Однажды в погожий, безоблачный день он повел ее по старой тропинке на самую вершину Чакас-Гейт. Проводя по самым узким местам над обрывами, где в шестистах футах внизу неслась река, он держал ее за руку. Юбку она заткнула за панталоны, крепко ухватилась за корзинку, которую несла, и за весь долгий подъем ни разу не споткнулась.
На самой вершине Марк показал ей полуразрушенные стены, заросшие пещеры, где скрывалось племя, которое не захотело подчиниться Чаке. Он рассказал, как карабкался вверх по скалам зулусский царь, показал опасный путь, которым тот вел своих воинов, описал кровавое побоище и живо изобразил, как победители сбрасывали с горы тела непокоренных, дождем падающие в реку.
– Это все очень интересно, дорогой, – пробормотала она, снимая с корзинки салфетку. – Я захватила с собой булочки и абрикосовое варенье, которое ты так любишь.
Вдруг Марк заметил внизу, далеко в долине, какое-то необычное движение и потянулся за биноклем. На золотистом фоне травы возле зарослей высокого тростника они выглядели похожими на цепочку толстых черных жуков, ползущих по чистой простыне. Он сразу понял, что это такое, и с радостно бьющимся сердцем принялся их считать.
– Восемнадцать! – воскликнул он. – Новое стадо.
– Что ты там увидел, дорогой? – спросила она, отрываясь от булочки, на которую намазывала варенье.
– Новое стадо буйволов! – ликуя, сообщил он. – Они, должно быть, с севера явились. Что ж, кажется, дело пошло.
В бинокль он разглядел и огромного быка, который показался на открытом месте, выйдя из высокой травы. Виделась не только его широкая черная спина, но и большая голова с расставленными в сторону ушами под свисающими рогами. Солнечные лучи освещали гладкие рога так, что те отливали вороненой сталью.
Марка охватило чувство гордости собственника, любующегося своим стадом. Да что говорить, ведь это и в самом деле его стадо. Первое стадо, явившееся в заповедное место, которое он создал для этих животных.
– Посмотри, – сказал он, протягивая ей бинокль.
Она тщательно вытерла руки и припала к окулярам.
– Вон там, на краю болота, – подсказал он. Лицо его так и сияло радостью и гордостью.
– Вижу, вижу, – отозвалась она, радостно улыбаясь. – Как это хорошо, дорогой.
Потом повела биноклем по реке туда, где над деревьями виднелась крыша дома.
– А вон там наш дом. Так хорошо смотрится с новой соломенной крышей, правда? – с гордостью проговорила она. – Жду не дождусь, когда можно будет в нем жить.
На следующий день они покинули лачугу, на скорую руку слепленную из тростника и брезента на старом месте под тутовыми смоковницами, и переехали в новый дом. Вместе с ними там поселились две ласточки. Быстрые как стрелы птички тут же принялись строить аккуратное гнездышко, таская в клювах частички грязи под свес новенькой желтой крыши и лепя ее к выбеленной кирпичной стене.
– Ты посмотри, как нам повезло! – рассмеялся Марк. – Ласточки приносят удачу.
– От них столько грязи, – с сомнением отозвалась Марион.
Но в эту ночь она в первый раз сама пригласила его заняться любовью: удобно устроившись на спине в двуспальной кровати, она задрала до пояса ночную рубашку и раскинула теплые женственные бедра.
– Я готова; если хочешь, иди ко мне, дорогой, – сказала она.
Потому ли, что она была так добра к нему, потому ли, что очень любила его, он сделал все быстро и деликатно.
– Ну как, дорогой, все было хорошо?
– Просто чудесно, – ответил он.
А у самого перед глазами стоял образ невероятно красивой, полной жизни женщины с упругим и быстрым телом… чувство вины отозвалось в сердце, как удар кулаком. Он попытался отбросить эту картину, но она преследовала его не только в мечтах, но и во сне: эта женщина смеялась, плясала перед ним, дразнила… Утром он проснулся с темными пятнами под глазами, раздражительный и беспокойный.
– Проедусь по долине с обходом, – сказал он, не поднимая глаз от кружки кофе.
– Но ты только в пятницу вернулся, – удивленно заметила Марион.
– Хочу снова взглянуть на этих буйволов, – сказал он.
– Ну хорошо, дорогой. Я уложу тебе сумку… ты надолго? Положу свитер и куртку, по вечерам сейчас холодно… А еще я вчера испекла кое-что вкусненькое, – весело щебетала она, и ему вдруг ужасно захотелось прикрикнуть на нее, чтобы поскорее замолчала. – А у меня как раз появится возможность посадить кое-что в огороде. Как хорошо, что у нас снова будут свежие овощи… и еще я давно не писала писем. Дома, наверно, нас вспоминают… им, наверно, интересно, как у нас дела.
Он встал из-за стола и пошел седлать Троянца.
Громкое хлопанье больших крыльев вывело Марка из глубокой задумчивости; он выпрямился в седле и увидел, как из зарослей тростника поднялось в воздух с десяток больших птиц.
Это были грязные желто-оранжевые стервятники; напуганные приближением Марка, они поднимались все выше, и теперь казалось, что вместо жутких уродов, как по мановению волшебной палочки, в воздухе парят прекрасные птицы.
Стреножив Троянца, Марк на всякий случай достал из футляра винтовку. Его охватила возбужденная дрожь: он очень надеялся, что набрел на добычу одной из больших хищных кошек. Может быть, даже льва, в поисках которого он тщетно исходил долину вдоль и поперек.
Буйвол лежал на мягкой влажной земле на самом краю болота, наполовину скрытый тростником. Он был убит совсем недавно, стервятники не успели даже прорвать его толстую черную шкуру и затоптать след, который глубоко впечатался во влажную почву. Они лишь выклевали глаз, обращенный к небу, и клювами исцарапали более мягкую кожу вокруг ануса, поскольку только в этом месте могли добраться до мяса.
Это был крупный взрослый самец; два толстых рога прочно срослись на самой макушке черепа, размах рогов составлял не менее сорока восьми дюймов. Тело его было очень большое, крупнее призового быка-производителя герефордской породы, плечи облысели, всю в шрамах серую шкуру покрывали комья засохшей грязи и множество клещей.
Марк сунул руку в складку кожи между задних ног: тело быка еще не совсем остыло.
– Погиб меньше трех часов назад, – проговорил он вслух.
Он присел на корточки возле туши, пытаясь определить причину смерти. На первый взгляд никаких особых признаков не наблюдалось, пока Марку не удалось, приложив все силы и используя конечности быка как рычаги, перевернуть полуторатонное мертвое тело на другой бок.
Он сразу увидел смертельные раны: одна из них обнаружилась под лопаткой, между ребер, и наметанный охотничий взгляд Марка сразу определил, что удар пришелся в самое сердце; рана была широкая и очень глубокая – на влажной земле образовалась лужа запекшейся крови.
Если у Марка и оставались какие-то сомнения относительно того, кто нанес эту рану, они сразу рассеялись, как только он увидел вторую. Кто-то нанес животному удар спереди в основание шеи, и сделал это умело, лезвие проникло между костей и опять же в сердце, причем вошло целиком и оставалось в ране, а древко сломалось, когда бык упал на него.
Марк ухватился покрепче за сломанное древко, уперся сапогом в плечо буйвола и, крякнув, потащил изо всех сил; плоть быка, неохотно чмокнув, выпустила наконечник.
Он с интересом стал разглядывать оружие. Он держал в руках ассегай, копье с широким наконечником, который сконструировал сам царь зулусов Чака. Марк хорошо помнил рассказы Шона Кортни о зулусских войнах, о битвах при Изандлване и в ущелье Морма.
– Ассегаем они пробивают грудь так, что наконечник на два фута выходит из спины между лопаток, потом выдергивают, и кровь из раны хлещет так, будто ее качают насосом, и человек становится белым как полотно, – рассказывал Шон у костра. – При этом они кричат: «Нгигла!» – то есть «Я съел!». Стоит один раз услышать – всю жизнь потом помнить будешь. Прошло сорок лет, а у меня, только вспомню, до сих пор волосы на затылке дыбом встают.
Держа в руке короткий тяжелый ассегай, Марк вспомнил легенды о том, что с этим оружием охотился на буйволов сам Чака, когда отдыхал между войнами. Марк бросил взгляд на тушу огромного зверя, и его гнев несколько смягчился: сам не желая того, он чувствовал восхищение. Видя бессмысленное убийство этого благородного и редкого животного, Марк пребывал в ярости, но его восхищала смелость человека, отважившегося пойти с копьем на такого зверя.
Размышляя об этом охотнике, Марк понял, что тот неспроста оставил здесь столь ценное оружие, изготовленное с мастерством и любовью, как, впрочем, и добычу, ради которой он рисковал жизнью. Тут наверняка имелись какие-то веские причины.
Марк принялся изучать следы на мягкой черной земле. И обнаружил место, где буйвол, напившись воды, вышел на тропу сквозь похожий на тоннель проход в тростниках. Вскоре Марк нашел и место, где зверя поджидал охотник, укрывшийся в густых зарослях возле тропы. А увидев след босых ног, сразу его узнал.
– Пунгуш! – воскликнул Марк.
Пунгуш залег с наветренной стороны. И когда буйвол прошел мимо, вонзил ему стальной наконечник глубоко под лопатку, в самое сердце.
Сорвавшись в тяжелый галоп, буйвол бросился вперед. Пунгуш успел вырвать копье, и струя крови, как вода из шланга, хлынула из широкой раны, обильно окропив заросли тростника.
Но буйволы не из тех животных, которые спасаются от врага бегством, они всегда поворачиваются и бросаются на обидчика. Несмотря на то что рана зверя оказалась смертельной и кровь из нее хлестала при каждом шаге, он развернулся против ветра, чтобы учуять запах Пунгуша, и бросился на него, задрав нос и свирепо потрясая широкими мощными рогами; такую атаку может остановить только смерть.
Пунгуш встал навстречу буйволу, мчащемуся с громовым ревом сквозь заросли тростника, и нанес ему второй удар прямо в грудь, в самое основание шеи; наконечник ассегая снова вошел в сердце. Но буйвол, спотыкаясь, пробежал еще десяток шагов и тоже нанес охотнику удар, а затем с характерным предсмертным ревом повалился на колени.