Гнев Марка не имел никаких пределов, а Руфь Кортни на этот раз, кажется, всхлипнула. Шон снова открыл глаза.
– Ты в порядке, дорогая? – спросил он.
Она молча кивнула. Шон перевел взгляд на Хобдея.
– Продолжай, – сказал он.
Когда все закончилось, Питер Боутс прочитал все записанное вслух дрожащим, а в особенно жутких местах замирающим голосом, переходя даже на шепот, так что Шону приходилось сердито прикрикивать на него:
– Читай громче, черт возьми!
Потом он переписал все набело в двух экземплярах, и Хобдей подписал каждую страницу, ставя на них неразборчивую закорючку, а под ним подписались все присутствующие. К последней странице каждой копии Шон приложил свою должностную восковую печать.
– Хорошо, – сказал он и положил верхний документ в железный сейф, встроенный в стену за его спиной. После чего обратился к Питеру: – Я хочу, чтобы вторую копию вы взяли с собой и зарегистрировали. Благодарю вас за помощь, мистер Боутс.
Он закрыл сейф и повернулся к остальным.
– Марк, позвони, пожалуйста, доктору Эйксону. Мы должны позаботиться о нашем свидетеле. Хотя, на мой вкус, я бы с большей охотой полюбовался, как он мучается.
Когда в Лайон-Коп приехал доктор Эйксон, было уже почти два часа ночи, и Руфь Кортни провела его в комнату для гостей, где лежал Хобдей.
Ни Шон Кортни, ни Марк не захотели присутствовать при этом. Они остались в кабинете, тихо сидя перед разожженным слугой камином. В окно бился порывистый ветер, хлестал дождь. Шон пил виски, и в течение часа Марк подливал ему дважды. Генерал устроился в своем любимом кресле, постаревший и усталый, сгорбившись от горя и обеими руками держа стакан.
– Было бы у меня достаточно мужества, я бы просто пристрелил его как бешеную собаку. Но он все-таки мой сын, и, сколько бы я этого ни отрицал, все равно в его жилах течет моя кровь, он плоть от плоти моей.
Марк промолчал. В комнату вошла Руфь.
– Доктор Эйксон сейчас занимается рукой этого человека, – сказала она. – Он пробудет еще час, а тебе, дорогой, давно пора в постель… я так считаю.
Подойдя к креслу Шона, она мягко положила руку ему на плечо:
– На сегодня с нас более чем достаточно, слышишь?
На столе вдруг резко, раздраженно затрезвонил телефон. Все вздрогнули и изумленно уставились на него. Прошло секунд пять, и телефон снова требовательно зазвонил. Руфь подошла к столу и взяла трубку.
– Госпожа Руфь Кортни, – тихо, почти с испугом сказала она.
– Миссис Кортни, скажите, миссис Сторма Хант ваша дочь?
– Да, это так.
– Боюсь, что у меня для вас плохие новости. Говорит главный врач больницы аддингтон в Дурбане. Ваша дочь попала в серьезную автомобильную аварию. Понимаете, сильный дождь, дорога грязная… Ее сын… ваш внук… погиб на месте. Слава богу, он не мучился, но ваша дочь находится в критическом состоянии. Если можете, приезжайте как можно скорее. Боюсь, она не доживет до утра.
Трубка выпала из рук Руфи, и она покачнулась, а лицо побелело как мел.
– О господи! – прошептала она.
Ноги ее подкосились, но на пол рухнуть она не успела: Марк подхватил ее и уложил на диван.
Шон подошел к болтающейся на проводе трубке.
– Говорит генерал Кортни, – прорычал он. – В чем дело?
Марк, не сбавляя скорости, свернул на длинную, идущую под уклон дорогу к мосту. Женщина, которую он любит, мать его погибшего ребенка, умирает – сердце Марка рвалось на части. Дорогу переполняла грязь шоколадного цвета, машины оставили в ней глубокие колеи, превратив ее в густую отвратительную кашу. В этих колеях автомобиль бросало из стороны в сторону, и Марк, мрачно вцепившись в руль, изо всех сил пытался удержать его.
До моста через Бабуинов ручей оставалось около пятисот ярдов, но густая бесконечная пелена дождя скрывала его из виду. Зажженные фары освещали путь не дальше чем на пятьдесят футов, и в их свете крупные белые капли сыпались с неба густо, как дротики.
Руфь Кортни тихо сидела на заднем сиденье, уставившись перед собой невидящим взглядом.
Генерал Кортни сидел рядом с Марком и тихо говорил, как будто сам с собой:
– Я тянул до последнего, упрямый старый осел. Я слишком многого ждал от нее, хотел, чтобы она была лучше всех, а когда она не отвечала стандартам, которые я ей установил, был с ней слишком суров. Давно уже следовало пойти к ней, а вот теперь выходит, что слишком поздно.
– Еще ничего не поздно, – возражал Марк. – Она будет жить, она должна жить.
– Слишком поздно для моего внука, – шептал Шон. – Я так и не увидел его… только теперь я понял, как сильно этого хотел…
При упоминании о маленьком Джоне сердце Марка сжалось тисками отчаяния, ему хотелось крикнуть: «Это был мой сын! Мой первенец!», но сидящий рядом Шон продолжал говорить:
– Какой же я злобный, жестокий старик! Помилуй меня, Боже, но ведь я даже исключил ее из завещания. Я отрекся от нее и теперь ненавижу себя за это. Поскорей бы доехать, мне надо поговорить с ней хотя бы еще раз. Прошу тебя, Господи, даруй мне такую возможность.
Впереди из кромешного мрака проступили очертания стальных конструкций, и низко нависшее брюхо неба распорола ослепительная молния. На мгновение в двухстах ярдах вниз по течению Марк увидел похожие на паутину ажурные переплеты железнодорожного моста, перекинутого через глубокое русло. Под ним скалистые берега с двух сторон обрывались почти отвесно вниз, где на глубине полутораста футов мчался вспучившийся коричневый поток Бабуинова ручья.
Марк притормозил, дважды выжал педаль сцепления и осторожно вырулил на автомобильный мост.
Вдруг из темноты с правой стороны дороги сверкнул ослепительный луч света, и Марк поднял руку, чтобы прикрыть глаза.
Из мрака, светя двумя яркими фарами, горящими, словно глаза злобного чудовища, выскочил огромный темный грузовик.
С неожиданной ясностью Марк понял, что на наклонном въезде на мост они попали в ловушку и обречены: слева только хрупкое ограждение из железных труб могло бы удержать их от падения, но чудовищная машина, которая мчится на них справа, непременно столкнется с ними, отшвырнет легонький «роллс-ройс», как детскую игрушку, на это ограждение и сломает его.
– Держитесь! – закричал он и рванул руль вправо, чтобы лоб в лоб встретить ревущее исполинское чудовище из стали, и ослепительный белый свет полоснул по его глазам.
Питер Боутс съехал с дороги под кроны сосен и заглушил двигатель своего «паккарда». В наступившей тишине было слышно, как беспокойно мечутся на ветру ветки сосен и с них со стуком падают на крышу автомобиля капли воды.
Питер закурил; когда он подносил к сигарете спичку, пальцы его дрожали. Он глубоко затянулся, подождал, когда табачный дым хоть немного его успокоит, и уставился прямо перед собой на ровную дорогу, ведущую в Грейт-Лонгвуд, имение Дирка Кортни.
Он понимал, что сейчас должен принять решение, от которого будет зависеть вся его дальнейшая жизнь. Но какое бы решение он ни принял, его жизнь уже изменилась и назад дороги нет.
Когда падет Дирк Кортни, посыплются все, кто был к нему близок, даже те, кто ни в чем не виноват, а он ведь ни в чем не виноват. Но вина за все, что случилось, позорным пятном ляжет и на него, а ведь он так много работал на свой престиж и доброе имя. Да, конечно, он стремился стать авторитетным, преуспевающим человеком, сделать блестящую карьеру, чтобы получать от жизни все удовольствия, которыми он только-только начал наслаждаться. Все это исчезнет, и ему придется начинать все сначала, причем, возможно, в другом городе, а то и в другой стране. Эта мысль приводила его в ужас, он уже стал привыкать к положению человека состоятельного, имеющего влияние в городе. И как знать, способен ли он начать все с самого нуля, хватит ли у него мужества?
С другой стороны, если Дирк Кортни останется на плаву, если спасется от постигшей его катастрофы и выйдет сухим из воды, насколько благодарен он будет человеку, который способствовал его спасению? Состояние Дирка Кортни огромно, как и его могущество, и вполне можно допустить, что какой-то кусочек этого богатства и власти перепадет и ему, Питеру Боутсу, человеку, который спасет Дирка Кортни… только на всякий случай обязательно надо сохранить документ – как орудие, способное его уничтожить.
Питер понимал, что сейчас решается его судьба, что такой шанс выпадает нечасто и только немногим избранным. На одной чаше весов – позор и безвестность, на другой – могущество и богатство, десятки тысяч, а может быть, даже миллионы фунтов.
Он завел двигатель; задние колеса завертелись в липкой грязи, и машина тронулась. Он свернул на подъездную дорожку и двинулся вверх.
Дирк Кортни, лениво покачивая ногой, сидел на углу стола. На нем был цветастый шелковый халат, и глянцевитая материя в свете лампы переливалась при каждом движении. Шею охватывал белый шелковый платок, глаза на красивом загорелом лице смотрели ясно и настороженно, словно не он только что проснулся от глубокого сна.
Внимательно слушая Питера, Дирк вертел на указательном пальце дуэльный пистолет.
Питер Боутс нервно жался на краешке стула и, несмотря на жаркое пламя в камине, которое Дирк расшевелил кочергой, мелко дрожал, то и дело потирая руки. Он понимал, что холод не снаружи, а у него в душе, и, продолжая бессвязно рассказывать, невольно повысил голос.
Дирк Кортни не говорил ни слова, не сделал ни одного замечания, даже не хмыкнул ни разу и не задал ни одного вопроса, пока Питер не закончил. Он все вертел на пальце пистолет: два оборота – и рука хватает за рукоятку. Еще два оборота – и снова захват.
Питер замолчал. Дирк взвел курок пистолета, и щелчок механизма прозвучал в тишине помещения неумеренно громко.
– Значит, Хобдей, мой отец, его жена, юный Андерс… и ты. Больше об этом не знает никто – кроме меня, конечно.
– И зулус.
– Да, и зулус, – согласился Дирк и спустил курок. Молоточек сухо щелкнул по полке.
– Так сколько, говоришь, копий?