Нарад отвернулся. Двое охотников нашли в лагере остатки пищи: кто-то пообедал мясом с бедра убитого солдата. Он молился, чтобы каннибалы не остались в их разросшемся войске.
Впрочем, Лаханис права. Пищи мало, голод уже крадется к наспех собранной армии. Дурная участь для обученных боевых коней, но так нужно.
— Йедан Нарад.
— Глиф?
— Твой план сработал, но никто в будущем не сглупит подобно Беханну.
— Это верно.
— Урусандер придет за нами.
— Может быть.
— У тебя будет готов ответ?
— Глиф, будет тот же ответ. Всегда один ответ.
— Йедан, ты по праву стал владыкой войны.
Нарад замотал головой: — Нет, не хочу. Но через меня говорит… ох, Глиф, он холоден, душа его не ведает любви. Есть немногие, которых не ослабляют сомнения, в которых неуверенность лишь укрепляет решимость. Я сказал «холоден»? Неверное слово. Нет, для этого мужа нет слов. Во снах я становлюсь им. Во снах он живет во мне.
— Мы никого не потеряли.
Нарад закрыл глаза. — Неверно.
— Йедан?
— Уже до битвы мы потеряли всех.
Через долгий миг Глиф внезапно всхлипнул. Торопливо отвернулся и ушел, шатаясь.
Оставшись, Лаханис сверкнула глазами: — Вот как ты празднуешь победу?
— Когда праздновать нечего, Лаханис? Я должен сказать да, так и нужно праздновать победы.
Она зарычала и развернулась, уходя к своим Мясникам.
Нарад смотрел вслед. Терять детей — самое ужасное.
ДВАДЦАТЬ
Ветры налетали на каменные стены крепости Тулла, кружились у острых башенных крыш, сдирали снег с парапетов и настилов, обнажали черные дыры машикулей над воротами и рвами. Серый как лед гранит проморозило так, что он мог сдирать кожу с ладоней.
Крепость оседлала лысый каменный кряж, но совсем неподалеку торчали, словно гнилые зубы, еще более высокие утесы; между ними сохранились карманы снега, ледяные реки змеились по расселинам и трещинам. Сакуль Анкаду очень не любила это время года, ледяную осаду зимы. Сюда завезли целые телеги дров, но запасы быстро уменьшались. Более половины комнат главного здания были оставлены во власть холода, так что в оставшихся приходилось постоянно жечь камины и жаровни, днем и ночью.
Под неодобрительным взором кастеляна Рансепта она выпила вина больше, чем положено девушке, не вошедшей еще в возраст взросления, и пошла бродить по залам, закутавшись в меховой плащ. Тащившийся сзади подол давно перестал быть белым.
Беспокойство стало темной силой в душе, бередило потоки томлений почти неощутимых и уж точно непонятных. Комнаты сжались, коридоры сузились, свет фонарей и масляных ламп, казалось, отступает, оставляя мир теням и сумраку.
Сейчас она оказалась одна в почти забытой кладовой, полной сундуков и разного зимнего барахла. Гостей в крепости было много, они прибавлялись день ото дня. Тонкие доски пола были покрыты старым ковром, ее подошвы в мокасинах ощущали идущее снизу тепло.
Возвращение леди Хиш Туллы оказалось далеко не восхитительным. Оторванная от недавно обретенного мужа женщина бушевала, бросая на всех яростные взгляды; Сакуль уже печалилась по дням, когда они с Рансептом были одни, не считая слуг, грумов, поварих и домовых клинков (да и те сидели в казармах, играя в кости или Кеф-Танар).
Впрочем, даже Сакуль готова была признать, что встреча высокородной знати давно запоздала. Сама же она уже теряла острый интерес к интригам, этим волнующим играм в забавном царстве махинаций и амбиций. Ее уже затащило в мир взрослых, и хорошо, что можно ходить среди них не замечаемой, неприметной и оттого почти невидимой.
Снизу доносились голоса троих гостей. Сакуль уже была знакома с лордом Ванутом Дегаллой и его гнусной женушкой Силлебанас — виделась при каком-то событии в Цитадели, хотя память подводит — она была слишком молода, слишком взволнована, чтобы запомнить хоть что-то, кроме имен и соответствующих именам лиц. Сестра ее, Шаренас, выразила парочке негодование, но Сакуль не могла вспомнить, за что. Третьей гостьей в комнате внизу была леди Эгис из Дома Харан, далекого и почти изолированного владения. Высокая и привлекательная, словно королева (впрочем, впечатление это портили очевидные усилия выглядеть по-королевски), леди Эгис стояла в оппозиции Хиш Тулле, но причин Сакуль до сих пор не понимала.
Стараясь ступать тише, она села на стул, плотно натянула плащ и стала подслушивать.
Говорила Силлебанас. — Ошибка Аномандера, — повторила она. — Думаю, мы все согласны. Поборнику Матери Тьмы подобает обеспечивать прочный союз знатных родов. В конце концов, лик врага едва ли смутен…
— О, довольно, Сил, — вмешалась Эгис, и резкий голос, как всегда, намекал на нетерпение и презрение. — Настаивай на простоте, если хочешь, но это лишь ублажит ложную уверенность в контроле над ситуацией. Истина намного сложнее. Союзы ненадежны. Верность подозрительна. Нам грозит не обычный и быстрый передел сил в королевстве. Обещания будущего… слишком опасны.
— И особенно потому, — подхватил лорд Дегалла, — даже вы, Эгис, должны признать неудачу лорда Аномандера. К тому же он продолжает упорствовать в бездеятельности. Прежде чем будет наведен порядок, в Цитадели прольется кровь.
— Пусть две жрицы вцепятся друг в дружку когтями, — бросила Эгис. — Все эти разговоры о Матери Тьме и Отце Свете… Давно ли вопросы религии требовали… обнажения кинжалов, тем более мечей? До погромов — до всех жестокостей… до наглой резни невиновных мы, Тисте, отлично поддерживали разнообразие верований.
Дегалла фыркнул: — Милая Эгис, сколько отрицателей скопилось в ваших отдаленных имениях? Смею думать, весьма немного. Нет, червь недовольства проник в нас в тот день, когда Драконус сделал королеву богиней. Но даже ты, жена, видишь в Аномандере виновника нынешнего нестроения. А это не он!
— Пусть так, — настаивала Силлебанас, — он поистине не справился с вызовами.
— Не его вина, — сказал Дегалла.
— Я вполне довольна, — заявила Эгис, — видеть его влияние уменьшившимся.
— Полагаю.
— О чем вы, Ванут?
— Спрячьте ножи, Эгис. Вашим намекам на неудачный выбор невесты недостает тонкости. Какое будущее вы вообразили? Раз между Аномандером и Андаристом пролегла трещина, вы предложите утешение, умеряя горе и чувство потери? Уже не важно. Нам нужен Легион ослабленный, но не обязательно уничтоженный.
— Вызов, — подтвердила Силлебанас, — в том, как этого достичь.
— Значит, вы двое готовы встать с Хиш Туллой.
Дегалла отозвался: — Уменьшение власти и влияния обеих сторон было бы идеальным, Эгис. Аномандер предался решению личных дел, что не вполне подобает командующему армий Матери Тьмы. Хоть в этом мы согласны?
— А если его отстранить от обязанностей?
— Нам лучше послужит брат более скромный.
— Но не тот, что кажется бескровным, — сказала Силлебанас. — Среди троих по-настоящему страшен лишь Сильхас Руин.
— Почему бы? — возмутился Ванут.
— Сильхас Руин не понимает, что такое верность.
Эгис фыркнула: — То есть его не подкупишь. Думаете, Андариста можно?
— Детали подкупа предоставляю вашим ловким ручкам.
— Так мы согласились?
— Будет битва. Поглядим, как она обернется, — сказал Ванут.
— А Хиш будет верить, что мы с ней?
— Пусть верит во что хочет. Едва ли мы одиноки в нежелании делать окончательный выбор. Сестра всецело согласна с такой позицией, как и Дом Манелет.
Эгис заговорила более суровым тоном. — Вы что-то знаете, Дегалла.
— Скажем так, мы все готовы положиться на несомненное, но тут вопрос скорее в ожидаемом.
— Просветите же меня.
— Имейте веру, Эгис.
— Веру?
— Именно. — Сакуль почти увидела лукавую улыбку на устах Силлебанас. — Веру.
— Пора вернуться в обеденный зал, — заметил Ванут. — Сестры не будет, она предоставила ночь мне. Кажется, я слышал звон, возвестивший о прибытии еще одного аристократа.
Эгис хмыкнула. — Значит, нас достаточно для начала действий.
— Хиш Тулле решать.
Силлебанас тихо хихикнула: — Да, иногда мы так великодушны.
— Когда это ничего не стоит.
— Как приятно, что мы понимаем одна другую, леди Эгис.
Сакуль слышала, как они уходят. Вскоре она встала со стула. Игра в измену всегда тонка, когда дело касается взрослых. Но в них бурлит, едва скрываемая, злая радость детей. Поняв это, Сакуль оказалась потрясена. «В конце концов это мальчики и девочки. А я-то верила: политика — нечто возвышенное, хитрое и остроумное. Ничего такого!
Желания ядовиты. Нужда дает дорогу алчбе, питает иллюзии голода — как сказал бы Галлан — и мир становится волчьим логовом. В жестокой игре в политиков мы опускаемся до детей, и каждый из нас оглушительно визжит от нелепой тупости, но некому услышать стоны страдающих».
Она ощутила тошноту. Пора налить до краев очередной кубок.
«Беспокойство, позволь вырвать твое жало».
Вздохи Рансепта рождали эхо в полной пара кухне. Повар отослал армию помощников в мойку, из большого помещения с железными раковинами доносился лязг и звон посуды, ножей и вилок. Кастелян и двое незнатных гостей остались за разделочным столом. Секарроу носила мундир домового клинка Дретденанов, хотя ее длинные пальцы более соответствовали ленивому перебиранию четырех струн ильтра, нежели простому мечу у пояса. В ней была какая-то деликатность, любезная сердцам большинства мужчин; большие глаза сияли на почти детском лице. Хоральт Чив составлял полный контраст сестре: лицо из одних острых углов, плечи широкие и сильные, покоящиеся на столешнице руки — грубые, большие и потрепанные. Хоральт был капитаном сказанных дом-клинков, а также давним любовником Дретденана. Союз не мог даровать им детей, но во всем остальном мужчины казались счастливой семейной парой.
За долгий жизненный срок Рансепт имел возможности размышлять о чудесном разнообразии любви, насколько это доступно оказавшемуся на периферии страсти, слишком согбенному и потертому веками, чтобы привлечь чужой взгляд. Характер не склонял его к скептицизму и горечи при виде чужой нежности. Иным суждено идти по жизни одиноко, другим — нет. Обожание Дретденаном капитана Чива было бальзамом на глаза всех умеющих видеть.