Минуту оба молчали. Потом Шон вздохнул и, достав из нагрудного кармана сигары, примирительно предложил одну Марку.
– А что мне остается делать, а, Марк? Неужели я должен посылать своих ребят на эти улицы без артиллерийской поддержки?
Он откусил кончик сигары и выплюнул его на траву.
– Чья жизнь мне дороже: этих забастовщиков и членов их семей или тех, кто доверился мне, кто оказал мне честь своей преданностью?
– Воевать с врагом, которого ненавидишь, гораздо легче, – тихо проговорил Марк.
Шон бросил на него едкий взгляд.
– Где ты это вычитал? – строго спросил он.
Марк покачал головой.
– Слава богу, хоть черных среди них нет, – сказал он.
Марк лично отвечал за то, чтобы отправить туда переодетых черных полицейских предупредить своих соплеменников, чтобы они на время ушли из этого района.
– Да, бедняги, – согласился Шон. – Интересно, что они про нас думают. Наверно, считают, что белые с ума посходили.
Марк подошел к краю неглубокого обрыва, игнорируя опасность погибнуть от снайперской пули, выпущенной из домишек внизу, и стал внимательно разглядывать город в бинокль.
– Выходят! – воскликнул он наконец.
Далеко внизу появились крохотные фигурки людей, выходящих из Вредедорпского[33] подземного перехода. Женщины несли на руках маленьких детей, упрямых тащили за руку. Некоторые несли личные ценные вещи, другие вели домашних животных, собак на поводках, несли канареек в клетках. Ручеек первых маленьких групп и отдельных людей скоро превратился в мощный поток; люди вели груженые велосипеды, толкали перед собой тележки или несли на себе все, что только можно утащить.
– Пошли к ним взвод сопровождения, мало ли какая помощь понадобится, – спокойно отдал приказ Шон. И, опустив бороду на грудь, тяжело задумался. – Я рад, что хоть женщины выйдут оттуда. Но мне грустно, когда я думаю, что именно это значит.
– Мужчины будут драться, – сказал Марк.
– Да, – кивнул Шон. – Они будут драться. Я надеялся, что у нас бойня закончилась, больше ее не будет, сколько можно… Но они, кажется, не желают увенчать трагедию счастливым концом.
Он погасил о каблук окурок сигары.
– Ну хорошо, Марк. Спускайся и передай Молино, что мы начинаем. В одиннадцать ноль-ноль открываем огонь. Удачи тебе, сынок.
Марк козырнул, и Шон Кортни заковылял обратно, туда, где собрались генерал Сматс со штабными, которые вышли посмотреть на заключительный акт войны.
Первые шрапнели, громко визжа, пролетели по небу и стали взрываться яркими вспышками и облачками дыма – словно хлопковые коробочки раскрывались над крышами Фордсбурга, с пугающей яростью расколов небеса и нарушив напряженное ожидание.
Обстрел вели артиллерийские батареи конной тяги, и к ним немедленно присоединились батареи на Сауэр-стрит.
Двадцать минут продолжался чудовищный грохот, и чистый, как бриллиант, воздух оказался испоганен поднимающимися облаками дыма и пыли. Марк стоял в наспех вырытой траншее и внимательно смотрел вдаль поверх бруствера. В эту минуту он остро ощущал забытое, но столь знакомое чувство. Оно десятки раз посещало его прежде, но сейчас нервы были слишком напряжены, тяжелый камень лег на сердце и в животе поселился тошнотворный комок страха, который, казалось, невозможно переварить.
Хотелось пригнуться, спрятаться за бруствером, прикрыть чем-нибудь голову и заткнуть уши, чтобы не слышать оглушительных, окрашенных металлическими обертонами ударов. И оставаться в этой позе навечно.
Требовалось огромное усилие воли, чтобы стоять там, где стоял он, сохраняя спокойное, равнодушное выражение лица, ведь по обе стороны от него в траншее стояли бойцы его роты. Чтобы как-то отвлечься, Марк принялся мысленно разрабатывать маршрут наступления через окраины города.
На каждом углу их будут ждать баррикады, и за каждый домишко придется драться. Артиллерийская подготовка не нанесла никакого ущерба находящимся в укрытиях забастовщикам, ведь обстрел велся только шрапнелями. Шона Кортни заботила безопасность более сотни полицейских и военного персонала, захваченных забастовщиками в плен и содержащихся где-то в городе.
– Фугасных снарядов не применять, – приказал он.
И Марк понимал, что на открытых улицах роту искрошат в лапшу.
Он же собирался провести своих бойцов к конечной цели – Дому профсоюзов на углу Торговой и Центральной улиц – задними дворами и переулками.
Он снова посмотрел на часы: через четыре минуты выступать.
– Сержант, всем приготовиться, – тихо сказал он.
Приказ быстро распространился по всей траншее, и бойцы вскакивали, пригибаясь за бруствером.
– Как в старые времена, сэр, – добродушно заметил сержант.
Марк бросил на него быстрый взгляд. Похоже, этот человек действительно наслаждается моментом. Неожиданно для себя Марк почувствовал к нему острую неприязнь.
– Пошли! – резко отдал он приказ, когда минутная стрелка уперлась в тоненькую черточку.
Сержант с силой дунул в свисток.
Схватившись рукой за верх бруствера, Марк ловко перемахнул через него.
Он побежал вперед, и из домиков впереди послышался треск выстрелов. Марк вдруг понял, что страх куда-то испарился.
Это был почти мальчик: гладкие розовые щеки, золотистый пушок на верхней губе.
На последних ступеньках лестницы, ведущей в подвал, его грубо толкнули, и он оступился и упал.
– Еще один трус, – заявил конвоир, молодой бородатый детина с висящей на плече винтовкой и красной повязкой на рукаве. – Пытался удрать через подземный переход. Да от меня не уйдешь!
Мальчишка встал на ноги. Падая, он ободрал коленки и готов был расплакаться, как вдруг над ним навис огромный Гарри Фишер с длинной, тонкой на конце плетью из кожи бегемота в правой руке.
– А-а, предатель! – заорал Фишер.
Напряжение последних нескольких дней с непрерывными совещаниями и боями стало сказываться и на нем. Глаза его горели диким, фанатичным огнем, движения стали преувеличенно резкими, хриплый голос звучал чересчур громко.
– Нет, товарищ, клянусь, я не предатель, – жалобно проблеял юнец.
– Ну тогда трус! – прокричал Фишер.
Большой волосатой рукой он схватил мальчишку за рубаху и рванул на себя, обнажив его тело до пояса.
– У меня же винтовки не было, – оправдывался юнец.
– Будут винтовки, надо только уметь ждать, когда погибнет товарищ.
Удар плети рассек гладкую белую кожу юнца, словно бритвой, на ней вспыхнула яркая кровавая полоса, и он упал на колени.
Гарри Фишер хлестал свою жертву, пока не затихли крики и стоны. В подвале слышались только свист плети, рассекающей воздух, и хлесткие удары. Наконец он отступил назад, вытирая пот и отдуваясь.
– Тащите его наверх, пусть все товарищи видят, что ждет предателей и трусов.
Двое забастовщиков подхватили мальчишку за руки и поволокли по ступенькам наверх; кожа на его спине висела клочьями, кровь стекала вниз, за пояс, пропитывая штаны насквозь.
Крадучись бесшумно, как кошка, Марк приблизился к задней стенке, перемахнул через нее и оказался в крохотном, выложенном камнем дворике. Вдоль боковых стен были уложены высокие штабеля ящиков с пустыми пивными бутылками, и в полуденной жаре густой запах прокисшего напитка дурманил голову.
До винного магазина на Минт-роуд они добрались меньше чем за час – путь через задние дворы и по крышам, которым Марк вел своих людей, оказался более успешным, чем он смел надеяться.
Они благополучно миновали все заграждения и баррикады, дважды обходили с флангов отряды прочно окопавшихся забастовщиков: застигнутые врасплох, они разбегались от одного лишь залпа.
Марк пересек дворик, ударом ноги распахнул заднюю дверь склада и сразу же прижался к стене, опасаясь выстрелов изнутри.
За ним через стену перебрались сержант с дюжиной бойцов; они быстро рассыпались по двору, взяв на мушку и распахнутую дверь, и закрытые ставнями окна. Сержант кивнул Марку, и тот боком, держа винтовку у бедра, нырнул в дверной проход. И сощурился, очутившись в полной темноте после яркого солнечного света, царившего снаружи.
Магазин оказался пуст. Ставни на окнах, выходящих на улицу, были закрыты и закреплены болтами, бутылки на полках стояли целехонькие, не тронутые мародерами, что говорило о строгой дисциплине в рядах забастовщиков. На бутылках, рядами поблескивающих в полумраке помещения, красовались яркие этикетки.
В последний раз Марк был здесь, когда покупал дюжину бутылок портера для Хелены Макдональд… он отбросил воспоминание и двинулся было к закрытым ставнями окнам, как в помещение ввалились сержант и его команда.
Ставни кое-где оказались пробиты шрапнелью и пулями, и Марк через одну из пробоин посмотрел на улицу.
Дом профсоюзов находился всего в пятидесяти ярдах через дорогу, а на площади перед ним были выкопаны траншеи и выстроены оборонительные сооружения.
Даже общественные туалеты были превращены в блокгаузы, но главное внимание обороняющиеся обратили на улицы вокруг площади.
Выстроившись вдоль брустверов, они бешено отстреливались от бегущих на них трансваальских стрелков в шотландских юбках, которые наступали со стороны вокзала.
Забастовщики оделись кто во что горазд: одни – в грязные рабочие комбинезоны, другие – в полувоенные охотничьи куртки; головы прикрывали кепки, шляпы с широкими опущенными полями, бобровые шапки. Некоторые даже пошли воевать в воскресных костюмах с жилетками и галстуками. Но все без исключения обмотались патронными лентами. Со спины их совершенно ничего не защищало от атаки Марка.
Залп из окон склада с винными бутылками нанес бы обороняющимся страшный урон, и сержант уже стал расставлять бойцов по окнам, со свирепой радостью предвкушая эффект.
«Можно было бы прихватить с собой пулемет», – подумал Марк, но тут же отбросил эту мысль: когда он представил, как пулеметные очереди хлещут по спинам ничего не подозревающих людей, ему стало страшно. «Как жаль, что я не могу их ненавидеть», – мелькнула еще одна мысль.