о писать, подбирая цветистые фразы о бессмертной любви на каждой странице; каждая следующая пустая страница пугала его, как пустыня Сахара, которую он должен пересечь.
«В следующие выходные мы едем в Йоханнесбург участвовать в ежегодных соревнованиях по стрельбе на Кубок Африки», – написал он и задумался, что еще можно высосать из этой информации, чтобы хватило как минимум на страницу.
Марион Литтлджон пребывала в прежней его жизни, которую он оставил, пройдя через ворота Эмойени. Он наконец признал это, но чувство вины перед девушкой повергало его в уныние; он пытался подавить его и продолжать письмо, но иные образы сами вставали перед ним, и самый сильный из них – портрет Стормы Кортни, веселой и утонченной, поразительно красивой и недостижимой для него, как звезды на небе.
Кубок Африки, стоящий на полированной эбонитовой подставке, в высоту достигал почти двух третей человеческого роста. Слуги драили его три дня, пока не достигли блеска, приемлемого для генерала Кортни, и теперь кубок украшал фуршетный стол, возвышаясь над пирамидой из желтых роз.
Буфет был устроен в вестибюле перед главным танцевальным залом, и оба помещения заполняли сотни гостей, которых пригласил Шон Кортни, чтобы отметить свой триумф. Он пригласил на праздник даже полковника Гамильтона, командира кейптаунских горцев, вместе со всеми старшими офицерами, предоставив им для путешествия каюты первого класса лайнера пароходной компании «Юнион касл».
Гамильтон прислал короткую записку, где в четырех строках, не считая адреса и ритуальных прощальных фраз, поблагодарил за приглашение и ответил вежливым отказом. Прежде, еще с тех пор, как в первый год Англо-бурской войны его подарила сама королева Виктория, кубок хранился в Кейптаунском замке, и холодный ответ униженного Гамильтона никак не повлиял на приподнятое настроение Шона.
Для Марка этот период стал самым напряженным за все время его пребывания в Эмойени. Руфь Кортни все больше доверяла ему, и под ее руководством он проделал огромную работу: готовил приглашения и занимался организацией подвоза еды и напитков.
Теперь вот она заставила его танцевать со всеми некрасивыми девушками, которые иначе понуро сидели бы вдоль стены. А в конце каждого танца генерал повелительным взмахом сигары над головами гостей призывал его к буфетному столику, где прочно занял позицию поближе к кубку и ни на минуту не отлучался.
– Советник, я хочу познакомить тебя с моим новым помощником Марком… Марк, это советник Эванс. Да-да, друг мой, это тот самый молодой человек, который устроил для нас все это великолепие.
Марк стоял и краснел от смущения, пока генерал в пятый или шестой раз повторял, что происходило в последний день состязания, описывая выстрел за выстрелом, когда в финал вышли команды двух лидирующих полков: счет оказался равный и, чтобы окончательно определить победителя, судьи назначили индивидуальные стрельбы.
– Дул боковой ветер, порывы были до двадцати, а то и тридцати миль в час, и первый выстрел на две сотни ярдов…
Марк дивился, как такие пустяки могут доставлять генералу столько удовольствия. Человек, чье состояние столь огромно, что и не счесть, владелец сотен квадратных миль земли, стены его дома украшают бесценные картины, а книжные полки уставлены старинными фолиантами, ему принадлежат драгоценные ювелирные изделия и камни, дорогие лошади и яхты, – но все это сейчас не ценится им так высоко, как эта сверкающая безделица.
– В общем, я видел все это собственными глазами, – продолжал генерал. Успев принять добрую порцию виски, он принялся в лицах разыгрывать то, о чем рассказывал, пригибаясь, будто находился на огневой точке и смотрел на мишени. – И скажу тебе откровенно, это был самый трудный час в моей жизни.
Марк понимающе улыбнулся. Что и говорить – стрелок-горец, выстрел за выстрелом, ни в чем не уступал ему. Оба били прямо в яблочко, о чем сигналили флажки указчиков.
– На две сотни ярдов оба выбили максимум, на пятьсот ярдов – то же самое, и только на тысячу ярдов, если бы не поразительная способность Марка делать поправку на боковой ветер…
К этому времени слушатели Шона осоловели от скуки, а ведь впереди их ждал еще рассказ о десяти раундах методического и еще десяти – беглого огня.
Тут Марк почувствовал, что по залу проходят некие панические сигналы, и поднял голову.
У главного входа в танцевальный зал стояла Руфь, а рядом с ней – зулус-дворецкий. Человек, в чьих жилах текла кровь воина и который всегда держался с осанкой вождя, теперь не походил на себя: лицо его посерело от страха, и он с несчастным видом быстро говорил что-то хозяйке.
Призывая к спокойствию, Руфь коснулась его руки и отослала, потом повернулась, поджидая шагающего к ней Марка.
Торопясь к ней через опустевшую танцевальную площадку, он в который раз не мог не заметить удивительного сходства матери с дочерью. В результате ежедневных длительных прогулок верхом и пешком Руфь сумела сохранить крепкую, стройную и изящную фигуру молодой женщины, и только когда он подошел совсем близко, стали видны тонкие морщинки и крохотные пятнышки на ее мраморной коже. Голову ее венчала высокая прическа – она с презрением отвергала модные нынче короткие стрижки, а на праздник она облачилась в простое и элегантное платье, выгодно подчеркивающее достоинства ее фигуры и небольшую красивую грудь. Один из гостей успел подойти к ней раньше Марка, и она теперь казалась спокойной и улыбалась; Марк замедлил шаг и остановился поблизости, а когда она извинилась и посмотрела на него, он снова поспешил к ней.
– Марк… – сказала Руфь, глядя возвышавшемуся над ней Марку прямо в глаза; тревога ее была заметна только во взоре, улыбка оставалась все такой же спокойной и беззаботной. – У нас, кажется, возникла проблема. К нам явился непрошеный визитер.
– Что я должен делать?
– Сейчас он находится в вестибюле. Прошу вас, проведите его в кабинет генерала и оставайтесь с ним, а я предупрежу мужа и отправлю его к вам. Договорились?
– Разумеется.
Она благодарно улыбнулась.
Марк повернулся было, чтобы идти, но она остановила его прикосновением руки:
– Марк, постарайтесь быть с ними. Я не хочу, чтобы они оставались с глазу на глаз. Может случиться все, что угодно.
Тут вдруг сдержанность покинула ее.
– Боже мой, ну зачем ему понадобилось явиться именно сегодня, когда…
С застывшей улыбкой на губах она замолчала, взяв себя в руки, но Марк понял, что она хотела сказать: «Сегодня, когда Шон не совсем трезв».
Марк уже достаточно изучил генерала, чтобы понимать ее опасения. Когда Шон Кортни выпивал, от него можно было ждать всего: от искреннего и добродушного дружелюбия до неистовой, ничем не сдерживаемой ярости.
– Сделаю все, что смогу, – ответил он. – Скажите одно: кто этот человек?
Руфь закусила нижнюю губу, и теперь в ее напряженном лице явно проглядывала тревога; но это длилось всего мгновение, она сразу спохватилась, и лицо ее снова сделалось бесстрастным.
– Его сын Дирк, Дирк Кортни.
Потрясение Марка оказалось таким сильным, что отразилось на лице, и Руфь нахмурилась.
– В чем дело, Марк? – спросила она. – Вы его знаете?
Марк сразу же овладел собой.
– Нет, – ответил он. – Я много о нем слышал, но лично с ним не знаком.
– Он очень злой человек, Марк. Очень. Будьте осторожны.
Она оставила его и тихонько двинулась к гостям, кивнула какой-то величественной даме, остановилась обменяться с ней словом и улыбками, а затем направилась дальше – туда, где в буфетной в окружении своих поклонников и почитателей восседал Шон Кортни.
В длинной галерее Марк остановился на секунду перед высоким зеркалом в позолоченной раме, чтобы оглядеть себя. Напряженное лицо его выглядело бледным; слегка дрожащими пальцами он пригладил волосы.
Он вдруг понял, что очень боится: страх тяжелым камнем лег ему на сердце, дышал он тяжело и прерывисто.
Да, он очень боится человека, с которым собирался сейчас встретиться и к которому так долго подкрадывался шаг за шагом; боится, несмотря на то что так хорошо изучил его в своем воображении.
В его сознании давно сложился образ фантастически страшной, поистине дьявольской фигуры злодея, обладающего огромной и пагубной силой, и теперь его глодал жуткий страх – стоило только представить, что через минуту он встретится с ним лицом к лицу.
Он двинулся дальше по коридору, и шаги его смягчались толстой ковровой дорожкой; он не видел сокровищ искусства, украшающих обшитые панелями стены, – чувство надвигающейся опасности настолько слепило его, что он ничего вокруг не замечал.
На верху мраморной лестницы Марк остановился и, положив руку на перила, заглянул вниз, в вестибюль.
Посередине помещения на черно-белых клетках мраморного пола стоял человек. На нем было черное пальто с короткой накидкой на плечах, которая эффектно подчеркивала его внушительную фигуру.
Руки он сцепил у себя за спиной и раскачивался на подошвах взад-вперед, вызывающе выставив вперед голову и нижнюю челюсть, и в этой позе так походил на отца, что Марк заморгал, не поверив глазам своим. Его непокрытую голову украшала роскошная копна темных кудрей; освещенные люстрой, они блестели великолепным каштановым отливом.
Марк стал спускаться по широкой лестнице; человек поднял голову и посмотрел на него.
В первый момент Марка поразила красота его лица и почти сразу, в следующую секунду, – внешнее сходство с генералом. Та же мощная челюсть, тот же овал головы, посадка глаз и очертания губ – только сын был бесконечно красивее отца.
Голова его отличалась благородством линий статуи Микеланджело, он обладал красотой его Давида и величественной мощью его же Моисея; и все же, несмотря на поистине невероятную красоту, он был человеком, а не безжалостным чудовищем, которого породило воспаленное воображение Марка. Беспричинный страх ослабил свою хватку, и, спускаясь по ступенькам, Марк даже ухитрился приветливо улыбнуться гостю.