Снова прокричала совка, на этот раз гораздо ближе и с совершенно неожиданной стороны. Сбитый с толку, а теперь еще и напуганный, Марк опустился на землю под акацией, чтобы передохнуть и собраться с силами. Сердце его гулко стучало, тошнота усилилась, и его чуть не вырвало, но он пересилил себя. Вдруг чудесным образом зрение восстановилось, будто кто-то отдернул перед глазами шторку, и Марк сразу понял, что в лихорадочной слепоте он сбился с дороги. Теперь он понятия не имел, где находится и куда надо идти.
Он попытался определиться по солнцу или по наклону почвы, найти хоть какой-нибудь знакомый ориентир, но над головой закрывала небо густая крона дерева, а вокруг простирался густо заросший буш, и дальше пятидесяти шагов ничего не было видно.
Он кое-как поднялся на ноги и двинулся вверх по скалистому склону, надеясь взобраться повыше, но тут за спиной снова раздался скорбный, погребальный крик совки.
В глазах Марка потемнело, его снова затрясло в ознобе; повалившись на землю, он понял, что поранил голень: по ноге к лодыжке потекла тоненькая струйка теплой крови. Но это казалось сущим пустяком по сравнению с ситуацией, в которую он попал. Марк поднес руку к лицу, но она так сильно тряслась, что он не смог убрать с глаз холодный пот.
Слева опять прокричала совка, и стук зубов отдавался в голове так сильно, что ее голос в ушах болезненно усилился.
Марк перевернулся и стал слепо всматриваться туда, откуда донесся крик, пытаясь вытеснить мрак и часто моргая, чтобы избавиться от щиплющего глаза соленого пота.
Ему казалось, что он смотрит в подзорную трубу с обратной стороны и там, словно в конце длинного и темного тоннеля, видит какой-то свет.
По заросшему золотисто-бурой травой полю что-то перемещалось; он попытался принудить глаза служить ему, но там все дрожало и горело.
Да, в поле что-то шевелилось – это единственное, в чем он не сомневался. Потом вдруг его ослепили беззвучные вспышки света: желтые, красные, зеленые – они взрывались в его мозгу и исчезали; и вдруг его зрение полностью восстановилось, теперь он видел все с почти неестественной и даже пугающей ясностью.
По склону шагал человек, крупный, с массивной и круглой, как пушечное ядро, головой на толстой бычьей шее и с широкими, как у борца, плечами. Лица его Марк не видел. Человек смотрел в другую сторону, но в его фигуре было что-то пугающе знакомое.
Через плечо человека наискось, поверх рубахи защитного цвета с карманами, которые застегивались на военный манер пуговицами, был перекинут патронташ, штаны заправлены в изношенные коричневые сапоги. На груди висела винтовка, и двигался он с подчеркнутой, охотничьей осторожностью. И снова зрение Марка раздробилось на части и помутилось.
Он кое-как, держась за ствол колючего дерева, поднялся на ноги и побежал; один из шипов успел глубоко вонзиться ему в мякоть большого пальца, но боли он почти не почувствовал.
За спиной раздался крик и охотничье улюлюканье, и инстинкт выживания Марка оказался достаточно силен, чтобы заставить-таки его ноги слушаться. Он резко метнулся в сторону, сменив направление, и услышал, как рядом свистнула пуля, а через долю секунды донесся и звук выстрела. Словно удар гигантского кнута, пуля распорола воздух совсем близко от головы, и тут же треснул еще один выстрел.
«Маузер», – подумал Марк, и на мгновение его словно перенесло в другое время и в другую страну.
Несмотря на всю слепоту и немощь Марка, в голове у него инстинктивно включился хронометр и тут же начал отсчитывать секунды: даже не оглядываясь, он знал, сколько времени понадобится охотнику на то, чтобы перезарядить винтовку и снова взять его на мушку. Марк снова вильнул, спотыкаясь в своем слепом беге, и опять пуля разорвала воздух совсем рядом, а Марк тем временем сбросил с плеча винтовку и, держа ее в руках, побежал дальше.
Неожиданно вокруг него возникли деревья; от ствола одного из них пуля следующего выстрела оторвала кусок коры, брызнув кусочками древесины и сока и оставив на дереве белую влажную рану. Но Марк уже добежал до вершины кряжа и, как только перевалил через него, развернулся и, пригнувшись пониже, в полумраке принялся отчаянно искать удобную позицию, откуда можно защищаться.
Внезапно над головой раздался оглушительный грохот, словно разверзлись небеса и солнце упало на землю; звук сопровождался ослепительной вспышкой. Звук и свет были настолько близкими и сильными, что на секунду Марку показалось, будто пуля вдребезги разнесла ему череп. Он невольно упал на колени.
Повисла полная тишина, и только теперь он понял, что в кряж, состоящий из бурого железняка, совсем близко ударила молния; вонь от удара этой гигантской электрической искры наполнила воздух, а рокочущее эхо грома еще долго прокатывалось вдоль стены нагорья. По бесконечному синему небесному своду рассыпались огромные массы синюшных туч, которые все ближе жались к земле.
Тут же налетел холодный пронизывающий ветер, ветви деревьев над головой заметались. Когда Марк снова поднялся на ноги, порыв ветра вздул на нем рубаху и взъерошил волосы, вызвав новый приступ озноба. Пот на лице, казалось, сразу превратился в иней; где-то совсем близко снова крикнула совка, и полил дождь.
За пеленой дождя Марк увидел впереди очертания высокого, истерзанного временем сухого дерева. Его искаженному лихорадкой взору оно представало страшным лесным колдуном с угрожающе вытянутыми руками и перекошенным телом; однако для него сейчас дерево представляло собой прекрасную позицию, о лучшей и мечтать не приходилось в его весьма уязвимом положении.
На несколько благословенных секунд мрак в глазах рассеялся, видимость улучшилась – правда, до ограниченного серого круга сумерек.
Он понял, что сделал петлю и оказался возле реки. Сухое дерево, возле которого он стоял, находилось на самом краю высокого и крутого берега. Река подмыла его корни, и оно засохло; придет время разлива, и река унесет его по течению.
За спиной Марка уровень воды уже повысился, течение шло быстро, вода помутнела от ливня; отступать было некуда. Он оказался прижат к берегу, охотники обложили его и отрезали пути отхода. Он понял, что их как минимум двое, а крик совы являлся сигналом – точно такие же сигналы он слышал и на нагорье в Ледибурге.
Еще Марк понял, что, возможно, единственная его надежда состоит в том, чтобы разделить их, но так, чтобы они ничего не подозревали, и обманом подвести к своей позиции. Но делать это следовало быстро, пока лихорадка не заставит его снова потерять сознание.
Он приложил ладонь ко рту и крикнул, подражая печальному крику совы. Потом оперся спиной о ствол дерева и положил винтовку на бедро. Справа послышался ответный крик. Марк не шевельнулся. Он застыл на месте спиной к дереву, только глаза его обратились в сторону крика: наморщив лоб, он напряженно всматривался в даль.
Подул ветер, и снова полил дождь. Ветер бросал ледяные капли в лицо, косые холодные струи хлестали по зарослям кустарника и заросшим травой лугам. Капли, словно иголки, впивались Марку в лицо, в веки; но как ни странно, зрение его снова прояснилось, и он видел, что происходит за крутящейся пеленой дождя. Марк осторожно прикрыл ладонью рот и снова прокричал совой, призывая противника подойти поближе.
– Да где же ты? – услышал он тихий голос. – Рене, где ты?
Марк повернул глаза в ту сторону. Неясная человеческая фигура вышла из-за промокших деревьев, непрерывные струи воды почти скрывали ее.
– Я слышал, как ты стрелял… ты попал в него?
Он шел прямо к Марку: худощавый человек высокого роста с темным, опаленным солнцем, помятым лицом, морщинками вокруг глаз и с короткой седой щетиной на щеках.
В руках он держал винтовку системы Ли-Метфорда, плечи закрывала блестящая от дождя армейская резиновая защитная накидка; он находился далеко уже не в расцвете сил, с тупым взглядом тусклых глаз и грубыми, варварскими чертами лица русского крестьянина. Такой убьет – даже глазом не моргнет, так же легко, как перерезают горло домашней свинье.
Он давно уже заметил стоящего возле сухого дерева Марка, но в вихрях падающей с неба воды и при плохом освещении мог разглядеть лишь темную фигуру с неопределенными очертаниями, а совиные крики убаюкали его бдительность.
– Рене! – снова позвал он.
Затем он остановился и, в первый раз засомневавшись, стал пристально вглядываться сквозь хлещущий дождь своими тупыми, невыразительными глазками. Потом злобно выругался и, приставив приклад к животу и большим заскорузлым пальцем ища предохранитель, стал поднимать ствол винтовки.
– Это он!
Он узнал Марка, и в лице его ясно отразилась растерянность.
– Не надо, – быстро предостерег его Марк, но ствол винтовки уже поднялся, раздался щелчок предохранителя, и Марк понял: еще мгновение – и раздастся выстрел, который убьет его.
Он выстрелил первым, прямо с бедра; противник находился очень близко, и выстрел прозвучал оглушительно громко.
Человека подбросило в воздух и отшвырнуло назад, винтовка выпала из его рук. Он упал, шмякнувшись о каменистую почву лопатками, ноги его задергались, бешено заколотили по земле, а веки захлопали, как крылья пойманной бабочки.
На груди сквозь промокшую ткань рубашки проступила кровь, и под частыми ударами дождевых капель она стала расползаться розовым пятном.
Человек дернулся в последний раз, выгнул спину и затих, больше не шевелясь. Казалось, он даже уменьшился в размерах, постарел еще больше, стал каким-то тщедушным и щуплым; рот раскрылся, обнажив вставные зубы в пятнах табака и розовые десны. Капли падали прямо в открытые мертвые глаза, и Марк ощутил знакомое чувство ужаса. То самое леденящее чувство вины за то, что он стал причиной смерти человека. Его охватило иррациональное желание подойти к нему, оказать ему помощь, несмотря на то что тот уже не нуждался ни в чьей помощи, попытаться ему что-то объяснить, оправдаться. Этот душевный порыв, отчасти порожденный лихорадкой, стал предвестником горячечного бреда; его сознание достигло той точки, когда утрачивается понимание границы между реальностью и бредовым видением.