Чтобы лучше его видеть, Марк наклонился вперед, внешней стороной ноги прижавшись к ноге Стормы Кортни, и все время до самого конца речи ощущал ее теплое бедро.
– В жестокой схватке под Фордсбургом убиты трое полицейских, двое других тяжело ранены в стычках. Отряды забастовщиков вооружены современным стрелковым оружием, их военизированные формирования свободно передвигаются по улицам, совершая акты грубого произвола и насилия над мирными обывателями, государственными должностными лицами, которые пытаются исполнять свои обязанности, да и вообще над всеми, кто попадется им под руку. Они чинят препятствия работе государственных органов, транспорта, органов власти и учреждений связи; они нападают на полицейские участки и захватывают их.
Сутулившийся на своем месте в переднем ряду и прикрывающий ладонью глаза Шон Кортни вдруг поднял голову.
– Позор! – зычным голосом вставил он.
Таким голосом он всегда говорил после третьей порции виски, и Марк не мог не усмехнуться, догадавшись, что за обедом в клубе Шон, должно быть, хорошо подкрепился и готов участвовать в заседании.
– Вот именно, позор, – согласился Сматс. – Забастовщики собрали вокруг себя всех самых безответственных лентяев, весь аморальный элемент общества, и теперь их умонастроения вышли на весьма опасный, угрожающий этап. Сам по себе вполне правомочный, узаконенный акт забастовки сменился террором и разгулом преступного насилия. Но самый тревожный аспект этих ужасных событий заключается в том, что руководство этого трудового спора – или, если позволите, режиссура забастовки – попало в руки наиболее безответственных, творящих беззаконие авантюристов, которые добиваются ни много ни мало ниспровержения законного правительства и господства большевистской анархии.
– Ни за что! – пророкотал Шон, и его слова подхватило все собрание.
– Наша палата и все государство в целом столкнулись с перспективой кровопролития и вакханалии насилия в таком масштабе, которого ни один из нас не мог ни ожидать, ни даже представить возможным.
На этот раз молчания никто не прервал, и Сматс обстоятельно продолжал:
– Если это правительство в чем-то и виновато, так только в том, что мы слишком долго терпели и демонстрировали слишком большую снисходительность к требованиям шахтеров, предоставили им непомерно много свободы в выражении их требований. Это случилось потому, что мы всегда понимали душу нашего народа и ценили его право на индивидуальную и групповую свободу слова.
– Совершенно верно, – согласился Шон.
– Правильно! Правильно! – раздались возгласы, гулом прокатившиеся по всему залу.
– Однако сейчас нас вынудили подсчитать, чего стоит дальнейшее попустительство… и мы считаем эту цену неприемлемой.
На секунду склонив голову, Сматс помолчал, а когда снова вскинул взгляд, выражение лица его изменилось, став мрачным и холодным.
– В связи с вышесказанным я должен заявить, что у нас в стране существует закон о военном положении и он может действовать на всей территории Южно-Африканского Союза.
Наступила тишина, которая длилась довольно долго. Потом поднялась целая буря криков – звучали отклики, вопросы и восклицания. Репортеры ринулись к выходу, давясь и толкаясь в дверях, – каждый стремился первым добежать до телефона.
Военное положение являлось крайним средством, и прежде к нему прибегали только один раз, во время восстания 1916 года, когда Девет[29] снова поднял свои боевые отряды и двинул их против Боты и Сматса. Теперь со скамей оппозиции раздались гневные крики протеста. Герцог встал, потрясая кулаком и поблескивая пенсне; члены правительства тоже вскочили на ноги и стали кричать, выражая поддержку оратору.
– К порядку! К порядку! – кричал спикер.
Но все было тщетно, его голос тонул во всеобщем гвалте.
Шон Кортни отчаянно махал рукой Марку; тот понял, помог Сторме встать, защищая ее от давки возбужденной толпы, вывел из галереи, и они двинулись по коридору к лестнице.
Генерал уже ждал их у входа в галерею. Его хмурое лицо потемнело и выражало крайнюю озабоченность; он был так взволнован, что машинально поцеловал Сторму и сразу же обратился к Марку.
– Такая вот история, мой мальчик, – сказал он, хватая его за локоть. – Пойдем поищем местечко, где можно спокойно поговорить.
Он повел их в свой кабинет – через вход для членов парламента и вверх по лестнице, мимо портретов верховных судей со строгими лицами.
Закрыв за собой дверь, Шон молча указал Сторме на кресло, а сам обратился к Марку:
– В десять часов полк был поднят по тревоге. Мне удалось дозвониться до Скотта, он оказался дома и сразу все понял. Он молодец, добрый малый. К этому времени личный состав должен быть полностью отмобилизован, специальный поезд уже на парах. В одиннадцать вечера погрузка, и полк выдвигается на Витватерсранд в полной боевой выкладке.
– А как же мы? – задал вопрос Марк.
Он вдруг снова почувствовал себя солдатом. Его место там, где полк.
– Мы присоединимся к ним уже на месте. Вечером отправляемся. Будем сопровождать премьер-министра. Ехать предстоит всю ночь, ты поведешь одну из машин.
Шон подошел к столу и стал укладывать в портфель бумаги.
– Как думаешь, за сколько доедем?
– Это около тысячи миль, сэр, – ответил Марк.
– Сам знаю, черт возьми! – огрызнулся Шон. – Я спрашиваю, за сколько доедем?
Автомобили Шон всегда недолюбливал, двигатель внутреннего сгорания оставался для него загадкой, что проявлялось в полном невежестве относительно скорости и возможностей этого транспорта; зато он прекрасно мог судить о преимуществах путешествия в фургоне или верхом на лошади.
– Раньше завтрашнего вечера не доберемся, дорога ужасная.
– Чертовы автомобили, – проворчал Шон. – Полк по железной дороге доедет быстрей.
– Да им ехать-то всего триста миль, – заметил Марк, чувствуя себя обязанным вступиться за двигатель внутреннего сгорания.
Шон недовольно хмыкнул.
– Значит, так, – сказал он. – Сейчас ты едешь домой. Передай моей жене, чтобы собрала мою походную сумку, и сам собери все, что нужно. Выезжаем, как только я вернусь домой. – Он повернулся к Сторме: – Езжай с Марком, милая. А у меня еще здесь кое-какие дела.
Марк скрепил чемодан ремнями. Ему вдруг пришло в голову, что, послужив в доме у Шона Кортни, он оброс вещами. А ведь было время, когда все, чем он владел, могло уместиться в карманах. Его размышления прервал стук в дверь.
– Войдите, – отозвался он.
Марк подумал, что это слуга. В этот конец дома заглядывала только Руфь Кортни в своем еженедельном обходе, точнее, крестовом походе против пыли и тараканов.
– Отнеси вещи в машину, – сказал он на зулусском, стоя перед висящим над умывальником зеркалом и примеряя военную фуражку.
– Все это отнести мне самой? – пропела Сторма на том же языке.
Марк вздрогнул и обернулся.
– Вам не следует находиться здесь, – сказал он.
– Интересно почему? Мне что, грозит здесь опасность надругательства или насилия?
Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, спрятав за собой руки, но глаза ее смотрели с насмешливой дерзостью.
– Представляю… безопасней проделать такое с роем ос.
– Как это грубо, вульгарно и, между прочим, обидно, – заметила она. – Я вижу, вы делаете успехи. – Она посмотрела на перевязанный ремнями чемодан, лежащий на кровати. – Я просто хотела помочь вам собрать вещи. Мужчины обычно ничего не понимают в этом деле. Но вы, я вижу, справились сами. Еще чем-нибудь помочь?
– Что-нибудь можно придумать, – с серьезным видом ответил он. В тоне его голоса было нечто такое, что она улыбнулась, и он сразу насторожился.
– Только не переусердствуйте, прошу вас. – Она подошла к кровати и попробовала на ней покачаться. – Господи! Она у вас что, кирпичами набита? Неудивительно, что Ирен Лечарс отправилась домой! Бедняжка… небось повредила спину.
Она проговорила это с невинным личиком, но глазки ее стрельнули в его сторону, и Марк густо покраснел.
Только теперь многое, над чем он прежде ломал голову, вдруг прояснилось. Не зная, чем занять руки, он отвернулся к зеркалу и стал поправлять фуражку. «Откуда она узнала про Ирен?» – не мог понять Марк.
– Прекрасно смотрится, – согласилась она. – Значит, вы отправляетесь туда, чтобы жестоко наказать бедных забастовщиков… а заодно и покувыркаться с их женами, да?
Марка потрясли ее слова, но отреагировать он не успел.
– Впрочем, как это ни странно, – продолжила Сторма, – я пришла сюда не затем, чтобы ссориться с вами. У меня тоже однажды был один кобелина, и я его очень любила, но он попал под машину. У вас есть сигареты, Марк?
– Вы же не курите.
Ему было нелегко поспевать за ней.
– Я знаю, но вот решила научиться. Шикарная привычка, как вы считаете?
В то время словечко «шикарный» как раз вошло в моду.
Она взяла сигарету, и Марк дал ей огня. Делано приняв соблазнительную позу, она прикурила.
– Ну и как я, на ваш вкус?
– Просто жуть, – ответил он.
Она похлопала глазами, сделала робкую затяжку и закашлялась.
– Ну-ка, дайте сюда.
Он забрал у нее сигарету и сунул в рот – на кончике остался вкус ее губ. Тело его болезненно повело, и Марка охватило безумное желание, но вместе с тем появилась и странная нежность к ней – такого он прежде еще не испытывал. Теперь она казалась ему совсем юной и нежной.
– А там будет опасно? – вдруг посерьезнев, спросила она.
– Вряд ли… мы будем, в общем, чем-то вроде полицейских.
– Полицейских они убивают.
Она встала и подошла к окну:
– Вид отсюда ужасный… хотя вам, может, нравятся мусорные баки? Я бы на вашем месте пожаловалась. – Она повернулась к нему: – Я еще ни разу не провожала мужчин на войну. Что при этом обычно говорят?
– Не знаю. Меня никто не провожал на войну.
– А ваша мать, что она говорила?
– Я не помню своей матери.