След принадлежал не леопарду, а другому существу. Давно знакомый ему след – Марк узнал его сразу. Особых примет в нем не имелось – ни отсутствующего пальца, ни шрамов или другого какого изъяна, но опытный глаз Марка признал и форму, и размер, а также легкую косолапость этого человека при ходьбе, ширину его шага и глубокий оттиск пальцев, характерный для быстрой и настороженной поступи. Звуки бедствия, которые издавало животное в зарослях, обретали теперь смысл.
– Пунгуш, – прошептал Марк. – Этот шакал снова принялся за свою работу.
Следа было два: один вел в чащу, другой – обратно. Тот, что вел туда, казался глубже, шаг был менее широкий, словно человек двигался с какой-то ношей, а обратный след выглядел менее глубоким – человек шел свободно.
Идя по следу, Марк медленно углубился в чащу. Через каждые несколько шагов останавливался и несколько минут внимательно изучал заросли кустарника, приседая, чтобы лучше видеть землю впереди, под свисающими лианами и ветками.
Теперь он знал, что искать, и приятное возбуждение сменилось холодной злостью и пониманием, что его жизнь подвергается смертельной опасности.
В мрачной глубине зарослей мелькнуло что-то белое. Несколько секунд он всматривался и наконец разглядел белый, сочащийся каплями сока ствол дерева, ободранный когтями страдающего зверя, длинные и глубокие наклонные отметины на коре. Вокруг сердца змеей обвилась холодная злость и сжала его.
Марк медленно двинулся наискосок, в сторону и немного вперед. Винтовку он теперь держал наготове, у бедер. Сделав еще три шага, снова остановился. На самом краю зарослей он увидел участок с примятой травой. Мягкая земля, черная от лиственного перегноя, была здесь разрыта, словно кто-то перетаскивал с места на место нечто тяжелое, и виднелось влажное красное пятнышко, освещенное пробившимся сквозь заросли солнечным лучом, однако оставалось непонятным, что это: то ли лепесток цветка, то ли капля крови.
Вдруг послышался еще один звук, как будто звякали звенья стальной цепи, которую кто-то украдкой таскал по земле в темноте чащи, наблюдая за подходившим человеком. Теперь Марк знал, где залег зверь; он бочком двинулся в сторону, шаг за шагом, сняв винтовку с предохранителя и держа ее у груди.
Вот снова показалось пятно – неестественно белое, круглая клякса на темном фоне листвы; глядя на это пятно, Марк замер на месте. Тянулись долгие секунды, пока наконец он не понял, что это свежесрезанный ствол дерева, короткий и раздвоенный, толщиной с талию девочки-подростка; срез был настолько свежий, что из него все еще выступали густые, липкие и темные, как вино, капли. Еще он увидел виток где-то украденной проволоки, с помощью которой цепь крепилась к обрубку. Этот обрубок ствола служил неким якорем, который удерживал зверя, не давая ему возможности сделать мощный рывок и освободиться.
Снова звякнула цепь.
Леопард уже находился в двадцати шагах от него. Марк еще не видел его, но точно знал, где он находится, и, отыскивая его взглядом, лихорадочно вспоминал все, что слышал об этом звере, что рассказывал о нем дед.
«Пока он сам не выскочит, ты ни за что его не увидишь, да и то это будет как желтая вспышка молнии, – учил его дед. – Он бьет молча, не предупреждая рычанием, в отличие от, скажем, льва. Подбирается совершенно бесшумно… и еще он не станет вцепляться зубами тебе в руку или в плечо. Он бьет прямо в голову. Про двуногих животных он знает все, охотится чаще всего на бабуинов, поэтому знает, где у тебя голова. Он снесет полчерепа быстрей, чем ты вскрываешь яйцо всмятку за завтраком, а задними лапами вспорет тебе живот. Ты же играл с кошкой и видел, как она скребет задними лапами, когда лежит на спине, а ты чешешь ей брюхо. Вот и леопард делает то же самое, но когти не убирает и выпустит тебе кишки, как цыпленку, да так быстро, что, если вас даже четверо на охоте, трех он успеет убить, пока четвертый будет прикладываться к винтовке».
Марк стоял не шевелясь и ждал. Зверя он все еще не видел, но чувствовал, что он где-то рядом, и ощущал на себе взгляд, который жалил его, как ядовитое насекомое.
Марк помнил ослепительно-белый шрам, который однажды показывал ему Шон Кортни в благодушную минуту после четвертой порции виски; генерал задрал рубаху и напряг мышцу так, что рубец раздулся с глянцевым блеском.
– Леопард, – сказал он тогда. – Это не кошка, а сам дьявол; злее зверя во всей Африке не найдешь.
Марк невольно попятился, и сухая листва зашуршала под ногами. Еще можно уйти отсюда и вернуться, когда слетятся стервятники, подсказывая, что зверь мертв или слишком слаб, чтобы представлять опасность. Но, вообразив себе весь ужас, все муки, которые испытывает сейчас это животное, Марк понял, что это не просто животное, а его, Марка, животное, за которое он в ответе, и заботиться о нем – его священная обязанность. Он сделал шаг вперед.
Снова звякнула цепь, и перед ним появился леопард. Мгновенным, совершенно бесшумным броском зверь метнулся к Марку, словно нечеткое, размазанное в пространстве пятно, и лишь глаза его пылали желтым огнем ненависти, страха и боли. За зверем, звякая и вертясь, тащилась цепь; как только Марк вскинул винтовку к плечу, он вдруг увидел выкованный из серого металла капкан, который вцепился в переднюю лапу леопарда, словно зловещий краб. Тяжелый капкан на какую-то долю мгновения замедлил прыжок зверя.
Время, казалось, потекло медленно, как во сне; каждая тысячная доля секунды стала тягучей, будто капля густой нефти. Марк увидел, что передняя лапа леопарда над стальными челюстями капкана почти перекушена. С бьющимся сердцем он понял, что остервенелый зверь в отчаянной попытке обрести свободу сам почти отгрыз себе лапу. Стальной капкан держался только на куске окровавленной шкуры, и под его тяжестью она порвалась.
Оказавшись на свободе, леопард, обезумевший от боли и страха, бросился на Марка, стремясь к его голове.
Широкий плоский лоб зверя чуть не коснулся ствола винтовки; Марк ясно видел торчащие в стороны длинные белые усы, похожие на покрытые инеем от утреннего морозца стебли травы, желтые клыки под черными влажными губами, розовый язык, изогнувшийся дугой в раскрытой пасти, и глаза. Страшные, полные ненависти желтые глаза.
Марк выстрелил, и пуля раздробила зверю череп; желтые глаза от удара плотно сощурились, голова мотнулась и откинулась назад на гибкой змеиной шее, и упругое стройное тело еще в воздухе утратило грацию и легкость.
Как тяжелый мешок, леопард шмякнулся на землю у ног Марка; крохотные блестящие капельки красной крови забрызгали носки его сапог, сияя на нем, как рубины.
Марк прикоснулся к открытому глазу, но яростный желтый свет в нем уже угасал, веки животного с красивыми, длинными и густыми ресницами даже не моргнули. Леопард был мертв.
Марк тяжело опустился на мягкую землю рядом с трупом и полез в карман за портсигаром. Спичка в его пальцах так дрожала, что пламя металось из стороны в сторону, словно крылья бабочки. Он погасил ее и отбросил в сторону; ладонью провел по густой и мягкой золотисто-янтарной шерсти зверя, усеянной ярко-черными, похожими на розочки пятнышками – словно некий ангел, сложив вместе кончики пальцев, оставил эти отпечатки на шкуре животного.
– Ну, Пунгуш… какой же ты сукин сын! – снова прошептал он.
Животное погибло из-за этой своей золотистой пятнистой шкуры, которая на деревенском базаре или на какой-нибудь железнодорожной станции, а то и где-нибудь на обочине пыльной дороги будет стоить несколько серебряных шиллингов. Смерть в столь невыносимых муках и страхе – и ради чего? Чтобы из прекрасного животного получился коврик или дамская шубка. Марк снова погладил блестящую шкуру; его собственный страх уступил место злости на человека, который когда-то спас ему жизнь и за которым все эти два месяца он охотился.
Марк поднялся и пошел к закрепленному на конце цепи стальному капкану. Между его безжалостных зубов торчала оторванная нога леопарда. Марк сел на корточки и принялся его рассматривать. Перед ним находился типичный образец капкана, прозванного на африкаансе «слаг истер» – «убивающее железо»: зубья на его челюстях были тщательно подпилены, чтобы, вцепившись в жертву, он не перекусывал ей конечности. Весил капкан не менее тридцати фунтов; чтобы раздвинуть его челюсти и привести механизм в рабочее положение, требовалась прочная палка.
Капкан покрывала копоть – браконьер специально опалил его, чтобы избавить металл от человечьего запаха. Возле зарослей лежал и полуразложившийся труп бабуина – пахучая приманка, неотразимая для большой желтой кошки.
Марк перезарядил винтовку. В нем пылала такая ярость, что, попадись ему сейчас тот, кто это сделал, Марк вполне мог бы пристрелить его, несмотря на то что был обязан ему жизнью.
Вернувшись вверх по склону, он расседлал Троянца и стреножил его кожаным ремешком. Седельные вьюки он повесил на ветки свинцового дерева, чтобы до них не добрались гиена или барсук.
Потом Марк отправился обратно и разыскал на краю чащи следы браконьера. Он понимал, что на муле идти по следу бессмысленно. Браконьер за милю услышит топот этого большого неуклюжего животного и сразу насторожится. А у пешего преследователя есть шанс.
След оказался совсем свежий, и стоянка браконьера должна находиться где-то поблизости: он не стал бы уходить далеко от такой ценной вещи, как капкан. У Марка есть очень хороший шанс настичь его.
Пунгуш хитер и искусен и, разумеется, будет соблюдать осторожность, поскольку знает, что сейчас охотиться в долине запрещено. По пути сюда Марк заходил в каждую встречную деревню, говорил со всеми вождями племен, пил с ними пиво, растолковывая им правила нового порядка.
Браконьер знал, что он теперь вне закона. Марк уже не раз шел по его следу и видел, что Пунгуш всегда принимал меры предосторожности, прибегал к самым изощренным хитростям, чтобы сбить преследователя со следа, а это говорило о том, что он чувствует за собой вину. Но теперь у Марка появился хороший шанс поймать его.