Но Марк все еще оставался зол.
– Благодарю покорно, – сказал он грубым, хриплым голосом. – И жизнь свою я положу на добывание денег для того, чтобы ты покупала свои идиотские тряпки и…
– Я не хочу слышать твоих оскорблений! – вспыхнула она.
– Я – это я, – сказал Марк. – И собираюсь оставаться таким до конца своей жизни. И если бы ты любила меня, то уважала бы это во мне.
– А если бы ты любил меня, то не стал бы заставлять меня жить в соломенной хижине.
– Я люблю тебя! – старался перекричать ее Марк. – Но когда ты станешь моей женой, будешь делать то, что я тебе скажу.
– Не надо меня дразнить, Марк Андерс! Я вас предупреждаю. Никогда не делайте этого!
– Я буду твоим мужем… – начал было он.
Но она схватила сапоги и подбежала к своей лошади. Нагнулась, чтобы развязать путы, и босиком вскочила в седло. Затем повернулась к нему, задыхаясь от злости.
– Это мы еще посмотрим! – язвительно проговорила она ледяным тоном, развернула лошадь и, ударив пятками ей в бока, поскакала прочь.
– А где наша мисси? – спросил Шон.
Развернув салфетку, он заправил ее угол за жилет и посмотрел на пустое место за столом, где всегда сидела Сторма.
– Она что-то плохо себя чувствует сегодня, дорогой, – отозвалась Руфь и стала разливать суп, зачерпывая его поварешкой из пузатой супницы, окутанной облаком ароматного пара. – Я разрешила подать ей обед в спальню.
– А что с ней такое? – сморщив лоб, озабоченно спросил Шон.
– Ничего серьезного, – спокойно и твердо ответила Руфь, тем самым давая понять, что дальнейшие разговоры об этом неуместны.
Шон секунду смотрел на нее, потом лицо его прояснилось.
– А-а! – сказал он и кивнул.
Функции женского тела всегда были окутаны для него величайшей тайной, неизменно возбуждая в нем благоговейный трепет.
– Ну да! – добавил он и, наклонившись вперед, шумно подул на ложку с супом, чтобы спрятать свое смущение и чувство обиды: скажите на милость, его обожаемое дитя, оказывается, уже давно не ребенок!
Сидящий напротив Марк тоже с неменьшим усердием приналег на суп, хотя сердце его болезненно сжалось.
– А где же у нас мисси сегодня? – спросил Шон уже с некоторой робостью. – Неужели ей все еще нездоровится?
– Утром она позвонила Ирен Лечарс. Кажется, у Лечарсов вечером большой прием, и ей захотелось там побывать. Она уехала прямо после второго завтрака. Села в «кадиллак» и поехала в Дурбан.
– А где будет ночевать?
– У Лечарсов, естественно.
– Почему она мне ничего не сказала? – хмуро спросил Шон.
– Ты же весь день был на лесопильном заводе, дорогой. А ей надо было срочно ответить, приедет она или нет; она не хотела опаздывать. Тем более что ты все равно отпустил бы ее. Неужели ты был бы против?
Шон был против всего, что могло забрать у него доченьку, но сейчас он этого говорить не стал.
– Просто я думал, что она терпеть не может эту Ирен Лечарс, – недовольным тоном заявил он.
– Это было давно, месяц прошел, – ответила Руфь.
– Я думал, что она больна, – гнул свое Шон.
– Это было вчера вечером.
– Когда она возвращается?
– Возможно, задержится в городе – в Грейвилле в субботу скачки.
Марк Андерс слушал все это, и пустота в его груди постепенно превращалась в бездонную пропасть. Сторма вернулась в свою стаю, в общество богатых, праздных, избранных молодых людей, к их бесконечным играм и карусели сумасбродных пирушек… а ведь в субботу Марк с двумя мулами отправляется в путь к диким местам по ту сторону Чакас-Гейт.
Марк так и не сообразил, откуда Дирку Кортни стало об этом известно. Но для него это явилось еще одним доказательством власти и могущества этого человека; Марк увидел, как далеко тянутся щупальца Дирка, умеющие достать до самых дальних уголков и проникнуть в самые узкие трещинки.
– Я так понимаю, правительство поручило вам провести там разведку, чтобы решить, стоит ли заниматься развитием территорий по ту сторону Чакас-Гейт, так? – спросил он Марка.
Марк все еще никак не мог поверить, что он, безоружный и беззащитный, стоит здесь, в Грейт-Лонгвуде. По спине пробежали мурашки, предостерегая его о смертельной опасности, а нервы натянулись, как тетива у лука; он шагал с преувеличенной осторожностью, сунув сжатую руку в карман бриджей.
Глядя на Марка с высоты своего роста, Дирк Кортни был с ним учтив и даже любезен. Когда он повернулся, чтобы задать свой вопрос, губы красивого рта растянулись в теплой улыбке; его рука легла на плечо Марка. Прикосновение вышло легким и дружелюбным, но Марк отреагировал на него так, будто мамба коснулась его губ своим небольшим дрожащим черным язычком.
«Откуда он об этом знает?» – изумился он.
Марк замедлил шаг, чтобы освободиться от руки собеседника.
Если Дирк и заметил этот его маневр, он и бровью не повел и продолжал улыбаться, а рука его как бы сама собой опустилась в карман куртки, откуда он извлек серебряный портсигар.
– Закуривайте, – негромко предложил он. – Изготовлены специально по моему заказу.
Марк вдохнул сладковатый аромат турецкого табака и, чтобы скрыть неуверенность и удивление, взял сигарету и прикурил. Об этом путешествии знали только Шон Кортни и ближайшие члены его семейства. И конечно, в кабинете премьер-министра тоже знали. Канцелярия премьер-министра… если это так, то щупальца Дирка Кортни действительно протянулись далеко.
– Ваше молчание я должен понимать как подтверждение моих слов, – сказал Дирк, когда они шли по узкой мощеной дорожке между двумя рядами выбеленных денников.
Над многими дверями лошади тянули к Дирку шею, и он время от времени останавливался, чтобы приласкать бархатистую морду своими на удивление нежными пальцами и пробормотать ласковые слова.
– А вы, молодой человек, не очень-то разговорчивы, – заметил Дирк и снова улыбнулся теплой и обаятельной улыбкой. – Мне нравятся люди, которые не слишком любят болтать и уважают чужие секреты.
Он резко повернулся и встал к Марку лицом, заставив его встретиться с ним взглядами.
Дирк казался ему этаким красивым котом, но не домашним, а из крупных хищников, привлекательность которых всегда обманчива. Скажем, леопардом с золотистой шкурой, прекрасным и безжалостным. Он изумлялся собственной смелости – или безрассудству? Что понесло его сюда, в самое логово этого леопарда? Год назад оказаться в руках этого человека для него стало бы просто самоубийством. Даже сейчас, не имея прямой защиты в лице Шона Кортни, он ни за что не рискнул бы явиться сюда. И хотя было бы логично предположить, что ни один человек, даже сам Дирк Кортни, не осмелится тронуть протеже самого Шона Кортни, учитывая все вытекающие из этого последствия, однако, глядя в глаза этого зверя, Марк чувствовал, как мурашки страха бегут по его спине.
Дирк твердо взял его за локоть, не давая ему возможности избежать этого прикосновения, и повел Марка к воротам, ведущим в конюшни.
Два загона были огорожены частоколом высотой футов десять, тщательно подбитым мягкой прокладкой, чтобы содержащиеся здесь дорогие животные не смогли нанести себе вреда. Земля внутри прямоугольных площадок была по щиколотку посыпана опилками; один из загонов оказался пуст, в другом четверо конюхов занимались своим делом.
Двое из них с обеих сторон держали на двойном поводе молодую кобылку арабской породы рыжевато-гнедой масти, с крепким, изящным корпусом, прекрасно поставленной головкой и широкими ноздрями, обещающими крепкое сердце и большую выносливость.
Дирк Кортни поставил обутую в сапожок ногу на нижнюю перекладину ограды и всем телом подался вперед, с восхищением и гордостью глядя на нее.
– Она обошлась мне в тысячу гиней, – сказал он, – и это оказалась выгодная покупочка.
Двое других конюхов держали жеребца. Он был уже немолод, но крепко сбит, с серыми пятнами на морде. На нем был надет специальный пояс, стягивающий его тело на животе и между задними ногами, с сеткой, сплетенной из легких цепочек, наподобие старинного пояса целомудрия, называемой «дразнилом». Это приспособление не дает жеребцу покрывать кобылу.
Конюхи отпустили повод, чтобы он подошел к кобылке; едва почувствовав осторожное прикосновение его носа, обнюхивающего у нее под хвостом, она опустила голову и лягнула его так, что смертоносные копыта пролетели всего в нескольких дюймах от головы жеребца.
Он захрапел и отпрянул назад. Однако, нисколько не обескураженный, снова приблизился и, потянувшись к ней губами, коснулся бока, ласково, любовно провел носом по лоснящейся шкуре. По коже кобылы прошла сильная дрожь, словно ее ужалила пчела, и она визгливо, с отвращением заржала, протестуя против назойливого приставания и защищая свое девичье целомудрие. Она бросилась на жеребца с такой яростью, что один из держащих ее конюхов упал на колени, и страшными желтыми зубами неглубоко, но до крови прокусила жеребцу шею – еле ее оттащили.
– Вот бедняга… – пробормотал Марк.
Хотя рана бедного жеребца выглядела пустячной, сочувствие Марка было вызвано унизительностью самой процедуры. Старому жеребцу приходилось выносить все эти удары и укусы, пока он не уговорит капризную кобылку согласиться. Тогда его работа будет сделана, и жеребца уведут.
– Не тратьте сочувствия на неудачников, оно пропадет впустую, – посоветовал ему Дирк. – В нашем мире их слишком много.
А на посыпанной опилками арене тем временем действие продолжалось: кобылка подняла длинный лоснящийся хвост, на котором блестящие мягкие волоски образовали высокий раскачивающийся султан, и пустила мощную струю мочи – явный признак того, что она уже возбудилась.
Завернув верхнюю губу и обнажив зубы, жеребец обошел ее сзади; мышцы на плечах его судорожно дрожали; кивая головой, он решительно потянулся к ней.
Теперь она стояла спокойно, все еще приподняв хвост, и трепетала от мягкого любовного прикосновения его морды, готовая наконец принять его.
– Отлично! – крикнул Дирк. – Убирайте его.