, которые он привез со Столовой горы. А вы ведь у нас тоже известный ботаник. Хотите пойти с нами?
– Я еще раз предупреждаю вас, дорогая Руфь, – быстро, но веско сказал Ян Сматс, – у меня мало надежды, что они приживутся.
– Может быть, только рядом с леукадендронами, – осмелился предложить Гарри, – если найдем там прохладное местечко посуше.
– Именно! – согласился генерал.
Они тут же пустились в оживленную дискуссию. У Руфи получилось это столь ловко, что казалось, она вообще тут ни при чем.
Шон приостановился на пороге кабинета и долгим, медленным взглядом оглядел комнату. Как и всегда, ему доставляло особое удовольствие снова входить в это святилище.
Стеклянные двери выходили теперь на многочисленные клумбы с цветами, орошаемые высокими струями фонтанов, и благодаря толстым стенам в комнате оставалось прохладно даже в дремотной тишине африканского полудня.
Он подошел к письменному столу, массивному, темному и отполированному так, что он светился даже в прохладном полумраке, и опустился в кресло с вращающимся сиденьем, с удовольствием ощущая под собой мягкую, податливую кожу.
Справа, аккуратно сложенная на серебряном подносе, его ждала дневная почта. При взгляде на нее Шон вздохнул: несмотря на тщательный отбор, проделанный старшим клерком в его городском головном офисе, тут еще оставалось не меньше сотни конвертов.
Он еще потянул время, медленно крутанулся в кресле, еще раз оглядывая кабинет. Трудно поверить, что все это убранство спроектировала и декорировала женщина, – разве что женщина эта так любит и понимает своего мужчину, что способна предвосхитить его малейшие прихоти и фантазии.
Бо́льшая часть книг стояла на полках в темно-зеленых кожаных переплетах, на корешках красовался оттиснутый сусальным золотом герб Шона. Исключение составляли три высоких стеллажа, до самого потолка, с первыми изданиями, посвященными Африке. Его агент в Лондоне и еще один в Амстердаме получили от Шона карт-бланш на поиски этих сокровищ. Тут имелись первые издания произведений Стэнли, Ливингстона, Корнуоллиса Харриса, Бёрчелла, Мунро, а также почти все другие когда-либо публиковавшиеся книги исследователей или охотников Африки с автографами авторов.
Деревянные панели между стеллажами были увешаны картинами ранних африканских художников; полотна Бейнса светились, как драгоценные камни, своими яркими красками и наивными, почти детскими изображениями животных на фоне дикой природы. Одно из них, вставленное в изысканную резную раму из родезийского красного дерева, содержало подпись: «Моему другу Давиду Ливингстону от Томаса Бейнса».
Эти узы, связывающие его с историей родной страны, с ее прошлым, всегда приятно согревали Шона; входя сюда, он частенько впадал в состояние тихой мечтательности и грез.
Толстое ковровое покрытие скрадывало шаги, но в воздухе уже распространился легкий аромат духов, предупреждая Шона об ее присутствии, и он снова развернулся к столу. Она стояла возле его кресла, все еще тоненькая и стройная, как девочка.
– А я думал, что ты отправилась погулять с Гарри и Яном.
Руфь улыбнулась, и ему показалось, что она все так же юна и прекрасна, как много лет назад, когда он впервые увидел ее. Прохладный полумрак комнаты скрывал тонкие морщинки в уголках ее глаз и серебристые прядки в темных волосах, зачесанных назад и прихваченных ленточкой на затылке.
– Они там ждут меня, а я вот удрала на минутку, хотела убедиться, что ты получил все, чего хотел.
Она улыбнулась ему, выбрала в серебряной коробке сигару и принялась обрезать ее.
– Мне понадобится час, а то и два, – сказал он, бросая взгляд на кучу писем.
– Что тебе действительно нужно, Шон, так это помощник.
Она аккуратно обрезала сигару.
– Этим молодым нельзя доверять… – проворчал он.
Она легко рассмеялась, вложив сигару ему в рот.
– Ты говоришь как какой-нибудь замшелый старик. – Она зажгла спичку и сперва отвела руку в сторону, подождав, пока прогорит сера, а потом поднесла огонь к кончику сигары. – Недоверие к молодым – признак старости.
– С тобою рядом я останусь молодым навсегда, – слегка конфузясь, откликнулся он.
Даже после стольких лет совместной жизни, говоря ей комплимент, он немного смущался, и сердце ее наполнилось любовью к нему – Руфь знала, каких усилий ему это стоило.
Быстро наклонившись, она поцеловала его в щеку, и тут же он подхватил ее за талию мускулистой рукой, по-юношески сильной и энергичной, что до сих пор изумляло Руфь, и она оказалась сидящей у него на коленях.
– А ты знаешь, что делают с нахальными юными дамами? – усмехнулся он, плутовато щуря глаза.
– Шон! – запротестовала она с притворным ужасом. – А слуги? А наши гости?
Руфь неохотно вырвалась из его объятий и поправила юбку и прическу, хотя он успел-таки оставить на ее губах влажный и теплый поцелуй, пощекотать ее усами и дать почувствовать, каков вкус сигары.
– Какая я глупая. – Она печально покачала головой. – Вечно тебе доверяю, а ты…
А потом они улыбнулись друг другу, на секунду потеряв голову от любви друг к другу.
– Ой, гости! – вдруг вспомнила она, и пальцы ее метнулись к губам. – Ты не возражаешь, если я накрою стол к чаю в четыре часа? На берегу озера? Погода сегодня прекрасная.
Когда Руфь ушла, Шон еще целую минуту смотрел ей вслед – на проем двери, ведущей в сад. Потом еще раз удовлетворенно вздохнул и подвинул поближе поднос с письмами.
Работал он быстро, но сосредоточенно, карандашом приписывая внизу распоряжения и вместо подписи ставя свои инициалы: Ш. К.
«Нет! Но скажите им об этом помягче. Ш. К.».
«Пришлите цифры закупок за прошлый год – и отложите следующую отправку на основании предоставленных банковских гарантий. Ш. К.».
«Зачем это прислали мне? Перешлите Барнсу. Ш. К.».
«Согласен. Ш. К.».
«На отзыв Аткинсону, пожалуйста. Ш. К.».
Темы посланий были самые разные, как и их авторы – политики, финансисты, просители, старые друзья, проходимцы, попрошайки – кого здесь только не было.
Он взял еще один запечатанный конверт и уставился на него, не узнавая имени и не понимая, почему получил его.
«Марк Андерс, эсквайр, «Наталь моторс», Уэст-стрит, Дурбан».
Письмо было написано жирными буквами и цветистым почерком, какой ни с каким другим не спутаешь. Сразу узнав свой собственный почерк, Шон вспомнил, что он действительно посылал это письмо.
На конверте кто-то наискосок написал: «Адресат убыл, адрес для пересылки отсутствует, вернуть отправителю».
Шон зажал сигару в уголке рта и серебряным ножом для бумаги вскрыл конверт. В нем лежала карточка с тиснением – эмблемой полка.
Почетный командир и шеф, а также офицеры полка Натальских конных стрелков имеют честь и удовольствие пригласить МАРКА АНДЕРСА, ЭСКВАЙРА, на обед бывших военнослужащих полка, который состоится в Старой крепости…
В пропусках Шон своей рукой вписал имя этого парня, а в конце приглашения сделал приписку: «Обязательно приходите. Ш. К.».
А вот теперь приглашение вернулось. Шон нахмурился. Он всегда раздражался и расстраивался, если возникали препятствия в осуществлении его планов. Он сердито швырнул приглашение вместе с конвертом в мусорную корзину, но промазал: и то и другое, порхая, опустились на ковер.
Шон даже сам удивился, насколько резко у него упало настроение, правда работать он продолжал, но теперь уже сердито ворчал, разбирая письма, и распоряжения его стали гораздо более колкими.
«Этот человек либо глупец, либо плут – а скорее, и то и другое вместе, – и я ни в коем случае не стал бы рекомендовать его на такую важную должность, несмотря на все его родственные связи! Ш. К.».
Еще через час он закончил; в кабинете плавал сигарный дым – хоть топор вешай. Откинувшись на спинку кресла, он с наслаждением потянулся, как постаревший лев, и посмотрел на часы. Было уже без пяти минут четыре, и он встал.
Тут ему снова попалось на глаза испортившее ему настроение приглашение. Быстро нагнувшись, Шон поднял его и, пока шел к двери, прочитал еще раз. Задумчиво похлопал жесткой карточкой по открытой ладони. Медленно, тяжело ступая, вышел на солнце и зашагал по широкой лужайке.
На искусственном островке посередине озерца стояла беседка, к которой вела узенькая перемычка, соединяющая островок с лужайками.
Там уже собрались домочадцы и гости. Они сидели вокруг стола, установленного в тени под крышей беседки; эта крыша имела безумно мудреную конструкцию, с затейливой чугунной решеткой, раскрашенной карнавальными красками. Вокруг островка уже караулила стайка диких уток – птицы громко крякали, выпрашивая кусочки печенья или пирожных.
Сторма Кортни увидела идущего по лужайке отца; радостно пискнув, она выскочила из-за стола, где пила с остальными чай, и помчалась по перемычке, чтобы встретить его раньше, чем он дойдет до озера.
Шон легко подхватил ее, поднял, как ребенка, и поцеловал, и она всей грудью вдохнула его запах. Это был один из любимейших запахов в ее жизни, как запах дождя, падающего на горячую сухую землю, запах лошадей или моря. Отец для нее обладал особым, только ему свойственным запахом старой, блестящей от времени кожи.
Когда он опустил ее на землю, она взяла его за руку и прижалась к нему, пристраиваясь к его неторопливому шагу.
– Ну как прошло у тебя свидание за ланчем? – спросил он, с высоты своего роста глядя на ее прелестную головку.
Она закатила глаза, а потом искоса бросила на него свирепый взгляд.
– Он очень приличный молодой человек, – строго сказал Шон. – Превосходный молодой человек.
– О папочка, в твоих устах это звучит как «дурак» и «зануда».
– Послушайте, юная леди, я бы хотел напомнить вам, что он учится в Оксфорде, что он стипендиат Родса, а отец его – председатель верховного суда.
– Да мне все это известно… но, папа, он такой противный, в нем нет никакой остроты… он же совсем не клёвый!
Шон на секунду даже растерялся.