– А почему бы вам не приносить грязное белье сюда, его могли бы стирать заодно с нашим.
– Вы очень добры, миссис Кортни, – ответил Марк. – Но я не хотел бы стать для вас обузой.
– Какая чепуха, у нас ведь работают две прачки, они только стирают и гладят, больше ничем не заняты.
Даже Руфь Кортни, одна из первых леди Наталя, все еще известная красавица, несмотря на то что ей уже было далеко за сорок, не смогла устоять перед естественной привлекательностью Марка. Тем более что к его природному обаянию добавлялось благотворное действие, которое появление Марка в доме оказало на ее мужа.
За последние несколько недель Шон даже помолодел, выглядел веселее и беззаботнее, чем прежде, и, глядя на него, она понимала, что это случилось не только потому, что с его плеч свалился груз тяжелой рутинной работы. Этот мальчик делился с ним энергией и живостью своей молодости, свежестью мысли, энтузиазмом по отношению ко всем проявлениям жизни, которые, казалось бы, слегка утратили новизну и привлекательность.
По обычаю час перед сном супруги проводили вдвоем в будуаре Руфи. Шон в стеганом халате сидел развалившись в кресле, курил свою последнюю сигару и смотрел, как она причесывается и укладывает волосы на ночь, мажет лицо кремом. Они обсуждали дневные события, и Шон с удовольствием любовался ее все еще стройной, грациозной фигуркой, облаченной в тонкий шелковый ночной наряд, прислушивался к пробуждающемуся желанию и с нетерпением ждал минуты, когда она отвернется от зеркала, в котором видела его отражение, встанет и, протянув ему руку, поведет в спальню с огромной кроватью под бархатным балдахином на четырех столбиках и с кисточками.
Три или даже четыре раза за несколько недель, с тех пор как у них появился Марк, Шон ронял замечания столь радикальные, столь не вяжущиеся с его старомодной, консервативной личностью, что Руфь опускала на колени серебряную расческу и удивленно поворачивалась к нему.
И всякий раз он смущенно смеялся и, защищаясь, поднимал руку – она всегда поддразнивала его.
– Ну хорошо, я знаю, что ты хочешь сказать… Да, я обсуждал эту проблему с юным Марком, – усмехаясь, говорил он. – И мне кажется, этот мальчик говорит здравые вещи.
Однажды вечером, когда Марк работал у Шона уже больше месяца, они с женой сидели, как обычно, вдвоем и молчали.
– Послушай, – вдруг заговорил Шон, – я вот все думаю про Марка… он ничем не напоминает тебе Майкла?
– Я как-то не обращала внимания… да нет, не думаю.
– Нет, я не про внешность. Я про то, как он рассуждает, мыслит.
Холодная темная волна застарелой тяжелой печали нахлынула на нее. Ведь она так и не подарила Шону сына. Это было единственное, что омрачало во всем остальном светлые годы их совместной жизни. Плечи ее опустились, словно на них навалился немалый груз, она посмотрела на себя в зеркало и увидела в своих глазах чувство вины за собственную несостоятельность, за то, что она не смогла оправдать его надежд.
Но Шон ничего не заметил и радостно продолжил:
– Знаешь, я жду не дождусь февраля. Мне кажется, Гамильтон очень расстроится, когда мы отберем у него большой серебряный кубок. Марк изменил настрой всей команды. Все уверены, что теперь они могут победить, когда Марк будет стрелять первым номером.
Она молча слушала и ненавидела себя за то, что не смогла дать ему того, чего он так страстно желал. Бросила быстрый взгляд на маленькую резную статуэтку бога Тора на туалетном столике. Все эти годы, с тех пор как Шон подарил ей эту вещь, она там и стояла – как талисман плодовитости. Сторму, зачатую в разгар бушующей грозы, назвали в память этого шторма. Шон, бывало, шутил, что у них все в порядке, не хватает только грома и молнии, и подарил ей этого маленького божка.
«Толку от тебя никакого», – горько подумала она и посмотрела в зеркало на свою просвечивающую под тонким шелком фигуру.
«Такое на вид красивое тело и такое, черт возьми, бесполезное!»
Обычно она редко прибегала к столь крепким выражениям, только в минуты, когда на душе кошки скребли. Фигура действительно красивая, а вот еще одного ребенка зачать она так и не смогла. И теперь могла всего лишь доставить ему удовольствие. Руфь резко встала и, не закончив свой вечерний ритуал, подошла к Шону, вынула у него изо рта сигару и не спеша раздавила ее в большой стеклянной пепельнице.
Он удивленно взглянул на нее и хотел уже задать вопрос, но не успел. Она смотрела на него из-под полуопущенных век томным взглядом, губы полуоткрылись, обнажив небольшие белые зубы, на щеках под красиво очерченными скулами выступил румянец.
Шон прекрасно знал, что означает такое выражение на ее лице, о чем оно возвещает. Сердце его замерло – и пустилось в пляс. Обычно они любили друг друга, испытывая чувство глубочайшего сопереживания, которое с годами только росло и крепло, пока не достигло точки полного слияния двух существ, высшей точки единения их жизни и судьбы. Но время от времени, что бывало достаточно редко, Руфь опускала веки, раскрывала вот так губки, на щеках ее появлялся румянец, и то, что происходило потом, было сродни с буйным и ничем не сдерживаемым безумством, что очень напоминало Шону опустошительный разгул стихии.
Она просунула руку ему под ночную рубашку, длинными ноготками легонько поскребла по животу, и кожа его сразу затрепетала и ожила, а она наклонилась, запустила другую руку ему в бороду и развернула его лицо вверх к себе, а затем поцеловала в губы, просунув глубоко ему в рот тонкий розовый язычок.
Шон застонал и обхватил ее, пытаясь привлечь себе на колени и одновременно распахивая лиф ее ночной рубашки, чтобы освободить ее маленькие остроконечные груди, но она оказалась быстрее и вывернулась из его объятий. Ее розовато-глянцевая кожа светилась под прозрачным шелком рубашки, а обнаженная грудь восхитительно подпрыгивала, когда на длинных стройных ногах она радостно бросилась в спальню, откуда раздался манящий, дразнящий и подстрекающий его смех.
На следующее утро Руфь нарезала большой букет белых и темно-красных гвоздик и принесла в библиотеку, где уже сидел и работал Марк Андерс. Он сразу же встал, и, отвечая на его приветствие, она пытливо вгляделась ему в лицо. Прежде она как-то не отдавала себе отчета, насколько он красивый мужчина, и теперь увидела, что это лицо и в старости останется не менее привлекательным, чем сейчас. Приятные черты лица, гордо очерченный, крепкий нос. Он был одним из тех счастливчиков, кто только похорошеет, когда у него вокруг глаз появятся морщинки и слегка посеребрятся волосы. Впрочем, до этого ему еще далеко, а пока особенное внимание обращали на себя его глаза.
«Да-да, – думала она, глядя в эти глаза, – Шон прав. Он так же крепок душой и благороден, каким был Майкл».
Устраивая свой букет, Руфь исподтишка разглядывала его. Потом, закончив возиться с вазой и отступив на шаг, чтобы полюбоваться своей работой, заговорила, тщательно подбирая слова.
– Марк, вы не ходите пообедать с нами на террасе? – спросила она, не глядя на него и намеренно произнеся его имя вместо обычного обращения «мистер Андерс». – Если, конечно, не предпочитаете, как всегда, кушать здесь.
Когда Марк вышел на террасу, Шон оторвал взгляд от газеты и, не меняя выражения лица, быстро посмотрел на него. Руфь легким жестом указала на стул прямо напротив генерала, который немедленно снова погрузился в газету и сердито стал читать им вслух передовую статью, интонацией голоса выделяя отдельные слова и высмеивая автора. Потом скомкал газету и бросил ее рядом со стулом.
– Этот дурак, черт бы его побрал, несет совершенный бред! Его надо засадить в сумасшедший дом.
– Понимаете, сэр… – деликатно начал Марк.
Руфь беззвучно вздохнула от облегчения – она ведь не предупредила мужа, что за столом с ними будет кто-то еще, но эти двое мгновенно вступили в глубокую дискуссию.
Подали основное блюдо.
– Займись цыпленком, Марк, а я разделаюсь с уткой, – сказал Шон.
И оба принялись резать птицу, одновременно продолжая спорить, словно члены одной семьи, и Руфь прикрыла салфеткой улыбку, когда Шон с недовольным видом уступил, признав свое поражение перед своим юным оппонентом.
– Я не говорю, что ты прав, конечно, но если это так, то как ты объяснишь тот факт, что…
И он снова бросился в атаку, зайдя уже с другой стороны, и Руфь обернулась к Марку, чтобы послушать, как ловко и находчиво он защищается. Слушая, она еще больше поняла, почему Шон выбрал себе в помощники именно его.
Когда перешли к кофе, Марк наконец узнал, почему он до сих пор не встретился со Стормой.
– Утром не было от Стормы письма? – спросил Шон, вдруг повернувшись к Руфи. Она отрицательно покачала головой. И он продолжил: – Эта нахальная девчонка совсем отбилась от рук. Надо поучить ее хорошим манерам. Почти две недели от нее не было ни строчки. Где они сейчас должны находиться?
– В Риме, – ответила Руфь.
– В Риме! – проворчал Шон. – Окруженные толпой бездельников, которые так и норовят ущипнуть ее за попку.
– Шон! – возмущенно воскликнула Руфь.
– Прошу прощения, – слегка смутившись, извинился он, но тут же озорно усмехнулся. – Ну да, насколько я ее знаю, она небось еще и сама подставляет, чтобы удобнее было щипать.
В тот вечер Марк сел писать письмо Марион Литтлджон и тут вдруг понял, как одно упоминание имени Стормы Кортни целиком изменило его отношение к девушке, на которой он должен был жениться. Да и Шон Кортни ненароком взвалил на его плечи такой груз работы, что письма к Марион перестали для него являться ежедневным ритуалом, и порой проходила неделя, пока он садился в очередной раз ей ответить.
Ее же письма приходили с неизменной регулярностью и оставались такими же теплыми, но он понял, что отнюдь не бремя работы заставляло его постоянно откладывать следующую встречу с ней. И вот теперь он сидел, покусывая кончик ручки до тех пор, пока не расщепил деревяшку, и подыскивал подходящие слова в ожидании прилива вдохновения. Ему ужасно трудно был