
Они еще немного поговорили, но видно было, что разговор утомил Шона Кортни, морщины на его лице выступили резче. Он поудобнее устроился в кресле, опустив бороду на грудь, и неожиданно снова заснул. Он медленно осел в кресле набок, хрустальный стакан с мягким стуком выпал из его руки на ковер, пролив несколько капель виски, и Шон тихонько захрапел.
Руфь подняла стакан, укутала плечи мужа пледом и подала Марку знак следовать за ней.
– Я попросила Джозефа постелить тебе в голубой комнате, а пока тебя ждет горячая ванна с дороги, – оживленно говорила она. – За обедом, Марк, будем только мы вдвоем. Генералу отнесут поднос в спальню.
Они подошли к двери в библиотеку, и Марк не смог больше терпеть и взял Руфь за руку.
– Миссис Кортни, – умоляющим голосом заговорил он, – скажите, что случилось? Чем он болен?
Веселая улыбка медленно погасла, и она слегка покачнулась. Теперь он впервые заметил, что несколько белых прядей у нее на висках превратились в сплошную серо-стальную седину. Вокруг ее глаз появились морщинки и даже складки, а на лбу между бровей пролегли поперечные бороздки.
– Сердце больше не выдерживает, – просто сказала она и заплакала.
Это были не истерические рыдания с дикими горестными вскрикиваниями, нет, просто глаза Руфи наполнились слезами, и они потекли по щекам; видеть это оказалось куда более мучительно и страшно, чем присутствовать при драматической демонстрации горя.
– Сердце его совершенно разбито, – сказала она еще раз, и снова ее качнуло, так что Марку пришлось подхватить ее.
Она приникла к нему, уткнув лицо Марку в плечо.
– Сначала разрыв с Дирком, потом гибель Майкла, – прошептала она. – Он никогда не показывал, но для него это были тяжелые удары. А теперь весь мир ополчился против него. Люди, которым он посвятил свою жизнь и на войне, и в мирное время. В газетах его прозвали Фордсбургским мясником, Дирк Кортни натравил на него прессу, как свору собак.
Марк провел Руфь в библиотеку и усадил на низенький диванчик с подушками, а сам встал перед ней на колени и достал из кармана сложенный носовой платок.
– А тут еще в довершение всего Сторма… Сбежала из дому, вышла замуж за этого человека. Марк, это ужасный человек. Он приходил сюда, требовал денег, устроил жуткую сцену. В тот вечер с Шоном случился первый приступ. Дальше – больше, Сторма развелась, последовал новый скандал – и еще один приступ. Все это чересчур даже для такого человека, как Шон.
– Сторма развелась? – тихо спросил Марк, глядя на нее во все глаза.
– Да, – кивнула Руфь, и лицо ее просветлело. – О Марк, я ведь знаю: вы со Стормой были очень дружны. Я уверена, что она вас очень любит. Не могли бы вы навестить ее? Может, хоть это ее как-то поддержит, поможет… мы все молимся за нее, не можем найти средства…
Умхланга-Рокс – так назывался этот маленький приморский поселок, один из многих, разбросанных по всему побережью с песчаными пляжами по обе стороны крупного морского порта Дурбан. Марк проехал по низенькому мосту через речку Умгени и двинулся на север.
Дорога прорезала густо заросший буш, фактически ничем не отличающийся от экваториальных джунглей, весь увитый лианами, на которых раскачивались и верещали маленькие голубые мартышки-верветки.
Дорога шла параллельно взморью с белыми песчаными пляжами; возле столбика двенадцатой мили Марк свернул прямехонько к побережью.
Вся деревушка лепилась вокруг гостиницы с железной крышей под названием «Ойстер бокс» – именно в ней когда-то давно они с Марион, Дики Лэнкомом и еще одной безымянной девицей обедали и танцевали.
Остальные строения в виде двадцати или тридцати небольших домиков располагались на обширных, буйно заросших джунглями участках с видом на море с его шумным пенистым прибоем и торчащими из гладкого белоснежного песка острыми скалами.
Руфь дала ему точные инструкции, как найти нужный домик. Марк остановил мотоцикл на узенькой пыльной улочке и двинулся по тропинке, которая прихотливо вилась через непроходимые джунгли сада, заросшего фиолетовой бугенвиллеей и бриллиантовой пуансеттией.
Домик оказался совсем маленький; бугенвиллея обвила стойки веранды и распространилась по всей тростниковой крыше ярким, почти ослепительным ковром.
Увидев стоящий на полянке под деревьями «кадиллак» Стормы, Марк сразу понял, что попал туда, куда надо. Выглядел автомобиль неважно, словно к нему давненько никто не подходил, и явно не на ходу. Протекторы на покрышках оказались стертыми, на дверце красовалась длинная глубокая царапина. Боковое окошко треснуло, покрытая пылью окраска потускнела и была заляпана калом плодоядных летучих мышей, висящих над машиной на ветках дерева.
Марк остановился перед «кадиллаком» и целую минуту стоял, уставившись на автомобиль. Если бы хоть кто-нибудь попытался заставить Сторму, которую он знал, сесть в такую машину, она бы топнула ножкой и тут же позвала отца.
Марк поднялся по ступенькам веранды и, остановившись, огляделся. Местечко тихое и вполне себе милое, как раз такое, что нравится художникам, но расположенное далековато от цивилизации и слишком неухоженное, чтобы в нем могло жить элегантное юное существо, являющееся украшением общества.
Марк постучал в дверь и услышал за ней какое-то движение, но прошло несколько минут, прежде чем дверь наконец открылась.
Сторма показалась ему еще более красивой, чем он ее помнил. Длинные волосы обесцветились от соленой морской воды и солнца. Она стояла босиком, худые и стройные руки и ноги, гладкие, как всегда, загорели, а вот лицо ее изменилось.
На нем совсем не было косметики; кожа, словно внутренняя поверхность морской раковины, сияла естественным светом цветущей юности, ясные глаза светились здоровьем, но в глубине этих глаз таилось что-то новое; капризный изгиб губ смягчился, прежняя заносчивость сменилась чувством собственного достоинства.
Глядя на нее теперь, он вдруг понял, что перед ним стоит уже не прежняя девочка, которую он когда-то хорошо знал, а взрослая женщина. Он чувствовал, что для нее эта перемена проходила мучительно, зато в этих муках рождалось нечто ценное, некая новая мощь. И любовь, которая жила в нем все это время, вспыхнула с прежней силой, наполнившей жизнью его душу.
– Сторма, – сказал он.
Ее глаза широко раскрылись в ответ.
– Это ты! – почти выкрикнула она два слова, исполненные болью, и попыталась закрыть дверь.
Марк быстро шагнул вперед и удержал дверь ногой:
– Сторма, мне надо с тобой поговорить.
Она отчаянно дергала ручку: