Торас Редоне фыркнула: — На боевом поле кто из вас сможет положиться на солдат? Чья рота упрется, прикрывая отход? Чьи взводы удержат центр? Кто умеет превращать приказ в сжатый кулак? Датенар, вы с Празеком не можете быть повсюду. Как и Галар Барес. — Она ткнула пальцем в сторону Ренс. — Ты, сержант. Скажи, кто из солдат пойдет за тобой?
— Ни один, сир. Они не пойдут ни за кем.
Подал голос Кастеган: — Командир, я предупреждал Галара Бареса против творящегося безумия. Да, всё по приказам Сильхаса Руина, но Барес мог бы отказаться, не посрамив чести. Сильхас не Аномандер, честно говоря.
Торас Редоне скользнула по нему взглядом. — Ах, милый старикаша Кастеган. Воображаю, как ваш оптимизм побеждает всё и вся. Галар Барес сохраняет честь, следуя приказам. Будь они неверны — он не скажет. Но мне сообщили, что железо Хастов запятнано новым колдовством. — Она выпила, трижды сглотнула и поудобнее устроилась в кресле. — Они судят нас, — сказала она тише. — Любой меч. И жуткие доспехи. Суд. Приговор. Железо не уважает плоть. Никогда не уважало. Но ваши клинки отныне полны жажды. — Она словно опомнилась. — Празек, готовьте легион к походу. Выступаем завтра. Молитесь, дабы лорд Аномандер нашел путь домой. Не будет его — Сильхас Руин примет власть над тем, что породил.
Фарор Хенд начала: — Тогда я прошу отставки…
— Ну уж нет, — оборвала ее Торас Редоне. — Вас я желаю видеть рядом. Чтобы одергивали меня.
— Найдите кого-то еще.
— Никто кроме вас, лейтенант. Ну-ка, все вон, кроме Галара Бареса, Празека и Датенара. У вас много работы. Хранительница, проследите, чтобы мой фургон хорошенько набили.
Фарор Хенд еще мгновение смотрела на командующую, потом отдала честь и вышла.
Снаружи кипела суета. Варез поймал ее взгляд и усмехнулся. — Отлично сыграно, Фарор.
— Мы ждали этого? Бездна побери.
— И поберет, — уверил Варез, оглянувшись на Ренс. Рядом стояли двое охранников, готовые повести ее назад в палатку. — Мы соберемся. Встретим врага. Отдадим приказы и видим, что получится.
— Она была слишком сурова с вами.
Варез пожал плечами: — Неудивительно. Ее помилование не имело целью меня простить, и гнев ее не утих. Мы ведь вели войну.
Ренс сказала Варезу: — Вы должны ей рассказать. Обо мне.
— Предоставляю это Празеку с Датенаром.
— Командующая решит, что правильно сделать, — настаивала Ренс. — Буду рада концу.
Хмурясь, Варез отозвался: — Тебе не пришло в голову, Ренс, что нет времени для разбирательств? Она велела выходить завтра…
— Что? — Лицо Ренс перекосилось.
Фарор Хенд крякнула и покачала головой. — Думаю, еще не меньше двух дней до готовности.
— И все же времени мало.
Фарор подошла к Ренс. — Покончить со всем? Да, Ренс, могу представить твое нетерпение. Но что, если смерть не станет концом?
Услышав это, Ренс вздрогнула. Лицо исказил ужас, она отвернулась и убежала. Не ожидавшие этого стражи поспешили вдогонку.
— Сеете жестокие мысли, Фарор Хенд.
— Терпение готово лопнуть. Но в таком настроении лучше не буду говорить ни с кем. Весь день. В конце концов, — добавила она горько, — нужно набить вином целый фургон.
— Она никогда не любила Кастегана. Трезвость делает ум осторожным. Она же не из таких.
Фарор Хенд подозрительно вгляделась в Вареза, пожала плечами и ушла.
Галар Барес смотрел, как его командир — его любовница — напивается. Празек сел у стола с картой и погрузился в изучение доклада о снабжении. Датенар ходил взад-вперед у полога, словно споря сам с собой; лоб пересекли морщины.
— Нужно было оставить вас, Галар Барес. — Слова Торас были спутанными и тихими. — Как понимаете, я предпочла бы одиночество… только я и вино. А теперь… поглядите на нас. Сумей трупы восстать под властью мечей, я повела бы их. Месть — пламя, которое можно раздуть, и я помчалась бы на крыльях бури. Могла бы застать Хунна Раала врасплох, осадить Нерет Сорр. Армия нежити, молчащая, но оружие вопит, неся праведную кару. — Она подняла кувшин и встряхнула, оценивая содержимое. Допила одним глотком, бросила на пол и тяжко вздохнула. — Но мертвым всё равно. Ни месть, ни похоть не пошевелят онемелых рук и ног. Огонь негодования не вспыхнет в пустых глазах. Я шла между них и, перешагивая каждое тело, оставляла что-то позади. У меня отнимали некую… сущность. Датенар, принесите еще кувшин — там, у стенки. Превосходно. Вот мужчина, умеющий выполнять приказы. Такие нам нужны.
Празек начал озираться. — Так смерть отказывается от имени своего, выбирая иное, и бесчисленные бледные губы шепчут его снова и снова. Имя это — Утрата, и произнося, мы ощущаем боль. Смерть за смертью крадут часть нашей сущности.
Датенар стоял подле командующей, следя, как она тянет пробку из кувшина. — Павшие друзья уже не спрашивают о здоровье, не отвечают нам. Они могут отступить из мыслей, но не уходят полностью. Мы идем, одни среди многих, окруженные семьями, связанные родством и случаем; но год от года эти круги все теснее, и мы начинаем понимать — как и должно — что придет день, и мы побредем в полном одиночестве, оставленные всеми.
— Или задумываем измену иного рода, — задумчиво кивнул Празек. — Именно мы решаем, что должны бросить всех. Последний шаг ждет каждого. Сожаления и горе летят на последних вздохах, жалость к тем, что остаются, вынужденные шагать дальше и дальше в сопровождении одних лишь призраков.
— Они были друзьями, — скрипуче шепнула Торас. — Все до одного. Моей семьей.
— Вы не совсем одиноки, — намекнул Галар Барес.
Она улыбнулась, но глаза остались прикованы к сухому земляному полу. — Я не хожу по тропам разума. Чем меньше осталось, тем легче нам ощутить себя потерянными. — Еще глоток. — Но эта утроба красна и прогрета. У нее оттенок крови, хотя нет того же жара. Она оживляет рассудок, но тут же гасит все помыслы. Лижет щелку, чтобы унести чувства. Потому я так жажду одурения, столь легко принимаемого за похоть.
— И вы стыдили Вареза за трусость, — сказал Датенар.
Она скривилась. — Не удивительно, что Сильхас велел вам убираться.
Празек отозвался: — Мы стояли на особенном мосту, Датенар и я. Гордые своей мнимой стойкостью, способностью заметить атаку с любой стороны.
— Но река течет мимо, — подхватил Датенар, — с насмешливым равнодушием. Такова участь сторожащих гражданское, отрезок дерзкого перехода, по коему могут гулять короли и пейзане, и каждому свое время. Стойте на страже, хотя камни и раствор гниют под ногами. Уже чувствуете жалость к себе, слышите далекий звон смерти? Спокойнее, командир. Поверхность реки рябит чернью и серебром, смешивая надежду и отчаяние.
— А что лежит в глубине, увы, не видно.
Галар Барес переводил взгляд с одного разглагольствующего на другого. Их голоса сливались в ритм. Слова подхватили его, невесомого как лист в потоке. Поглядев вниз, он увидел тоску во взоре любовницы.
— Жалость, — сказала она наконец, словно заново пробуя слово на вкус. — Хватит и ее. Но я роняю слезы в кувшин. В день битвы вы увидите меня на коне. Не стану я прятаться от судьбы.
— Мы ничего не сказали о судьбе, — возразил Празек.
— Но слово это влечется к крайности.
— Капитуляция, — подтвердил Празек. — Вот ее второе имя.
— Но она остается посулом грядущего, когда нас покинут все силы. Будем плыть или тонуть под равнодушным небом.
— Я прикажу идти в атаку, когда потребуется. — Покрасневшие глаза Торас Редоне стеклянно блестели, губы облепила слюна. — Вы трое будете командовать тысячей. Каждый. Построите восемь когорт в уплощенный клин и пойдете на сближение. Полагаю, нам выделят фланг…
— Я посоветую лорду Аномандеру дать нам центр, — заявил Празек.
Она с трудом подняла глаза. — Почему?
— Если мы начнем побеждать, сир… возможно, союзникам придется напасть на нас с флангов.
Торас Редоне позволила голове поникнуть, так что почти уперлась в кувшин. Руки держали емкость с вином нежно, словно дитя. — Не сочтите, что такая судьба не предвидима… простите, голову мутит… разумеется, мы возьмем центр, мы будем диким зверем и вкусим кровь. Головорезы и бандиты, садисты и убийцы, железо вопиет о жажде. Никто из вас их не удержит, верно?
— Вряд ли. — Датенар снова ходил из стороны в сторону.
— Вот бы Хунн Раал вернулся, — пожелала она — с новым грузом злосчастных фляг. Можно было бы опустошить шелуху доспехов, забрать мечи из рук. И, — поцеловала она широкое горло кувшина, — начать снова.
Галару Баресу хотелось заплакать. Но он сказал: — Из другого отверженного и пренебрегаемого сегмента населения? Но никто не приходит на ум.
Празек встал, словно по незаметному сигналу от приятеля, а тот отодвинул полог шатра и ступил в тусклый свет. — Ну, всегда есть дети, хотя доспехи придется подгонять.
Друзья-офицеры вышли.
Торас кашлянула и спросила: — Я их отпускала?
«Всеми возможными способами, сир». — Я тоже хотел бы уйти, сир, проследить за приготовлениями когорт.
— Да, ведь я сейчас даже трахнуться не смогу.
«Без твоего дозволения или попущения, Торас, мне не найти любви. Да, это хрупкий союз, ибо ты почти всегда пьяна, но я буду держаться за него».
Он подождал ответа, но увидел: глаза ее закрылись, дыхание стало ровным и глубоким.
«Командир не может видеть тебя, потому что пообщалась с кувшином слез, никому не отдав ни капли».
— Пути Тисте, — буркнула Хатарас Реза, устремив спокойный взгляд голубых глаз на далекие укрепления. — Снуют как муравьи в растревоженном гнезде. Каждый в нашем мире словно дитя.
— Солдаты хуже всех, — ответила Вестела Дрожь, державшая Листара за руку. Второй он сжимал узду коня. Ощущение теплой ладони было чудом, незаслуженным подарком; он так и не понимал, что с этим делать. Чуть раньше с ним шла Хатарас, как бы случайно касавшаяся пальцами его руки или даже бедра. Похоже, чувственность Бегущих-за-Псами не знает преград…