– Чудное место. Смотри заботься о нем, сынок, – сказал он и протянул Марку руку.
Теперь у Марка оставалась последняя возможность задать Шону вопрос, что он уже не раз пытался сделать, но всякий раз генерал уклонялся от ответа или просто пропускал вопрос мимо ушей. Но сейчас Марк обязательно получит ответ. Он сжал большую узловатую ладонь Шона и держал ее, не отпуская.
– Вы ничего не рассказывали, как дела у Стормы, сэр. Как она поживает? Здорова? Как продвигается ее живопись? – выпалил он.
Но казалось, даже сейчас Шону очень не хотелось ему отвечать. Генерал сразу застыл, и выражение лица давало понять, что он раздражен. Шон хотел вырвать руку, но тут раздражение куда-то исчезло, глаза смотрели на Марка без злости. Всего мгновение во взгляде его глубоко посаженных глаз мелькнуло выражение безнадежного, бездонного горя, и он крепко сжал руку Марка, которому почудилось, что она попала в стальной капкан.
– Месяц назад Сторма вышла замуж. И с тех пор как ты уехал из Лайон-Коп, я ее не видел, – сказал он и выпустил руку Марка.
Не говоря больше ни слова, он повернулся и пошел прочь. Впервые Марк видел, что он так шагает: медленно и тяжело, покачиваясь и приволакивая больную ногу, шаркая по земле, как очень усталый старик.
Марку хотелось побежать за ним вслед, но у него самого сердце отчаянно заныло, а ноги не слушались.
Так и стоял он, совсем один, и смотрел в спину ковыляющего между деревьями Шона.
Второй номер натальцев вышел на линию – копыта его лошади выбивали маленькие струйки мела из известковой разметки, словно по ней били пулеметные пули, – и поймал мяч в двух футах от положения вне игры.
Он низко свесился с седла и отбил его под шеей лошади. Сильный удар закончился высоко поднятой над головой клюшкой, а мяч взвился по плавной дуге белым пятнышком на фоне синего летнего неба без единого облачка.
С веранды клуба и с лежаков под цветными зонтиками, заглушая топот копыт, грянул гром аплодисментов, который превратился в растущий гул, когда все увидели, что Дерек Хант предусмотрел все заранее.
Он шел мощным галопом – подгонять Саладина не требовалось. Саладином звали крупного жеребца со злыми глазами на некрасивой голове, которую скакун наклонил так, чтобы следить за полетом белого мяча; его слишком широкие ноздри раздувались так, что красные слизистые мембраны дрожали, словно флаг на ветру. Глаза, следившие за мячом, вращались настолько энергично, что это придавало лошади диковатый, полупомешанный вид. Он был чалой масти с серыми пятнами, которая, сколько ее ни скреби, как ни чисти щеткой, лосниться не станет, а про копыта и говорить нечего – такие бывают только у ломовых лошадей. Ему пришлось высоко их задирать, что выглядело довольно неуклюже, зато скакун быстро опередил аргентинца, изо всех сил старающегося обойти его.
Дерек сидел на спине Саладина, словно в кресле, лениво поигрывая висящим на запястье хлыстом; его пробковый шлем был плотно надвинут на уши и подвязан под подбородком ремешком. Над ремнем, на котором держались бриджи, свисал толстый живот, а заросшие рыжей шерстью руки были длинные и толстые, как у шимпанзе. Веснушки густо покрывали его щеки, а кожа между веснушками выглядела красной, словно ее обварили кипятком. И в целом лицо было тоже красное с несколько синюшным оттенком, какой встречается у запойных пьяниц; вдобавок Дерек сильно потел.
Капли пота блестели на его лице, как утренняя роса, и падали с подбородка. Хлопчатобумажная рубашка с коротким рукавом выглядела так, словно побывала под тропическим ливнем. Она прилипла к толстым плечам, покатым, как у медведя, так плотно охватила торчащее пузо и стала так прозрачна от влаги, что даже сбоку отчетливо виднелась темная ямка пупка.
При каждом толчке, когда копыта Саладина ударяли в твердую землю, огромный зад Дерека Ханта, плотно обтянутый белыми бриджами, трясся в седле, как желе.
Две лошади аргентинской породы мчались по полю наперерез, их красивые смуглокожие всадники с посадкой офицеров-кавалеристов приближались с огромной скоростью и что-то возбужденно кричали по-испански. Дерек оскалил зубы под блестящими от пота рыжими усами, увидев, что мяч по длинной отвесной кривой уже летит к земле.
– Господи Исусе! – процедил один из стоящих на ступеньках членов клуба. – Уродливей лошади нет во всем христианском мире.
Он поднял бокал с розовым джином, приветствуя Саладина.
– Тот, кто сидит на ней, не лучше, – согласился стоящий рядом щеголь. – Бедные испашки от одного его вида должны попадать с лошадей.
Саладин и аргентинский первый номер одновременно оказались там, куда упал мяч. Аргентинец приподнялся в седле, чтобы перехватить мяч, и над черной ниточкой усиков сверкнули белые зубы; загорелые мышцы руки напряглись, чтобы нанести удар справа, а его гладенькая красавица-лошадка, ловкая и проворная, как хорек, влетела на линию броска.
Но тут случилось нечто неожиданное. Никто и не заметил, как толстопузый, неповоротливый Дерек Хант то ли тронул поводья, то ли коснулся боков Саладина пятками, но только громадный конь вильнул крупом, и аргентинская красавица отлетела от него, словно ударившись в гранитную скалу, а ее всадник так и сиганул через голову лошади. Казалось бы, только что уверенно красовался в седле, а уже через секунду парит над полем, растерянно молотя по воздуху руками, как ветряная мельница, а потом тяжело шмякается на землю, поднимая облако красной пыли, переворачивается на колени и истерически вопит, выкрикивая бессильные протесты судье и Небесам.
А Дерек слегка наклонился, раздался негромкий удар бамбуковой клюшки, спокойный, даже, можно сказать, кроткий такой ударчик, и мячик покорно шлепнулся впереди лениво кивающего головой Саладина.
Подпрыгнув раз и другой, мячик послушно лег под следующий легкий удар и весело поскакал дальше по полю. Аргентинский четвертый номер с плавной грацией атакующей львицы сорвался с места справа, и по открытому полю прокатился ободряющий рев толпы, которая одобряла его смелый вызов. Четвертый номер мчался, отчаянно выкрикивая дикие испанские ругательства, глаза его пылали от возбуждения.
А Дерек спокойно переложил клюшку в левую руку и ловко направил подпрыгивающий беленький мячик на правую от себя сторону, заставив аргентинца увеличить угол перехвата.
Поравнявшись с мячиком, Дерек взмахнул клюшкой и нанес резкий удар – мячик взвился высоко в воздух над головой аргентинца.
– Ха! – негромко сказал Дерек и тронул пятками Саладина.
Саврасый некрасивый гигант, вытянув шею, рванулся вперед, а Дерек слегка пошевелился в седле, принимая более удобную для себя и лошади позу.
Он пронесся мимо словно окаменевшего аргентинца, оставив его далеко позади, и настиг мячик. Удар! Удар! Еще удар! И мяч попал точно посередине между короткими штангами ворот. А Дерек спокойно развернулся и потрусил обратно к лицевой линии поля.
Усмехнувшись так, что его живот подпрыгнул, Дерек перекинул одну ногу через шею Саладина и соскользнул на землю, и лошадь сама побежала к конюхам.
– На следующий тайм я возьму Сатану! – крикнул он хриплым, пропитым голосом.
Сторма Кортни увидела, что он направляется к ней, и сразу поняла, что сейчас произойдет. Она попыталась встать, но неуклюжее тело плохо слушалось, большой живот тянул вниз, как якорь.
– Ну-ка, поцелуй меня, бедолагу! – крикнул Дерек, обнимая ее длинной лапищей, рыжеволосой и красной, как вареный рак.
Пот на его лице, холодный как лед, размазался по ее щеке, от него несло пивом и лошадью. Раскрыв губы, Дерек присосался к ней на глазах у Ирен Лечарс и еще четырех подруг с мужьями, на глазах ухмыляющихся конюхов и сидящих на веранде членов клуба.
В отчаянии у Стормы мелькнула мысль, что еще секунда – и ей сделается дурно. К горлу подступила кислая тошнота, сейчас на глазах у всех ее вырвет.
– Дерек, что ты делаешь… в моем положении! – лихорадочно прошептала она.
Но он крепко держал ее одной рукой, а другой схватил бутылку пива, которую на серебряном подносе подставил ему официант в белоснежной курточке, и, презирая стаканы, припал губами прямо к горлышку.
Она попыталась освободиться, но силы были неравны, и он с легкостью удерживал ее, небрежно прижимая к себе…
– Ну поцелуй же меня, бедолагу! – снова проорал Дерек, громко отрыгнув прорвавшийся наружу воздух.
И все засмеялись, прямо как придворные над шуткой короля. Старый добрый Дерек. А что, имеет право, ему закон не писан… эх, старина Дерек!
Он отставил пустую бутылку.
– Храни, пока я не вернусь, женушка! – захохотал Дерек.
Красной лапищей со сбитыми костяшками он схватил Сторму за грудь и больно сжал ее. От унижения и ненависти она ощутила холод, дрожь и слабость.
У нее и прежде много раз бывали задержки, и Сторма не очень обеспокоилась, пока это не случилось и на второй месяц и в ежедневнике не появился еще один пропуск. Она хотела было рассказать об этом Марку, но как раз в тот день они и поссорились. Сторма все-таки надеялась, что все само собой рассосется, но проходили недели, и случившееся предстало перед ней во всей своей чудовищной грандиозности, как ни пыталась она спрятаться в своем замке из золота и слоновой кости. Такое нередко случалось с другими девушками, обыкновенными, простыми работницами, но только не со Стормой Кортни. Такие, как Сторма, живут по иным правилам.
Когда сомнений совсем не осталось, Сторма прежде всего подумала про Марка Андерса. Страх острыми колючками впился в ее сердечко, и ей сразу захотелось броситься к нему, обвить руками его шею, припасть к его груди. Но присущая всем Кортни упрямая и необузданная гордость подавила этот порыв. Не она к нему, а он должен прийти к ней. Она твердо решила, что это он должен явиться и принять ее условия, – она не собирается менять правила, которые сама для себя придумала. Но при одной мысли о Марке, даже в ее душевном смятении, сердце Стормы сжималось, ноги дрожали и все тело слабело.
Когда в первый раз Сторма ушла от Марка, она каждую ночь беззвучно плакала – и вот теперь плакала тоже. Узнав, что в потаенных глубинах ее организма растет его ребенок, она тосковала по нему еще больше. Но извращенная, уродливая гордыня вцепилась в нее, как бульдог, и не желала ослабить своей хватки. Сторма даже не сообщила Марку о своем положении. «Не надо меня дразнить, Марк Андерс!» – предупреждала она его.