Марк нашел то место, где упал Пунгуш: мягкая глина сохранила отчетливые отпечатки его тела.
Пойдя дальше по следу, Марк увидел, где охотник выполз из зарослей тростника и встал на ноги.
Пунгуш медленно двинулся на север; шаг его утратил твердость, его сильно шатало из стороны в сторону, ступал он не на носки, как обычно, и шел медленно и тяжело.
Один раз он остановился в том месте, где оставил стальной пружинный капкан, и спрятал его в норе муравьеда, забросав для маскировки песком, который черпал ступней. Видно было, что ему плохо, что он очень слаб и не только нести тяжелый капкан, но и укрыть эту ценную вещь более надежно ему не по силам. Марк извлек капкан из норы и приторочил его к седлу Троянца; в голове мелькнула мысль: скольких же диких животных погибло мучительной смертью в его челюстях!
Пройдя милю, Пунгуш остановился, чтобы нарвать листьев небольшого так называемого скипидарного куста, известного как лекарственный, после чего медленно двинулся дальше, уже не стараясь выбирать скрывающий следы скалистый маршрут и не петляя, как он всегда делал прежде.
Перейдя через пересохшее узкое песчаное русло одного из рукавов речки, а затем взбираясь на крутой противоположный берег, Пунгуш упал на одно колено и сумел встать, только помогая себе руками.
Марк пристально смотрел на оставленные им следы: в первый раз он увидел на песке капли крови – маленькие катышки, облепленные песком. И тут, несмотря на гнев и торжество, сердце его тревожно защемило.
Этот человек серьезно ранен, а кроме того, он когда-то спас Марку жизнь. Марк до сих пор помнил благодатный вкус горького лекарства в черной обожженной кружке, сбивавшего страшные приступы малярии.
До этого момента Марк шел пешком, ведя Троянца на поводу, чтобы не слишком маячить на фоне неба и чтобы громкий топот копыт не донесся до слуха преследуемого.
Теперь же он вспрыгнул в седло и, понукая мула пятками, пустил его в быстрый и легкий галоп.
У Пунгуша наконец не осталось больше сил идти дальше. Он тяжело упал на песчаную почву и пополз в сторону от звериной тропы в заросли низкорослого кустарника, чтобы спрятаться от солнца. Он укрыл голову легкой накидкой из обезьяньих шкур, как обычно делает человек, чтобы поспать – или умереть.
Он лежал неподвижно, и Марку показалось, что Пунгуш и вправду умер. Он слез с Троянца и осторожно подошел к лежащему телу. Вокруг окровавленных зеленых листьев скипидарного куста, закрепленных полосками коры на боку и на пояснице, с радостным жужжанием кружили тучи мух.
Марк теперь ясно представил себе, как Пунгуш получил свою рану: он встал навстречу атакующему буйволу, вонзил тяжелый наконечник ассегая ему в шею и отпрыгнул в сторону, но буйвол мгновенно развернулся на коротких и толстых ногах и успел поддеть его массивными, бугристыми, круто изогнутыми рогами.
Пунгуш получил мощный удар в бок, прямо в тазовую кость. Удар отбросил его в сторону, и он тем самым выиграл время, чтобы отползти подальше, пока бык боролся с глубоко вонзившимся ему в грудь копьем; потом зверь наконец рухнул на колени и с последним предсмертным ревом повалился на землю.
Увидев рану, освещенную палящим солнцем и накрытую листьями, Марк вздрогнул. И, опустившись на одно колено, отогнал мух.
Теперь он впервые обратил внимание на телосложение и физическую стать этого человека. Накидка скрывала только его голову и плечи, широкая грудь оставалась непокрытой. Украшенная синими бусинами набедренная повязка из мягкой дубленой кожи сбилась между ног, обнажив крепкие ягодицы, жилистые мышцы бедер и плоский мускулистый живот. Отчетливо виднелась каждая мышца, под кожей хорошо просматривались толстые, как змеи, вены – все говорило о том, что этот человек физически очень развит и обладает огромной силой. Его смуглая кожа, выглядевшая светлее, чем у большинства зулусов, была гладкая и лоснящаяся, словно смазанная маслом, глянцевая, как у женщин, но на груди вились темные и жесткие волоски.
«Ну вот, ловил шакала, – удивленно думал Марк, – а поймал льва, крупного льва с темной гривой».
Теперь он встревожился не на шутку. Неужели Пунгуш мертв? Очень жаль, если погибнет столь великолепный экземпляр живого существа.
Вдруг он заметил, что широкая мускулистая грудь мертвеца тихонько, едва заметно вздымается. Марк протянул руку и коснулся его плеча, покрытого накидкой.
Тот пошевелился, потом с большим трудом приподнялся на локте и посмотрел на Марка – накидка съехала назад.
Это был мужчина в самом расцвете сил, с гордым, полным достоинства взглядом, с виду лет сорока; серебро лишь слегка тронуло короткие темные волосы на его висках.
По лицу невозможно было определить, что ему больно: широкий лоб оставался гладок, как полированный янтарь, губы неподвижны, темные глаза смотрели горделиво и проницательно. Круглое лицо говорило о том, что этот зулус не из простых.
– Сакубона, Пунгуш, – сказал Марк. – Я вижу тебя, о Шакал.
Человек секунду смотрел на него, явно размышляя о прозвище, которое Марк дал ему, о манере его приветствия, о языке Марка и акценте, с которым приветствие прозвучало. Ничто не нарушило его спокойствия, полные выпуклые губы не исказились злобой, но и не расцвели улыбкой.
– Сакубона, Джамела. Я тебя вижу, о Тот, кто ищет, – ответил он низким, глубоким голосом, который в неподвижном воздухе прозвучал как бронзовый колокол. И сразу же добавил: – Сакубона, Нгага.
Марк удивленно заморгал. Ему и в голову не приходило, что шакал может думать о нем в таком неприглядном образе. Дело в том, что нгага – это панголин, чешуйчатый муравьед, небольшое животное, напоминающее броненосца, ведущее ночной образ жизни; и если застать его днем врасплох, оно начинает быстро и суетливо бегать туда-сюда, как иссохший сгорбленный старичок, то и дело останавливаясь и близоруко разглядывая каждый попавшийся на пути небольшой предмет.
А два этих прозвища, Джамела и Нгага, произнесенные вместе, с досадной ясностью создают образ человека, который бесцельно носится кругами, с умным видом разглядывает то один предмет, то другой, а на самом деле слеп и ничего толком не видит.
Вдруг Марк отчетливо увидел себя самого со стороны, глазами скрытого наблюдателя: без толку и смысла человек разъезжает по долине, спешивается время от времени, рассматривает все, что вызвало его минутный интерес, снова садится в седло и едет дальше – в точности как нгага. Не очень-то лестная для него картина.
С неожиданным беспокойством он почувствовал, что, несмотря на тяжелые раны Пунгуша и все преимущества его, Марка, положения, обмен любезностями прошел не в его пользу.
– Мне кажется, на этот раз нгага поймал того, кого он искал, – мрачно заметил он и направился к мулу за одеялом.
Под окровавленными листьями в боку Пунгуша Марк обнаружил глубокую темную дыру – буйвол вонзил сюда кончик рога. Он мог вполне достать до почек, а если так, то Пунгуш все равно что покойник. Марк отбросил эту мысль и как можно более осторожно промыл рану раствором акрифлавина.
Его запасная рубашка, чистая как снег, еще не утратила хруста, после того как Марион тщательно выстирала и погладила ее. Он оторвал рукава, оставшуюся часть аккуратно свернул в несколько слоев и наложил на зияющую рану, перетянув рукавами.
Пока он работал, Пунгуш молчал; он не протестовал, ничем не показывая, что ему больно, когда Марк поднимал его в сидячее положение, чтобы удобнее было работать. Но вот когда Марк разорвал рубаху, зулус с сожалением вздохнул.
– Хорошая рубаха, – пробормотал он.
– Когда-то тут оказался один молодой симпатичный нгага, который умирал от лихорадки, – напомнил ему Марк. – Но один рыскающий в поисках, где бы чего покушать, шакал уволок его в безопасное местечко, отпоил и откормил.
– А-а, – кивнул Пунгуш, – но этот шакал не был столь глуп, чтобы рвать хорошие рубашки.
– Нгага очень беспокоится о том, чтобы шакал поскорей выздоровел и смог хорошо работать, дробить камни и исполнять другую мужскую работу, когда станет почетным гостем в краале короля Георга.
Марк раскатал одеяло и сменил тему разговора.
– Ты можешь сейчас пустить воду, о Шакал? Это очень нужно, чтобы узнать, как глубоко проткнул тебя буйвол.
Моча оказалась розовато-коричневатого цвета, но ярко-красных нитей крови в ней не обнаружилось. Похоже на то, что почки сильно отбиты, но основную мощь удара принял на себя толстый слой крепкой как сталь спинной мышцы зулуса. Марк молча помолился за то, чтобы дело обстояло именно так, хотя никак не мог понять, почему это его так трогает.
Стараясь работать как можно быстрее, он срубил два молодых деревца и, используя свежую кору, сплел волокушу. Накрыл ее своим одеялом, а также накидкой Пунгуша и одним концом закрепил на спине Троянца.
Потом помог крупному, тяжелому зулусу улечься на волокушу, – к его удивлению, тот оказался очень высокого роста, да и рука, которую Пунгуш, поддерживая себя на ногах, положил на плечо Марка, обладала удивительной силой.
С волокушей, на которой лежал Пунгуш, Марк повел мула по звериной тропе; концы волокуши оставляли на мягкой земле глубокий след.
Когда они проходили мимо убитого буйвола, уже почти стемнело. Глядя поверх зарослей тростника, Марк мог различить отвратительные черные очертания стервятников, рассевшихся по деревьям и ждущих своей очереди полакомиться мясом убитого буйвола.
– Зачем ты убил моего буйвола? – спросил он, не вполне уверенный, что Пунгуш все еще в сознании и слышит его. – Все уже знают про новые законы. Я обошел каждую деревню, разговаривал со всеми старостами и вождями. Все меня слышали. И все знают, какое наказание положено за охоту в долине.
– Если это твой буйвол, где у него твое клеймо? Разве не в обычае абелунгу – белых людей – выжигать клеймо на своей скотине? – отозвался с волокуши Пунгуш.
Марк не заметил ни улыбки на его губах, ни насмешки в голосе, но все равно почему-то не сомневался, что зулус над ним насмехается. Марк начал злиться.