Жен было три. Они шли с неприкрытой грудью, на головах красовались глиняные головные уборы зулусских замужних женщин. Старшая являлась примерно ровесницей мужа, но груди у нее были уже совсем плоские и пустые, как кожаные мешочки, и во рту не осталось передних зубов. Самая младшая – совсем еще ребенок, лет четырнадцати-пятнадцати, – хорошенькая, пухленькая, с красивыми, как небольшие дыньки, грудками, и на бедре у нее сидел толстенький коричневый карапуз.
Каждая несла на голове огромный узел, с легкостью удерживая его без помощи рук, и за каждой семенила стайка полуголых или совсем голых детишек. Девочки, даже маленькие, как и их матери, несли на голове груз, размер которого точно соответствовал возрасту, росту и телосложению каждой. Самая маленькая, примерно лет четырех, несла тыквенную бутыль с пивом размером с грейпфрут, в точности повторяя прямую осанку старших и так же, как они, покачивая бедрами.
Марк насчитал семерых сыновей и шесть дочерей.
– Я вижу тебя, Джамела, – сказал Пунгуш, останавливаясь под верандой.
– Я тебя тоже вижу, Пунгуш, – настороженно приветствовал его Марк.
Сев на корточки, зулус удобно устроился на нижней ступеньке.
Жены его расселись возле грядок Марион, чтобы не слышать, о чем говорят мужчины, как требуют правила учтивости. Самая молодая сунула в рот своему ребенку грудь, и тот принялся жадно сосать.
– Завтра пойдет дождь, – сказал Пунгуш. – Если вдруг не подует южный ветер. В таком случае дождя не будет до полнолуния.
– Да, это правда, – согласился Марк.
– А дождик сейчас не помешал бы, пастбища надо побрызгать. Он привел бы сюда с собой с португальской территории, за Понголой, сильване.
Изумление, охватившее Марка при появлении зулуса, сменилось живым любопытством.
– По деревням давно рассказывают, а до моих ушей дошло лишь совсем недавно, – между тем беззаботно продолжал Пунгуш, – что Джамела, новый хранитель охоты короля Георга, – могучий воин, который убил огромное число врагов короля на войне далеко за морем.
Шакал помолчал, потом снова продолжил:
– Хотя у него еще нет бороды… совсем зеленый, как побеги травы весной.
– Прямо так и говорят? – вежливо поинтересовался Марк.
– Да, и говорят, что король Георг удостоил Джамелу хвостом черного быка на его щите.
Хвост черного быка – высочайшая награда, в чем-то сравнимая с воинской медалью за храбрость.
– Я ведь тоже воин, – напомнил ему Пунгуш. – Я воевал с Бамбатой в узком ущелье, а потом пришли солдаты и забрали мой скот. Вот так я и стал человеком сильване и могучим охотником.
– Мы с тобой – братья по копью, – согласился Марк. – Но сейчас я заведу свой иси-ду-ду-ду — мотоцикл по-нашему, и мы с тобой поедем в Ледибург и будем говорить там с судьей, станем обсуждать вопрос, представляющий для всех нас огромный интерес.
– Джамела! – горестно покачал головой зулус, как отец над бестолковым сынишкой. – Ты стремишься стать человеком сильване, хочешь наполнить великое запустение новой жизнью, но кто будет рядом с тобой, чтобы научить тебя этому, кто откроет тебе глаза, чтобы ты видел, кто откроет тебе уши, чтобы ты слышал, если ты отправишь меня в крааль короля Георга дробить для него камень?
– Так ты пришел, чтобы мне помочь? – спросил Марк. – Ты и твои прекрасные толстые жены, твои храбрые сыновья и цветущие дочери?
– Да, именно так.
– Это очень благородно с твоей стороны, – признал Марк.
– Я – зулус, в жилах которого течет кровь царей, – поддакнул Пунгуш. – К тому же у меня похитили мой замечательный стальной капкан, как когда-то отняли и скот, и я снова стал беден.
– Понимаю, – кивнул Марк. – Мне остается только забыть про твои делишки с леопардовой шкурой и убитым буйволом?
– Да, именно так.
– И без сомнения, я от всей души буду рад платить тебе за твою помощь и совет.
– И это тоже именно так.
– А какого размера должна быть монета, которой я стану тебе платить?
Пунгуш равнодушно пожал плечами:
– Я зулус царской крови, а не какой-нибудь индийский торговец, который из-за каждой мелочи собачится на базаре. Вознаграждение должно быть заслуженное и справедливое… – Он деликатно помолчал. – Ведь не надо забывать про моих многочисленных прекрасных жен, про множество моих отважных сыновей и цветущих дочерей. И у них всех потрясающий аппетит.
Марк помолчал, уже не доверяя самому себе и боясь, что стоит ему заговорить – и он не сможет удержаться от хохота. Наконец он снова заговорил с серьезным видом, хотя живот его так и дергался от ищущего выход смеха.
– А как ты станешь ко мне обращаться, а, Пунгуш? Когда я заговорю с тобой, ответишь ли ты мне: «Йехбо, нкози» — «Да, хозяин»?
Пунгуш беспокойно шевельнулся с лицом брезгливого гурмана, обнаружившего у себя в тарелке жирного червя.
– Я буду называть тебя Джамела, – сказал он. – А если ты еще раз повторишь то, что только что сказал, я тебе отвечу: «Джамела, не говори глупости».
– А как я должен обращаться к тебе? – вежливо поинтересовался Марк, отчаянно стараясь побороть охватившее его веселье.
– Ты станешь называть меня Пунгуш. Ведь шакал – умнейшее, самое хитрое из всех сильване, и тебе об этом необходимо время от времени напоминать.
И тут случилось такое, чего Марк еще никогда не видел. Пунгуш улыбнулся. Словно яркий солнечный луч прорвался сквозь серую облачность, затянувшую небо. Большие превосходные белые зубы зулуса так и сверкали, и улыбка получилась широкой, чуть не до самых ушей.
Больше Марк удерживаться не мог. Сначала он сдавленно хохотнул, а потом залился смехом во весь голос. Услышав его хохот, Пунгуш засмеялся тоже, и его смех звучал звонко и гулко, словно колокол.
Оба хохотали так долго и так громко, что жены Пунгуша изумленно повернулись к ним и примолкли, а Марион вышла на веранду.
– Что случилось, дорогой? – спросила она.
Ответить ей Марк не смог, и она снова ушла, качая головой: вот, мол, совсем с ума посходили мужчины.
А мужчины, отсмеявшись, замолчали – совсем выдохлись от хохота; Марк дал Пунгушу сигарету, а тот аккуратно оторвал от нее пробковый фильтр. Минуту они курили, не говоря ни слова, потом вдруг Марк непроизвольно фыркнул, и все началось сначала.
На шее Пунгуша, словно вырезанные из слоновой кости столбцы, выступили жилы, раскрытый рот походил на глубокое розовое дупло, обрамленное двумя рядами прекрасных белых зубов. Он хохотал так, что слезы катились по его щекам и капали с подбородка, и в конце концов задохнулся, захрапел и громко фыркнул, как бегемот, вынырнувший на поверхность воды.
– И-и, х-хи-и-и! – произнес он, большим пальцем вытер слезы и хлопнул себя ладонью по бедру, да так громко, будто из пистолета выстрелил, и продолжал стрелять перед каждым новым приступом хохота.
Кончилось тем, что Марк протянул ему трясущуюся руку; Пунгуш взял ее и крепко пожал, тяжело дыша судорожно вздымающейся грудью.
– Пунгуш, – всхлипнул Марк, – я твой человек.
– А я, Джамела, твой, – выдохнул тот.
В гостиничном номере у стенки полукругом сидели четверо. Одежда каждого походила на военную форму: темные кители, застегнутые на все пуговицы, жесткие целлулоидные воротнички, строгие галстуки. Разница в возрасте между ними составляла лет тридцать – один был уже лыс как колено, лишь за ушами торчали седые пучки волос, а у другого на голове красовалась огненно-рыжая шевелюра; у одного из них на орлином носу с горбинкой сидело строгое золотое пенсне, а взгляд другого был открыт и проницателен, как у крестьянина. Однако у всех лица выглядели словно высеченными из камня, как у истинных последователей учения Кальвина, несгибаемых, беспощадных и крепких как гранит.
Дирк Кортни говорил с ними на совсем еще молодом языке, лишь недавно получившем признание в качестве языка самостоятельного, отделившегося от голландского и названного языком африкаанс.
Владел он им превосходно, выражался просто и ясно; слушая его, они светлели лицом, обычная их сдержанность сменялась мягкостью, стиснутые челюсти расслаблялись, как и совсем еще недавно напряженно-прямые спины.
– В этом округе живут одни шовинисты, – толковал им Дирк. – Над каждой крышей развевается британский флаг. Избиратели здесь богатые, землевладельцы, люди, знающие свое дело, и вашей партии здесь ловить нечего.
Он говорил сейчас о парламентском округе Ледибурга.
– На прошлых выборах у вас здесь даже своего кандидата не было, – напомнил Дирк, – не нашлось дураков даром терять свой заклад, и партия Сматса победила легко, у генерала Кортни не было соперников.
Старший из слушателей, в золотом пенсне, кивнул, предлагая ему продолжать.
– Если вы хотите, чтобы в парламенте от Ледибурга сидел ваш человек, вам нужен совсем другой кандидат: это должен быть человек состоятельный, говорящий по-английски – словом, такой, с которым избиратели смогут отождествить себя…
Выступление вышло прекрасным. Дирк Кортни – красавец, жизнерадостный и обходительный человек, прекрасно владеющий разными языками, полностью овладел их вниманием. Расхаживая взад-вперед по устланной ковром гостиной, он время от времени резко останавливался, изящно взмахивал сильной загорелой рукой, чтобы подчеркнуть в речи нужный момент, и снова продолжал ходить. Он говорил в течение получаса, внимательно наблюдая за слушателями, беря на заметку реакцию каждого, оценивая их слабые и сильные стороны.
К концу своего выступления он пришел к убеждению, что все четверо – люди идейные, полностью приверженные принципам своего политического кредо. Они оживлялись только при словах о патриотическом долге и национальных интересах, при ссылках на чаяния народа.
«Прекрасно, – с удовлетворением думал Дирк Кортни. – Оказывается, покупать честных избирателей обходится гораздо дешевле. Жуликам надо платить звонкой монетой, а честным достаточно предъявить несколько красивых и громких слов и благородные чувства. Дай бог всегда иметь под рукой честных людишек».