– И что? – повторил вопрос Марк.
– Я и раньше видел этого человека здесь, в долине. – Пунгуш помолчал. – Это тот самый, тихий, о котором мы говорили. Тот самый, кто стрелял в игзегу, твоего дедушку, а потом сидел и курил, глядя, как он умирает.
Хобдей бесшумно и уверенно двигался по краю вырубки. Сейчас топоры молчали, но, как только кончится полдневный перерыв, заговорят снова. Пробьет час пополудни, и люди вернутся к работе. Он выжмет из них все соки, он, как никто, умеет вытягивать из подчиненных все жилы и гордится своей способностью заставить их работать много больше, чем им за это платят. Именно за это Дирк Кортни ценит его, а еще, конечно, за преданность, лютую, непоколебимую, безотказную преданность. В нем не было ни грана брезгливости, он не знал, что такое колебание. Когда Дирк Кортни приказывал, лишних вопросов он не задавал. Ежедневная мзда, которую получал Хобдей, становилась все более солидной, он уже считался человеком состоятельным, а когда станут распределять новые земли, эти участки красноватой, плодородной и прекрасно орошаемой почвы, сочной, как свежая говядина, его прибыток окончательно станет полноценным.
Уклон резко пошел вниз, к руслу реки; он остановился и огляделся. Невольно облизал губы, как обжора, почуявший запах вкусной еды.
Они так долго работали ради этого, каждый по-своему, – их вел за собой и вдохновлял Дирк Кортни, и хотя личная доля Хобдея составляла ничтожную долю процента этого богатства, все равно о таком состоянии большинство людей только мечтают.
Он снова облизал губы и застыл неподвижно в тени, глядя на небо. Там, в вышине, касаясь самого небесного свода, словно горы серебра, громоздились облака, ослепительные в лучах солнца; они медленно, тяжело двигались, подгоняемые легким ветерком. Ощутив духоту, он нетерпеливо пошевелился. Скоро начнутся дожди, проливные летние дожди, которые серьезно затормозят их работу.
Вдруг что-то отвлекло его от этих мыслей. На другой стороне просеки почудилось какое-то шевеление, и взгляд его метнулся в ту сторону. Мелькнуло яркое пятно, словно крылышко птички-нектарницы, и он сощурил глаза, а неподвижное тело напряглось.
Из кустов вышла девушка и остановилась – всего в тридцати шагах. Она не видела его и стояла, чуть склонив голову к плечу, и к чему-то прислушивалась, как лесной зверек.
Легкая, грациозная, со стройными ножками, загорелыми руками, крепкими мышцами, она была так молода и хороша собой, что на него снова накатила мощная волна похоти, как и вчера, когда он увидел ее в первый раз.
На ней была свободная, широкая крестьянская юбка веселенькой расцветки и тоненькая хлопчатобумажная кофточка с довольно низким вырезом, свободно стянутым спереди шнурком; вырез открывал прекрасную кожу загорелой красновато-коричневой шеи и пышной молочно-белой груди. Словом, оделась она так, будто собралась на свидание, и в том, как она шагнула вперед и снова неуверенно остановилась, было нечто столь очаровательно-трепетное, что похоть разлилась по всему его телу и проникла в пах, и он вдруг услышал собственное хриплое дыхание.
Девушка повернула голову и посмотрела прямо на него. Увидев, заметно вздрогнула, рука ее метнулась к губам, и она шагнула назад. Секунд пять, не меньше, она смотрела на него и вдруг медленно преобразилась. Убрала ладонь от лица и заложила обе руки за спину, при этом ее цветущая грудь натянула ткань кофточки так, что проступили темные соски. Она с вызывающей игривостью выставила бедро и задорно приподняла подбородок. Взгляд ее неторопливо скользнул по его фигуре, задержался на паховой области и снова поднялся к его лицу. Приглашение получилось столь же очевидное, словно было высказано вслух. Кровь зашумела в ушах у Хобдея.
А она вскинула голову, забросила толстую косу за спину и неторопливо двинулась обратно к чаще деревьев, демонстративно перекатывая круглые и упругие ягодицы под юбкой.
Вот она оглянулась через плечо, и он сразу двинулся за ней; она игриво засмеялась и, свернув вниз по склону, легко побежала прочь, мелькая обутыми в сандалии ножками. Хобдей припустил следом.
Не пробежав и пятидесяти ярдов, Сторма потеряла его из виду в густом подлеске и остановилась, прислушиваясь: она испугалась, что ему надоело и он прекратил преследование. Вдруг наверху, на самом гребне склона, послышалось какое-то движение, и вот тут-то в первый раз ей стало тревожно: бегал он гораздо быстрее, чем она ожидала. Тем более что он не стал бежать за ней вниз, и сверху ему было все видно как на ладони.
Она снова бросилась вперед и почти сразу поняла, что, передвигаясь по гребню, он ее перегнал. И теперь легко мог поймать, быстро спустившись по склону.
Страх подстегнул Сторму, и она побежала уже во всю силу. Но не тут-то было, камешки под ногами предательски скользили, и через несколько шагов она оступилась, упала и покатилась вниз, пытаясь удержаться руками. Когда ей это удалось, она сразу поднялась на колени.
Сторма негромко всхлипнула – ей стало страшно. Этот человек видел ее падение и спускался к ней. Он уже находился так близко, что ей видны были на его загорелом гладком лице белые квадратные зубы. Он похотливо ухмылялся, гримаса на лице говорила о страстном желании; он напористо и быстро двигался прямо наперерез, отсекая ее от того места, где ждал Марк.
Сторма вскочила на ноги и рванулась в сторону, петляя по склону, инстинктивно двигаясь прочь от преследователя – но и от спасителя тоже. Она вдруг оказалась совершенно одна; в безумном страхе Сторма мчалась, не разбирая дороги, все дальше, в самые укромные места буша, где ее уже никто не услышит. Она поняла, что Марк оказался прав, когда не хотел использовать ее как живца. Он прекрасно знал, насколько опасна игра, которую они собирались затеять, но в своем самонадеянном упрямстве, смеясь над его возражениями, издеваясь над его страхами, Сторма настояла на своем, и он наконец с большой неохотой уступил. И теперь, до смерти перепуганная, она бежала, задыхаясь, куда глаза глядят; от страха ее сердце бешено колотилось, и ноги подгибались, как вареные макаронины.
Один раз она попыталась повернуть обратно, но, как старая и опытная гончая, преследующая зайца, он предугадал ее маневр и вовремя перекрыл ей дорогу; она снова бросилась в другую сторону и вдруг выбежала прямо к реке. Из-за дождей в верховье Бубези уровень воды поднялся; река величаво катила воды мимо. Сторме снова пришлось повернуть и бежать вдоль берега, и она сразу же попала в густые заросли колючего кустарника, который плотно обступил ее, оставив только узкие проходы – целый лабиринт темных запутанных поворотов и тупиков, где она, конечно же, почти сразу заблудилась, не зная, где искать спасения. Затаив дыхание, Сторма остановилась и прислушалась, стараясь хоть что-нибудь увидеть сквозь пелену слез, выдающих страх и ощущение беспомощности.
Волосы мелкими прядками падали ей на лоб, щеки пылали, от слез глаза сверкали лихорадочным блеском.
Она ничего не слышала, колючие кусты окружали ее плотной стеной. Почти как слепая, Сторма медленно повернулась и, охваченная ужасом, тихонько зарыдала. Потом выбрала один из узеньких проходов и нырнула в него.
Он поджидал ее совсем близко. За первым же поворотом она чуть ли не уткнулась прямо ему в грудь.
Только в самое последнее мгновение Сторма увидела жадно вытянутые к ней толстые загорелые руки со скрюченными пальцами, готовыми схватить ее.
Она громко и пронзительно закричала и, отпрянув, бросилась обратно по проходу, которым пришла, но его пальцы успели вцепиться в тонкую ткань блузки. Та разорвалась легко, как бумага, а Сторма побежала дальше, и сквозь разрыв перед ним мелькала голая молочно-белая спина, суля ему райские утехи, и это еще больше распалило его. Он захохотал ей вслед, и этот хриплый задыхающийся хохот поверг ее в ужас.
Он не отставал, гоняясь за ней по зарослям кустарника, играя с ней, как кошка с мышкой. Уже два раза, имея возможность схватить ее и удержать, он давал ей возможность ускользнуть из его лап – о, какое мучительное наслаждение он испытывал, слыша ее пронзительный крик от его прикосновений, снова и снова видя в глазах ее безумный ужас, который гнал ее дальше и дальше в попытках спастись от него.
Наконец Сторма выдохлась. Она прижалась спиной к непроходимой стене колючих зарослей и села на корточки, прикрыв наготу обрывками кофточки. Тело ее, словно в лихорадке, сотрясалось безудержной дрожью, слезы размазались по щекам пополам с потом. Она затравленно смотрела на преследователя огромными синими глазами.
Он медленно подошел к ней. Наклонился, и она уже не сопротивлялась, когда он положил ей на плечи большие квадратные загорелые ладони.
Он все еще усмехался, но дышал судорожно, губы растянулись, оскалив квадратные белые зубы, возбужденное лицо исказила гримаса похоти.
Он прижался губами к ее губам, и она словно погрузилась в кошмарный сон, когда не можешь ни кричать, ни пошевелиться. Зубы его больно вонзились ей в губы, и Сторма почувствовала вкус собственной крови, маслянистый, с металлическим привкусом. Она задыхалась, а его твердые и грубые, как гранит, пальцы уже мяли ее упругую шелковистую грудь, и тогда она снова ожила и вцепилась ему в запястья, тщетно стараясь оторвать от себя его лапы.
– Да, да, – страстно хрипел он, задыхаясь, – давай, дерись со мной. Сопротивляйся. Да, да, вот так. Правильно, отбивайся…
Голос его заставил ее встрепенуться и освободиться от гипнотического заклятия страхом, и она снова закричала.
– Давай, – говорил он. – Кричи, еще кричи.
Он повернул ее перед собой поперек, опуская поясницей себе на колено, тело ее прогнулось, как натянутый лук, волосы свесились до земли, а запрокинутая белая шейка выглядела мягонькой и беззащитной. Раскрытыми жадными губами он так и впился в ее шею.
Когда одной рукой он задрал ей широкую юбку до самого пояса, она оказалась совершенно беспомощна.
– Ну, кричи же! – сдавленным голосом шептал он. – Давай же, кричи!