Нет-нет, к Марку Андерсу она не питала никаких чувств, разумеется. Кто он такой, в конце концов, – слуга, наемный работник у нее в Эмойени. Он может сколько угодно корчить из себя идиота с Ирен Лечарс, в другое время и в другом месте она бы и бровью не повела. Просто существуют некоторые вещи, которые делать непозволительно, это касается ее личного достоинства и ее положения, касается ее отца и всего семейства. «Да-да, именно так», – думала она. Со стороны Ирен Лечарс так себя вести – это оскорбительно, ведь она гостья в доме Кортни; разве можно вот так легко и свободно, так бесстыдно кокетничать – и с кем? – наверняка собираясь повести Марка прямой дорожкой к своей горячей… Сторме не хотелось больше развивать эту мысль, но перед ее мысленным взором ярко предстала картина: томно распростертое, обнаженное, бледное и обманчиво хрупкое тело Ирен – и Марк Андерс, который вот-вот… От новой волны гнева ее покачнуло в седле, она уронила стек и быстро повернулась назад:
– Ах, Марк, я уронила свой стек. Будьте умницей, поднимите и принесите его мне, пожалуйста.
Марк оторопел, когда это услышал, причем не столько потому, что его ласково назвали умницей, сколько от очаровательной улыбки, которой его наградила Сторма, и от не менее удивительной теплоты в ее голосе. Он так заторопился исполнить просьбу, что чуть не свалился с седла, а когда подошел, протягивая ей стек, она удержала его подле себя благодарной улыбкой и вопросом:
– Послушайте, Марк, вы не поможете мне наклеивать на чемоданы ярлычки? Осталось всего несколько дней до отъезда в Кейптаун.
– Я с таким нетерпением жду отъезда, – вставила Ирен, подъехав к Марку с другой стороны.
Сторма одарила ее очаровательной улыбкой.
– Это будет так весело, – согласилась она. – Обожаю Кейптаун.
– Еще как весело! – радостно засмеялась Ирен.
Сторма тут же горько пожалела о том, что пригласила подругу целых четыре месяца гостить в кейптаунском доме Кортни. Но она не успела найти язвительного ответа – Ирен отвернулась и наклонилась к Марку.
– Ну садитесь же, поехали, – сказала она и повернула свою кобылу.
– Куда это вы? – всполошилась Сторма.
– Марк согласился проводить меня к реке и показать монумент в том месте, где Дик Кинг пересек реку, чтобы вызвать на помощь английские войска из Грэмстауна.
– Ах, Ирен, дорогая… – Сторма приложила к глазу кончик шарфа. – Кажется, мне что-то попало в глаз. Ты не посмотришь? Нет, не ждите нас, Марк. Идите к вашему генералу. Кажется, вы ему нужны.
И она повернула к Ирен свою маленькую красивую головку, чтобы та помогла ей избавиться от несуществующей соринки в глазу.
Марк с явным облегчением пришпорил лошадь и пустился догонять генерала.
– У тебя тут ничего нет, дорогая, только глаз почему-то позеленел, – сладеньким голоском пропела Ирен.
– Ну ты и сучка! – прошипела Сторма.
– Не понимаю, о чем это ты, дорогая, – отозвалась та.
Пароход «Замок Данноттар» весь дрожал от работы мощных двигателей; он шел на юг по освещенному звездным светом морю, которое казалось огромным куском влажного черного обсидиана; каждая волна шла с таким весомым достоинством, что казалась твердой и неподвижной. И только когда корабль вонзал в нее свой острый нос, она разбивалась и, шипя белой пеной, неслась назад, омывая корпус судна.
Генерал остановился и посмотрел на небо Южного полушария, туда, где среди бесчисленного множества других звезд горел огромный Южный Крест и угрожающе занес свой меч небесный охотник Орион.
– Вот таким и должно быть небо, – одобрительно кивнул он. – Я никак не мог привыкнуть к северному небу. Создавалось такое ощущение, будто Вселенная разлетелась на куски и величественные конструкции мироздания погрузились в хаос.
Они подошли к поручням, чтобы полюбоваться восходящей из моря луной. Когда ее золотистый диск полностью вышел из-за горизонта, генерал достал из жилетного кармана золотые часы.
– Двадцать одна минута после полуночи, – проворчал он. – Луна нынче ночью пунктуальна.
Марк улыбнулся шутке генерала. Впрочем, он знал, что таков его ежесуточный ритуал – заглядывать в свой календарь и отмечать время восхода солнца и луны и лунные фазы. Энергия этого человека выглядела воистину неисчерпаемой.
Они прервали работу всего несколько минут назад, а трудились с самого утра. Марк чувствовал себя выжатым как лимон, мысли путались от долгой и напряженной умственной работы и едкого запаха генеральских сигар, дым которых насквозь пропитал каюту.
– Мне кажется, сегодня мы слегка переработали, мой мальчик, – признал Шон Кортни, словно ухитрился прочитать его мысли. – Но мне очень хотелось как следует подготовиться до того, как мы встанем на якорь в Столовой бухте. Спасибо тебе, Марк. А теперь почему бы тебе не спуститься вниз и не присоединиться к танцующим?
С верхней палубы корабля Марк заглянул вниз, в разрыв прогулочной палубы, туда, где в стройном беспорядке кружились пары. Корабельный оркестр наяривал Штрауса, и танцоры мчались в бешеном вихре, женские юбки развевались, как лепестки экзотических цветов, их крики и смех доносились благозвучным музыкальным контрапунктом бравурной мелодии вальса.
В танцующей толпе Марк отыскал взглядом Сторму Кортни. Это оказалось нетрудно, ее фигура выделялась особым изяществом: отклонившись назад в объятиях партнера, она с упоением кружилась по залу – ее темная прическа блестела в свете ламп, обнаженные плечи сияли золотистым восковым совершенством.
Марк закурил сигарету и оперся об ограждение, продолжая смотреть на нее. Странное дело, в огромных молчаливых пространствах девственной природы он никогда не чувствовал себя одиноким, а здесь, окруженный музыкой, весельем, смехом молодежи, он ощущал глубокое одиночество.
Предложение генерала спуститься и присоединиться к танцующим оказалось непреднамеренно жестоким. В компании богатой молодежи он будет чувствовать себя лишним. Эти люди знают друг друга с детства, они – сплоченная, связанная тесными узами элита, сливки общества; они всегда ревниво смыкают ряды перед любыми чужаками, особенно перед теми, кто не обладает необходимыми требованиями, которые диктуют богатство и социальное положение.
Он представил себе, как спускается и приглашает Сторму Кортни на вальс, как ей становится стыдно, что с ней заговаривает этот человечек, секретарь ее отца, представил ехидные и придирчивые замечания, покровительственным тоном задаваемые вопросы. «Ты что, и в самом деле печатаешь на машинке буковки, старина?» От самой этой мысли он начинал злиться и краска бросалась ему в лицо.
И все-таки еще целых полчаса он не уходил от перил, наслаждаясь каждым мгновением, когда наблюдал за Стормой, и ненавидя каждого ее партнера холодной непримиримой ненавистью.
Наконец он спустился к себе в каюту, но долго не мог уснуть. Стал писать письмо Марион Литтлджон и неожиданно для себя почувствовал, как тепло стало у него на душе при мысли о ней, такого он не испытывал уже несколько месяцев. Вспомнилась ее кротость, ее доброта и искренность, чистота ее привязанности к нему – все эти ее качества теперь казались Марку драгоценными. На страницах письма он припомнил ее визит в Дурбан перед самым его отъездом. Генерал оказался человеком понимающим, и они с ней целых два дня провели вместе. Марион с трепетом восприняла новое его положение, а его окружение произвело на девушку огромное впечатление. Однако еще одна попытка физического сближения в домике Марка, где они находились совершенно одни, оказалась, пожалуй, даже менее удачной, чем в первый раз. Марк думал разорвать их помолвку, но все не выпадало удобного случая, да и смелости не хватило. В конце концов Марк с облегчением посадил ее на поезд. И вот теперь одиночество и долгая разлука с ней пробудили в нем ностальгические воспоминания. Он писал ей искренне, испытывая по-настоящему теплое чувство, но, когда заклеил конверт, обнаружил, что спать ему по-прежнему не хочется.
Он взял в корабельной библиотеке книгу «Джок из бушвельда» и в который раз с большим удовольствием стал перечитывать приключения человека и собаки, ностальгически яркие описания африканского буша, и чувство одиночества отошло в тень.
Но тут в дверь к нему кто-то тихонько постучал.
– Марк, Марк, позвольте мне на минутку спрятаться у вас…
Не успел он ничего возразить, как мимо него в каюту быстро проскользнула Ирен.
– Скорее закройте дверь на ключ, – приказала она.
Она проговорила это таким тоном, что он немедленно повиновался, но, когда повернулся к ней, его охватило дурное предчувствие.
Она была пьяна. На щеках цвели красные пятна, глаза лихорадочно блестели, и смех звучал неестественно громко.
– Что случилось? – спросил он.
– О господи, дорогой, это было ужасно. Этот Чарли Истмен меня просто преследует. Клянусь, мне даже страшно возвращаться в свою каюту.
– Хотите, поговорю с ним? – предложил Марк, но она быстро остановила его:
– О нет, никаких сцен. Он этого не стоит. – Она забросила хвост боа из страусовых перьев за плечо. – Я просто посижу здесь немножко, если вы, конечно, не против.
Ее платье состояло из нескольких слоев тонкой как паутинка материи, которые при каждом ее движении поднимались и плавали вокруг нее, словно облако; плечи ее были обнажены, а лиф вырезан так низко, что полушария груди выступали очень рельефно – круглые, гладкие и белые.
– Так вы не против? – снова задала она вопрос, прекрасно понимая, куда именно он смотрит.
Он быстро поднял глаза и заглянул ей в лицо. Она изобразила презрительную гримаску, нетерпеливо ожидая его ответа. Из-за яркой и глянцевитой губной помады ее губки казались полненькими, как спелый плод.
Он понимал, что должен выпроводить ее из своей каюты. Понимал, что ему грозит опасность. Понимал, насколько он сейчас уязвим, беззащитен, насколько могущественны ее родители, и догадывался, насколько она мелка и бездушна. Но он был одинок, безумно, мучительно одинок.
– Конечно оставайтесь, – сказал он.