Дирк наблюдал за ним, не мигая и не шевелясь. Лишь ступив на мраморные квадраты пола, Марк понял, насколько этот человек высокого роста. Он возвышался над Марком на целых три дюйма, но фигура его была сложена настолько пропорционально, что этот рост не казался чрезмерным.
– Мистер Кортни? – обратился к нему Марк.
Человек не удостоил его ответом, лишь едва заметно наклонил голову. Тускло блеснул бриллиант на булавке, стягивающей его белоснежный шелковый галстук.
– А ты кто такой, малыш? – спросил Дирк Кортни глубоким по тембру голосом, под стать его мощной фигуре.
– Я личный помощник генерала, – ответил Марк.
Он продолжал улыбаться, делая вид, что не заметил пренебрежительного тона, в котором прозвучал вопрос, хотя знал, что Дирк Кортни старше его чуть менее чем на десять лет.
Дирк Кортни с головы до ног смерил его неторопливым, небрежным взглядом, оценил покрой вечернего костюма Марка и все другие подробности его внешности и сделал вывод, что стоящий перед ним человек – мелкая сошка, недостойная его внимания.
– Где мой отец? Он что, не знает, что я жду его тут уже почти двадцать минут?
Он отвернулся и стал поправлять галстук перед ближайшим зеркалом.
– Генерал принимает гостей, но скоро к вам выйдет. Не хотите ли подождать у него в кабинете? Прошу вас, идите за мной.
Оказавшись в кабинете, Дирк Кортни остановился посередине и огляделся.
– Старик стал жить на широкую ногу, – усмехнулся он, сверкнув поразительно белыми зубами, и направился к одному из кожаных кресел, стоящему возле камина. – Налей-ка мне бренди с содовой, сынок.
Марк распахнул дверцу бара, замаскированного под книжную полку; из аккуратно расположенных рядов бутылок выбрал коньяк «Курвуазье», налил немного в бокал и, пшикнув сверху немного содовой, принес Дирку Кортни.
Отхлебнув, тот удовлетворенно кивнул, с надменной грацией отдыхающего леопарда развалился в большом кресле и снова оглядел кабинет. Его пристальный взгляд останавливался на каждой картине, на каждой ценной вещице, украшающей комнату, он задумчиво прикидывал их стоимость и следующий вопрос задал рассеянно, не очень-то интересуясь ответом.
– Так как, ты сказал, тебя зовут?
Марк шагнул в сторону, так чтобы ничто не мешало ему видеть лицо этого человека.
– Меня зовут Андерс – Марк Андерс, – ответил он, не сводя с собеседника внимательного взгляда.
В первую секунду имя не произвело на Дирка никакого впечатления, но потом лицо его резко изменилось, – казалось, он поражен. Страх снова в полную силу охватил Марка.
Когда Марк был еще маленьким, дед поймал в капкан совершавшего набеги на их хозяйство леопарда; и когда на следующее утро они пришли к тому месту, леопард бросился на них, натянув тяжелую цепь, и оказался всего в трех футах от Марка. Глаза мальчика и хищника были почти на одном уровне, и Марк на всю жизнь запомнил, каким злобным огнем полыхали глаза зверя.
Теперь он увидел то же самое: глаза Дирка пылали такой лютой, чудовищной злобой, что Марк невольно сделал шаг назад.
Это длилось всего мгновение: невыразимой, даже избыточной красоты лицо Дирка как по волшебству превратилось в омерзительную, уродливую морду – и тут же, не успел Марк сделать вдох, оно обрело прежний вид. Дирк заговорил спокойным, размеренным тоном, глаза подернулись дымкой, на лице застыло выражение вежливого равнодушия.
– Андерс, говоришь? Где-то я уже слышал это имя…
Он секунду подумал, словно пытался вспомнить, но не вспомнил и тут же забыл, как не стоящий внимания пустяк; он снова стал разглядывать висящую над камином картину Томаса Бейнса, но в ту же секунду Марк с полной уверенностью понял, что его смутные, бесформенные подозрения теперь подкреплены твердым, холодным фактом. Теперь у него уже не осталось никаких сомнений, что совершено ужасное злодеяние, что продажа Андерсленда и смерть его деда, похороненного неизвестно где, есть результат тщательно продуманного плана и что люди, которые пытались его убить на ледибургском нагорье и в заповеднике возле Чакас-Гейт, были посланы именно этим человеком.
Он понял, что установил наконец личность своего врага, но понял и то, что изловить его и воздать ему по заслугам одному ему окажется не по зубам, поскольку враг этот обладает такой силой и властью, что для него он практически неуязвим.
Он отвернулся, чтобы привести в порядок пачку бумаг на столе генерала, не решаясь еще раз посмотреть на врага, чтобы не выдать себя окончательно.
Один раз он уже опасно раскрылся, но это было необходимо, такой своевременной и спасительной возможности не следовало упускать. Раскрывшись, он заставил и врага сделать то же самое – Дирк тоже раскрылся перед ним, и Марк в этой схватке мог считать себя победителем.
Существовал еще один фактор, благодаря которому саморазоблачение Марка уже не выглядело самоубийственным. Дело в том, что прежде у него не имелось друзей, он был совершенно один, сейчас же Марк находился под крылом Шона Кортни.
Если бы его убили в ту ночь под Ледибургом или в районе Чакас-Гейт, то смерть какого-то безродного бродяги легко сошла бы убийцам с рук; теперь же его гибель или исчезновение немедленно привлечет внимание генерала Кортни. Марк сомневался, что Дирк Кортни позволит себе так рисковать.
Марк быстро поднял взгляд от бумаг, и от его глаз не укрылось, что Дирк Кортни снова наблюдает за ним, но теперь лицо его ничего не выражало, глаза были полуприкрыты, взгляд осторожен. Он начал было что-то говорить, но сразу замолчал: в коридоре за дверью послышались неторопливые, тяжелые шаги, и оба выжидающе повернули голову. Дверь распахнулась.
Шон Кортни, казалось, занял собой весь проем двери: макушка его почти касалась притолоки, а широкие плечи – ее боковин. Он остановился в дверях, обе руки положив на набалдашник трости и глядя в комнату.
Прежде всего его взгляд, конечно, устремился на высокую, элегантную фигуру сына, который поднялся с кресла. Шон сразу узнал его, и грубоватое, загорелое лицо его потемнело.
Они молча стояли друг против друга, и Марк поймал себя на том, что зачарованно наблюдает за игрой эмоций и чувств на их лицах, видя, как на них вновь проступают давние обиды, любовь и привязанность сына к отцу и отца к сыну… Чувства, которые давно уже убиты и похоронены, но теперь эксгумированы, вытащены на свет божий, как отвратительный полусгнивший труп, и кажутся еще более страшными оттого, что когда-то их наполняли силы и жизнь.
– Здравствуй, отец, – заговорил первым Дирк.
При звуке его голоса плечи Шона обмякли, гнев в глазах погас и сменился глубокой печалью, сожалением о чем-то таком, что когда-то имело ценность, но было безнадежно утрачено. Поэтому вопрос его прозвучал как тяжкий вздох:
– Зачем ты пришел сюда?
– Мы можем поговорить с глазу на глаз, без посторонних?
Марк отошел от стола и направился к двери, но Шон остановил его, положив руку на плечо:
– Здесь посторонних нет. Марк, останься.
Никто и никогда не говорил Марку таких слов, да еще столь благожелательным тоном; его охватило горячее чувство привязанности к Шону Кортни – ни к одному человеку он не испытывал ничего подобного.
Дирк Кортни пожал плечами и впервые улыбнулся с легкой насмешкой.
– Ты всегда был слишком доверчив к людям, отец, – сказал он.
Шон кивнул, тяжелым шагом прошел к своему креслу и уселся за стол.
– Да, и кому, как не тебе, об этом помнить, – сказал он.
Улыбка Дирка сразу увяла.
– Я пришел в надежде, что мы забудем старые обиды, сможем простить друг друга.
– Простить? – спросил Шон, быстро подняв к нему взгляд. – Ты хочешь осчастливить меня своим прощением – но за что?
– Ведь ты все-таки меня вырастил, отец. Таким ты меня воспитал…
Шон покачал головой, не соглашаясь с этим утверждением, и хотел ответить, но Дирк опередил его:
– Ты считаешь, что я тебя чем-то обидел… зато я знаю наверняка, что это ты был несправедлив ко мне.
Шон сердито нахмурился:
– Что ты ходишь вокруг да около? Говори прямо, чего ты хочешь. Зачем явился непрошеным гостем в этот дом?
– Я твой сын. А мы с тобой даже не видимся, ведь это противоестественно.
Дирк был красноречив и убедителен, а в подкрепление своих слов даже умоляюще вытянул руки и сделал шаг к сидящей за столом крупной фигуре отца.
– Я считаю, – продолжал он, – что имею право на твое внимание… – Он внезапно прервал свою речь и бросил быстрый взгляд на Марка. – Да черт побери, разве нельзя поговорить с тобой без посторонней публики, которая стоит тут и таращит на нас глаза?
Шон на мгновение заколебался, собираясь попросить Марка уйти, но вовремя вспомнил про обещание, которое всего несколько минут назад дал Руфи. «Ни на секунду не оставайся с ним наедине, Шон, – говорила она. – Обещай, что Марк будет с тобой рядом. Я не доверяю Дирку ни на минуту. Он человек подлый и злой, Шон… там, где он, всегда беда, он приносит с собой только зло, от него за милю несет несчастьем. Ни в коем случае не оставайся с ним с глазу на глаз».
– Нет, никак нельзя. – Шон покачал головой. – Если у тебя есть что сказать, говори, и покончим с этим. Если нет, уходи и оставь нас в покое.
– Хорошо, поговорим без дальнейших сантиментов, – кивнул Дирк.
Маска просителя слетела с его лица. Он принялся расхаживать по кабинету взад и вперед, глубоко засунув руки в карманы пальто.
– Я буду говорить по существу. Ты прав: пора с этим покончить. Ты меня сейчас ненавидишь; но когда мы поработаем вместе, когда мы осуществим самый смелый, самый впечатляющий проект, который видела эта земля, вот тогда снова поговорим о чувствах.
Шон молчал.
– Сейчас я говорю с тобой как деловой человек. А потом буду говорить как сын. Ты согласен?
– Слушаю тебя, – сказал Шон.
И Дирк начал.
Даже Марк не мог не восхищаться красноречием Дирка Кортни, обаятельной, подкупающей и убедительной манерой пользоваться своим красивым, глубоким голосом, своей великолепной внешностью; но это все были театральные штучки, хорошо отрепетированные и все равно неестественные.