Когда вы стаскиваете бога за руки, я обагряю их смертной кровью.
И молюсь, чтобы вино показалось богу горьким».
Он слышал, за прошедшие десятилетия среди Форулканов возрос культ Гриззина Фарла, бога мщения. Даже бога правосудия. Так бывает со всеми, осознал он, для кого насилие есть подтверждение права.
Внезапное движение заставило Азатеная поднять голову, хотя она и казалась слишком тяжелой для этого мира. Он увидел, как Сильхас Руин подтаскивает кресло и плюхается в него. Бледное лицо Тисте казалось просвечивающим, будто бумага; глаза горели красными углями. — Вы пьяны, Азатенай?
— Лишь воспоминаниям, лорд, дано воспламенять разум.
— Воображаю, — отозвался Сильхас, наливая полную кружку из графина, — у вас избыток. Воспоминаний.
Гриззин Фарл подался назад, лишь сейчас услышав шум грязной таверны. — Чувство юмора сегодня мне изменяет, — сказал он. — Бутон лишился лепестков и цвета.
— Тогда вы отлично гармонируете с моим обликом. Историк Райз Херат ищет вас.
— Прошлому мне сказать нечего.
— Вы окажетесь в подходящей компании. Он, думаю, ждет вас в своих покоях.
Гриззин Фарл всмотрелся в знатного гостя. — Город охвачен лихорадкой.
— Харкенас всегда плохо переносил зиму. Даже во времена до тьмы воздух казался грубым, а кости становились хрупкими. Увы, — добавил он, выпив, — мне бывает хуже всех. И теперь тоже. Провожу зимы в томлении по летней жаре.
— Не все рады сезону размышлений, — согласился Гриззин.
Сильхас фыркнул. — Размышления? Скорее тут раздолье лихорадочных мыслей. — Он покачал головой. — Азатенай, тут скрыто большее. Я хотел бы растрясти руки и ноги, схватить меч и копье. Чтобы шаги стали легкими. Пусть я бледен, но душа закалена в летнем пламени.
Гриззин поймал взгляд кровавых глаз воина. — Говорят, лорд Урусандер готов выступить перед распутицей.
— Тогда я ударю собственным теплом, Азатенай. — Через миг (в который он, похоже, обдумывал сию перспективу с явным оживлением) Сильхас пожал плечами, отметая идею. — Но я пришел к вам с определенной целью, не только сообщить о желаниях историка. Сегодня я видел волшебство, развертывание магических сил. Они казались… незаслуженными.
Гриззин Фарл снова налил кружку. — Незаслуженными?
— Нужно объяснить? Власть, слишком легко достающаяся.
— Сир, вы из знати. Благородный титул, аристократические привилегии, при которых разговор о заслуженном и незаслуженном неуместен. Избранный по праву рождения вовсе лишен выбора. Но детям вы сурово внушаете нерушимые правила, бросающие одному привилегии, другого лишения. Эта гражданская война, Сильхас Руин, несет вызов всем. А теперь… волшебство в руках каждого, и если он проявит прилежание и усердие в овладении мастерством… да, вижу усиление позиций Урусандера в ущерб вашим.
Оскалив зубы, Сильхас бросил: — Я не слеп к дисбалансу! Магия подорвет нас, возможно, нанесет фатальный удар. Иерархия означает порядок, порядок необходим, иначе все падет в хаос.
— Согласен, хаос весьма неприятен. Наверняка возникнет новая иерархия, но с новыми правилами. Вы увидите падение аристократии, сир. Возьмет ли лорд Урусандер магию в свои руки или попросту отыщет адептов, готовых стать мастерами? Увидит ли новая эпоха правление чародеев — королей и королев? Если так, любой простец сможет занять престол. Куральд Галайн, друг мой, топчется на опасном краю, не так ли?
— Я не дождался слов утешения, Азатенай. — Сильхас выпил кружку; подошел слуга с новым кувшином, и лорд вытянулся, подтаскивая пойло ближе. — Подозреваю, вы мутите воду ради собственного развлечения.
Гриззин Фарл отвел взгляд от воина напротив к мрачной толпе таверны, смутно видимой сквозь слои дыма очага и трубок. Разговоры редко достойны подслушивания: народ обычно повторяет одно и то же, будто надеясь услышать иной ответ на прежние словеса. «Отыщите истину и превратите в заклинание. То же сделайте с враньем. Соберите истину и ложь, назовите верой. Таверны и храмы, везде творятся возлияния, везде приносятся жертвы. Вот вам и истина. Там, где соберутся смертные, возникнут ритуалы, и каждый ритуал, каждый привычный жест рождает тайное утешение. Такими узорами мы готовы разрисовать всю карту мира».
— Что, не станете отрицать?
Гриззин вздрогнул, потом вздохнул. — Друг, простите за насмешки над высокими претензиями. Я вижу всё слишком отчетливо, чтобы было иначе.
— Почему вы зовете меня другом? И, что важнее, почему я должен думать о вас как о друге?
— Мои речи злят вас, Сильхас, но вы потворствуете гневу лишь одно мгновение, а потом проницаете алую дымку и убеждаетесь, что я говорю правду, какой бы гнусной и неприятной она ни была. Вот за что я вами восхищаюсь, сир.
— В каждую нашу встречу мой нрав подвергается испытанию.
— Он не сломается, — заверил Гриззин.
— А если да? Вы, очевидно, не боитесь.
— Я давно покончил со страхом.
Тут Сильхас подался вперед, прищурившись. — Вот так заявление! Скажите, умоляю — как вам удалось?
Краткая вспышка затуманила рассудок Гриззина, он видел себя в разбитом зеркале, шатающимся, уходящим из места побоища. — Когда мы бушуем, — начал он, — делаем это из страха. Припомните, если угодно, любую свою несдержанность, потрясение после выпада, причиненный ущерб. Здравый ум отшатывается, пламя внутри гаснет. С ним умирают страхи, только чтобы родились новые — страхи последствий ваших безумств. Два спора, один голос. Две причины, только один ответ. Когда вы поймете это, друг… голос страха начинает звучать утомительно. Повторяется, показывая глупость. Вот эти глупые слова ввели вас в насилие, заставили потерять всякий контроль — и разве сами вы не глупец? Дурак, виноватый и недалекий. Измеряя глупость страха, вы оскорбляете свой разум, теряете веру в себя.
Силхас не отрывал от него глаз. — Азатенай, вы должны понимать: целый народ может быть поглощен подобным страхом.
— И он машет лапами, нападая зачастую сам на себя — на родню, на соседей. Страх становится бешеной лихорадкой, сжигает все, чего коснется. Да, всё это предельно глупо.
— Вообразите, Азатенай, этот страх, если ему даны магические силы. Вы призываете погрузить в пожар весь мир.
— Но, может быть, именно так вы процветете?
С недоуменным выражением на лице Сильхас сел на место. — Вы заставили меня почитать зиму. Молюсь, чтобы нынешний сезон не окончился.
— Когда вы призовете Легион Хастов?
Сильхас моргнул, пожал плечами: — Скоро, думаю. Но это нелепо. Мы собрали армию оборванцев в безумном железе, чтобы бросить против лучшего войска государства.
— А дом-клинки Великих Домов?
— Я удивлен вашему интересу.
— Не к дом-клинкам, — согласился Гриззин Фарл. — Но я предвижу нечто, ожидающее Легион Хастов — хотя слишком смутно. Лишь ощущение, будто его судьба лепится, готовит невообразимое будущее.
— Можно уже считать их проклятыми, — сказал Сильхас. — Легион стал отражением государственного безумия. Нет славы в том, чтобы вылезти из могил. Как и из рудников, из свежих курганов. Какой бы дух не впаял Хаст Хенаральд в железо своих кузниц, гибель трех тысяч запачкала его. Так вы еще удивляетесь, что я не готов призвать такую армию?
— Их участь не вам решать, Сильхас Руин.
— Правда? Так кто ее определит?
— Я дурной пророк, — заметил Гриззин Фарл. — Но вижу смутное пятно, слышу голос, отдающий приказы.
— Но не мой.
— Нет. Этот голос принадлежит Аномандеру.
Сильхас прерывисто вздохнул. — Так он возвращается. Хорошо. С меня уже хватит. Скажите, Азатенай, есть ли более быстрые пути к волшебству?
Вопрос обдал Гриззина Фарла холодом. Он уронил взор на кружку в руках, видя тусклый отблеск света на поверхности эля. — Не те, — сказал он, — которые вы приветствовали бы.
— Все же хочется услышать.
Гриззин Фарл покачал головой, вставая. — Я слишком долго заставляю ждать историка. Друг мой, забудьте последние слова. Дурной совет. Предстоящие дни будут достаточно плохи и без обращения к подобным соблазнам. — Поклонившись лорду, Азатенай покинул стол.
«Защитник Пустоты, не этого пути, никакого пути. В следующую встречу я, разумеется, поддамся твоим настояниям, Сильхас Руин, увижу амбиции, кои ты оправдаешь необходимостью. Легкие пути не следует приветствовать — это я сказал — но убившему страх не страшны чужие предостережения, верно?
Драконус, Каладан Бруд. Неведомая сестра Т'рисс. Смотрите, что мы тут начали. Волки проснулись, а мы бросаем слова на кровавую тропу.
Пусть найдут способ ублажить голод, как и следует.
Но ох, что же мы тут начали!»
Снаружи небо над улицами уязвимого города казалось странно разбитым, тьма и свет ползли, будто осколки, будто рассыпалось грязное стекло. Гриззин Фарл смотрел увлажнившимися глазами.
Цинизм и ярость, пьющие друг друга. «Этак можно снова ощутить себя молодым».
Он пошел в Цитадель. Пора было поговорить с историком.
Орфанталь застыл на пороге. Он видел историка Райза Херата, усевшегося в кресло около камина, который только что пробудился к жизни. Комната была промозглой и темной, лишь языки пламени плясали на дровах.
— Он здесь, — сказал историк, показывая на пол у башмаков. — Входи, Орфанталь. Ребрышко прибежал такой запыхавшийся, что я думал, ты его загнал.
Стискивая деревянный меч, Орфанталь вошел. Пес, прикорнувший у очага, успел уже заснуть.
— Слишком много битв за один день, Орфанталь. Он уже не так молод, как прежде.
— Стану воином, у меня будут ручные волки. Два. Натасканные для войны.
— Ага, ты предвидишь для нас долгую войну.
Орфанталь присел у камина, левый бок обдало теплом. — Кедорпул говорит, эти вещи никогда не кончаются. Если не одна причина, так другая. Потому что мы любим драться.
— Не всегда так было. Было время, Орфанталь, когда мы любили охоту. Но и тогда, согласен, мы жаждали крови. Мы приручили животных, которыми можно питаться, но охотники не унимались. Были как детишки, не же