– Немного есть, там, где болота. Думаю, по ночам выходят оттуда в буш попастись, но лично я их ни разу не видел.
– В тысяча девятьсот первом году Селус[18] писал, что буйволы в Кейпе совсем исчезли. После эпидемии чумы рогатого скота. Черт побери, Марк, когда я был твоего возраста, они паслись стадами по десять и двадцать тысяч голов, на равнинах вдоль Лимпопо было от них черно.
Он снова пустился в воспоминания. Эти рассказы могли бы звучать скучно, как нередко и случается, когда какой-нибудь старик принимается делиться событиями давно канувшей в прошлое эпохи, но Шон повествовал так ярко и живо, что Марк слушал с увлечением. Его восхищали истории о том, что человек мог по полгода путешествовать со своими фургонами по этой земле, не встречая белого человека.
– Все это уже в прошлом, – говорил генерал с налетом тоскливого сожаления о чем-то безвозвратно утерянном. – Железная дорога проходит прямо через медный пояс в Северной Родезии. Колонна Родса[19] захватила землю между Замбези и Лимпопо. Там, где я когда-то останавливался и охотился, теперь выросли города, открыты шахты; земли, где прежде обитали слоны, распаханы. – Он снова покачал головой. – Мы думали, что здешняя природа будет жить вечно, а теперь от нее почти ничего не осталось.
Он снова печально помолчал.
– Мои внуки, возможно, никогда не увидят слона, не услышат, как ревет лев.
– Дедушка говорил, что, когда в Африке кончится дичь, он вернется в старушку Англию и будет жить в Лондоне.
– Да вот и у меня такие мысли, – согласился Шон. – Как ни странно об этом говорить, но Дирк, возможно, создал для Африки нечто поистине бесценное, да и для человечества тоже.
Имя сына, казалось, застряло у него в глотке, и он с трудом произнес его. Марк промолчал, отдавая должное его усилию.
– Он заставил меня думать обо всем этом так, как я никогда прежде не думал. На сессии парламента, Марк, мы собираемся подтвердить статус заповедника в долине Бубези, а также выделить средства, чтобы на государственном уровне осуществлять контроль над исполнением этого решения, чтобы никто и никогда не смог превратить эти земли в сахарные или хлопковые плантации либо затопить их с помощью какой-нибудь дамбы.
Марк слушал, и в нем росло чувство уверенности, что так все и произойдет, что намерения у Шона самые серьезные. Будто всю свою жизнь он ждал этих слов.
Генерал продолжал вслух размышлять над проектом, подсчитывая, сколько потребуется денег и людей, решая, к кому можно обратиться за поддержкой, на кого из членов правительства можно положиться, прикидывая, в какую форму лучше облечь законопроект; Марк записывал пункт за пунктом по мере их появления, торопясь поспеть за выхваченными наугад мыслями, не связанными одна с другой.
Внезапно, прервав полет своих мыслей, генерал расхохотался:
– А ведь верно, ты знаешь, Марк… Ни один человек не бывает столь добродетелен, как вставшая на путь исправления блудница. Мы были великими грешниками, баронами-разбойниками: Родс и Робертсон, Бейли и Барнато, Дафф Чарливуд и Шон Кортни. Мы захватывали землю, вспарывали ее, добывая золото, охотились где хотели, и в лагерных кострах сжигали ценнейшую древесину; всякий с винтовкой в руке и обувью на ногах чувствовал себя королем, готовый драться с кем угодно – с бурами, британцами или зулусами – за право на разбой.
Он покачал головой и стал хлопать по карманам в поисках сигар. Больше он не смеялся; раскуривая сигару, насупил брови. Огромный жеребец, казалось, почуял его настроение и как-то неуклюже, неловко дернулся. Шон без труда с ним справился, легонько шлепнув его по боку плеткой.
– Но-но, не балуй! – проворчал он и, когда жеребец успокоился, продолжил: – В тот день, когда я познакомился со своей первой женой, а это случилось всего-то тридцать два года назад, мы охотились с ее отцом и братом. Наткнулись на стадо слонов и на троих убили сорок три животных. Вырезали бивни, а туши бросили там, где они полегли. Это больше ста шестидесяти тонн мяса. – Он снова покачал головой. – Только сейчас я начинаю понимать всю чудовищность того, что мы делали. Но было и другое. Во время войн с зулусами, во время войны с Крюгером, во время восстания Бамбаты[20] в тысяча девятьсот шестом году. Все это я не люблю теперь вспоминать. Наверно, уже поздно каяться и искупать вину. Наверно, все в старости сожалеют о минувшем. Когда молод, хочется все изменить, и ты меняешь, а в старости начинаешь жалеть об этом.
Марк молчал, не осмеливаясь подать голос, чтобы не сбить настроение. Он понимал, что слышит сейчас нечто настолько важное, что обо всей глубине размышлений генерала можно было только догадываться.
– Мы должны попытаться, Марк, должны, понимаешь?
– Да, сэр. Обязательно, – горячо согласился Марк.
Генерал вскользь бросил на него удивленный взгляд.
– А ведь и для тебя это кое-что значит, – кивнул он, как бы подкрепляя свое утверждение. – Да-да, я ведь вижу. Странно, ты ведь еще такой молодой! В твоем возрасте я думал только о том, как бы по-быстрому срубить соверен да снять какую-нибудь смазливую…
Он замолчал, не закончив фразы, и прокашлялся.
– Но, сэр, не забывайте о том, что я хлебнул на войне, и в гораздо более раннем возрасте, чем вы. Самой страшной войне, какую знал мир.
Лицо генерала потемнело, когда он вспомнил, что́ им обоим пришлось пережить во Франции.
– Когда видишь, как легко все сломать, начинаешь понимать, что сохранять – штука стоящая, – сказал Марк, печально усмехнувшись. – Возможно, я просто поздновато родился.
– Нет, – тихо отозвался генерал. – Родился ты в самый раз…
Возможно, он хотел сказать что-то еще, но в знойной тишине вдруг послышался мелодичный женский крик; генерал поднял голову, и лицо его просветлело.
Гоня лошадь во весь опор, к ним приближалась Сторма Кортни. Она скакала с той же пружинистой грацией, которая была присуща ей во всем, что бы она ни делала. Сидела на лошади она по-мужски, широко расставив ноги, обутые в высокие, по колено, сапоги, в которые она заправила широкие, как у пастухов-гаучо, штаны. Поверх белой сатиновой рубахи с широкими рукавами оказалась надета вышитая вручную яркими нитками жилетка, а широкополую ковбойскую шляпу сдуло на спину, и она держалась на шнурке, перекинутом через шею.
Сторма осадила лошадь и пристроилась рядом с отцом. Со смехом отбросив с раскрасневшегося лица волосы, она наклонилась к отцу и поцеловала его, не удостоив Марка даже мимолетным взглядом. Он натянул поводья и деликатно приотстал.
– Где мы только тебя не искали, папахен! – кричала она. – Даже до реки доскакали… с чего это вдруг ты решил поехать этой дорогой?
Вслед за Стормой к ним гораздо более спокойно подъехала блондинка на гнедой кобыле. Марк вспомнил ее – она присутствовала на теннисных кортах в тот роковой день. Она была одета более традиционно, в серые бриджи и строгий, в мужском стиле пиджак; ветерок трепетал ее шелковистую светло-золотистую стрижку.
Приветствуя генерала, она то и дело поглядывала в сторону Марка, а он все пытался припомнить, как ее зовут… кажется, подруги называли ее Ирен. Марк понял, что, скорее всего, именно эта девушка составляла Сторме компанию в недавнем большом путешествии по Европе. Хорошенькая, довольно яркая штучка, нервная, вздорная, с расчетливым взглядом.
– Добрый день, мисс Лечарс, – поздоровался он.
– О-ля-ля! – Она лукаво улыбнулась. – А мы разве знакомы?
Она сжала коленями бока своей кобылы и, приотстав от Стормы с отцом, поехала рядом с Марком.
– Совсем немножко, – признался Марк, – мы с вами виделись только однажды.
Ярко-синие глаза девушки вдруг широко распахнулись, ладонью в перчатке она прикрыла ротик.
– Так вы тот самый… – она тихонько и радостно взвизгнула и, подражая его голосу, продолжила: – «Как только вы скажете „пожалуйста“!»
Сторма Кортни даже не оглянулась, с преувеличенным вниманием слушая, что говорит ей отец, но Марк видел, как порозовели ее маленькие изящные ушки; она снова вскинула голову, но на этот раз воинственно и сердито.
– Лучше нам об этом не вспоминать, – пробормотал Марк.
– Не вспоминать? – прощебетала Ирен. – Да я никогда в жизни этого не забуду. Это выглядело неподражаемо!
Она наклонилась к Марку и положила руку ему на локоть. В этот момент Сторма не выдержала; повернувшись в седле, она хотела заговорить с Ирен, как вдруг увидела, что ее ладонь лежит на руке Марка.
В одно мгновение Сторма как будто рассвирепела, синие глаза ее так и засверкали. Ирен бестрепетно выдержала ее взгляд, широко раскрыла невинные голубенькие глазки и нарочно, с вызовом задержала руку, даже слегка пожала рукав Марка.
Обе девушки мгновенно поняли друг друга. Они и прежде играли в эту игру, но на этот раз Ирен интуитивно поняла, что ее позиция сейчас гораздо сильнее, и собиралась наказать подругу. Она еще никогда не видела столь быстрой и явно злобной реакции со стороны Стормы – а они ведь хорошо изучили друг друга. На этот раз мисс Сторма попалась, и теперь из нее можно веревки вить.
Ирен слегка пришпорила свою кобылку, и ее колено коснулось колена Марка; на Сторму она больше не смотрела, нарочно не сводя взгляда со всадника, едущего рядом с ней.
– А я и не знала, что вы такой высокий, – промурлыкала она. – Какой у вас рост?
– Шесть футов два дюйма.
Марк лишь смутно понимал: происходит нечто для него непостижимое, что не обещает ему ничего хорошего.
– О-о, я всегда считала, что высокий рост красит мужчину.
Сторма уже разговаривала с отцом и смеялась, но, навострив ушки, прислушивалась и к разговору за своей спиной. Гнев безжалостно терзал ее, а она до боли в пальцах сжимала хлыст. Она не вполне понимала, что это с ней происходит, но знала, что с удовольствием ударила бы сейчас хлыстом по рожице этой глупой жеманницы Ирен.