Он встал у двери, поглядел на черную бронзу, заклепки и потемневшее дерево. Увы, за дверью — его любовь. В каком бы состоянии она ни была, он знал, что упадет на колени — если не физически, то мысленно. «Мы правы, проклиная любовь. Она делает нас такими жалкими, такими падкими на сдачу в плен. Ей стоит лишь поглядеть в глаза, чтобы понять: я принадлежу ей и сделаю все, что ей угодно. Куда делась моя смелость?»
Он медлил.
«Торас Редоне, я принес грустную весть. Хранители истреблены в битве. Но Калат Хастейн выжил, он не виновен в участи своего племени. Но можно ли так говорить? Не он ли отдал приказы Илгасту Ренду? Не он ли безответственно ускакал к Витру в столь опасное время? Поистине грустные новости, и тебе выбирать, что хуже — конец Хранителей или то, что твой супруг еще жив».
Он вообразил, как несгибаемо стоит перед опечаленной женщиной. Говорит от всего сердца, отбросив приличия, обнажая дикий голод и страсть, что терзают ее и его. «Но нет, вряд ли я могу на нее положиться. Верно? Она была пьяна в ночь, когда я стал ее щеночком. Меж нами угли, разжигаемые небрежными словами и слишком надолго встречающимися взорами. Игры, игры… ее воспоминания о той ночи могут быть смутными, лишенными подробностей.
Аппетиты всегда делали ее слепой, готовой ухватиться за то, что ближе всего.
Я могу войти и понять: она не узнает ни меня, ни себя. Горе и ужас, самообвинения. И кувшины вина. От Торас могло ничего не остаться. Ей не дали шанса умереть с солдатами, и второй шанс, на рассвете, был отнят моей рукой…
Ох, думаю, это она должна помнить. Вспышка ярости запечатлела в памяти мою руку».
Смелость отступила перед любовью. Смельчак позволил бы ей испить яд.
«Грустные новости, любимая. Он жив. Ты жива. Как и я.
Легион Хастов? Ну, железо тоже живет. Ты узнаешь его голос, смех, карканье ворон на трупах. Слушай же холодное приветствие войны».
Он поднял руку, схватился за тяжелое кольцо на двери. Пора узнать, что осталось от любимой.
— Во время войны привилегии и чины добываются кровью, — заметил Празек. — Или так мы изображаем. — Он потянулся добавить еще один кусок кизяка. Костерок, разложенный в стороне от обитателей лагеря. Фарор Хенд заметила его, обходя периметр, убеждаясь, что дозоры на местах. И что каждые двое из троих солдат следят за происходящим внутри лагеря. Впрочем, после раздачи оружия и доспехов случаев дезертирства не случилось. Да точно, с той поры как лейтенанты — ныне капитаны — Празек и Датенар вступили во временное командование Легионом.
Любопытство заставило Фарор пройти к трепещущим языкам пламени в пятидесяти шагах от дозоров — и найти офицеров лорда Аномандера в кольце камней, снятых с ближайшего кургана. Заметив, как она мнется неподалеку, уже собираясь уходить, Датенар пригласил ее присоединиться. И вот она сидит напротив двоих мужчин, чувствуя себя ненужной.
Галлан как-то назвал их солдатами-поэтами. Пробыв половину недели в их компании, в ситуациях официальных и не очень, она стала понимать этот «титул». Но их разум оказался слишком для нее острым, она сочла свой рассудок слишком неуклюжим — споткнется, если нужно будет бежать вослед. Впрочем, душевная рана оказывалась неглубокой, ибо общение с ними было весьма интересным.
Но эта ночь оказалась предназначена для здравых рассуждений, по крайней мере пока; разговоры были сухими и подчас горькими. Да, и тяжелыми от утомления, хотя мужской апломб не давал им умолкнуть. В неверном свете костра лица предстали ей осунувшимися, измученными, она видела то, что они обыкновенно скрывают от окружающих. Особенное это зрелище заставило ее ощутить собственную незначительность.
— Отдельные костры, — сказал Датенар, кивнув в ответ Празеку. — Мы раскладываем их, как любой солдат или поселянин, но поглядите в небо: там полно светочей куда ярче. Небеса не замечают нас. Чины, друзья мои, суть сплошное надувательство.
— Дерьмо в руке делает меня неуклюжим, Датенар. Неловкий и неумелый, я мечтаю о проворном слуге, который заставил бы пламя плясать как следует. Возможно, сейчас слишком холодно, или кирпичи кизяка слишком плохо просушены, но я не чувствую тепла. Холодная змея обвила мои кости сей ночью, и даже миловидное лицо Фарор Хенд не победит досадной скудости костра.
Датенар хмыкнул. — Меж нами и ней огонь, друг, но мы не дерзаем протянуть руки сквозь жар, хотя могли бы — весьма интимно и вежливо — пожелать окунуться в ее тепло, что куда нежнее и не обжигает.
— Господа, — чуть помедлив, сказала Фарор Хенд, — похоже, мое присутствие нарушило…
— Вовсе нет! Празек!
— Ни за что! Фарор Хенд, в скромном свете костра ваше милое лицо кажется нам ночным благословением. Если мы запинаемся, то по вине красоты, ибо не умеем таить желания. Вижу вас в окружении тьмы, вижу лик луны, видящей незримое нами солнце. Как и сказал Датенар, вы недоступны нам, и взоры наши печальны.
— Простите, — пробормотал Датенар.
— Если я стала лишь зрелищем, господа, позвольте помолчать, позволив вам утвердиться в обожании.
— Ах, Празек! Видишь, как она жалит нас? Искренность ведет к унижению.
Фарор вздохнула. — Командование легионом, разумеется, тяжкое бремя. Но вы не одни, сиры. Новая помощь может появиться, когда Галар Барес вернет Торас Редоне.
— Интересно, она на нем прискачет?
Фарор моргнула, сбитая с толку вопросом Празека. — Говорят, ее дух сломлен. Не удивительно. Хунн Раал умен в своем бесчестии. Но он предлагал ей отравленное вино. Как думаете, это был жест милосердия?
Празек всмотрелся в нее и пожал плечами: — Боюсь, главное тут — высокий чин. Бывают времена, когда армия несет командира на хребте, но такие моменты редки. Честь обязывает командира быть носителем тягот армии, грубо говоря, быть ее волей, сердцем и решимостью.
Датенар добавил: — Но… легион из заключенных. Что ж, думаю, мы тоже найдем свой хребет. Никакой доспех не поддержит плоть, ослабленную упадком духа. Ни одно оружие не подарит носителю ярости и целеустремленности. Мы устроили ловкий трюк, но этого мало.
Фарор Хенд покачала головой: — Вы отлично справились. Знайте это. Вы во многом лучше Галара Бареса. Плетете соблазн речами и манерами. Толкаете нас к откровенности, обычно недоступной.
Празек хмыкнул. — Четырнадцать мертвецов, мужчин, убийц женщин и детей. Похоже, кое-кто еще тут очень откровенен.
— Боюсь, Варез не особо старается отыскать нашего палача. Впрочем, говорят, он тревожится за Листара. Как ни странно, тот еще жив, хотя отказался от охраны.
— Думаю, в этом ключ, — заявил Датенар.
— Многие считают обвинения надуманными, — объяснила она. — Насчет Листара. Сержант Ренс смотрит на него и качает головой, говорит, что он не убийца. Я склонна ей верить.
— Значит, женщины не видят в нем дурного.
— Да, не видят крови на руках.
— Тогда убийца согласен с вами. Это женщина, умелая с ножом.
— Большинство согласны с вами, сир.
— Варез едва таскает ноги.
— Возможно, он ждет, когда ситуация разрешится сама собой, — предположила Фарор. — В известное время убийца удовлетворится свершенным правосудием.
— Похоже, вы не уверены.
— Не знаю точно, Датенар. Правосудие, видится мне, находит силу в свершениях, и рвение его не иссякает.
— Она говорит об импульсе, — буркнул Празек, тыкая хлипкой палкой в костер. — Незримые потоки. Воля без разума. Армия может обрести ее вполне легко, как и толпа. Надо надеяться на воскрешение Торас Редоне. Надо надеяться, что Легион Хастов найдет твердое руководство перед ожидающей его участью, какой бы она ни была.
— И большая часть ответственности, — вздохнула Фарор, — ляжет на нас, офицеров. До вашего приезда, ну… Галару Баресу не особенно приходилось выбирать. Варез, Ренс, Ребл, Курл — вы уже встретили их и остальных. Даже Кастеган…
— Кастеган, — прервал ее Празек, выговорив имя с рычанием. — Знаем мы эту породу. Оставьте его нам, Фарор Хенд.
— Судьба его неведома, но я уже сочувствую ему. И надеюсь, что на меня вы не обрушите свой гнев.
— Этому типу требуется испытать посрамление, — сказал Датенар, небрежно махнув палкой. — Он одинок, он тоскует, но и полон злобы к выжившим, среди коих стал первым и главнейшим. Мы его переделаем.
— Или вышибем разумение, — дополнил Празек.
— Ренс, — продолжил Датенар, поглядев на Фарор. — Это та тихоня с израненными руками, да?
— Она греет большой котел с утра, — сказала Фарор. — К ночи он начинает кипеть. И тогда она за шатром раздевается до пояса и погружает руки в обжигающую воду. Оттирает их пемзой и щелоком. — Оба мужчины молчали. Она продолжила: — Она не помнит, как утопила новорожденное дитя. Но руки напоминают. Полагаю, и боль тоже. Ответом на отсутствие воспоминаний стал ритуал боли. Господа, умоляю вас не мешать ей. Возможно, она не сумеет командовать ротой, но поразительно уже то, что она держит себя в рамках.
— Подробности неясны, — тихо проговорил Датенар, — но я ощутил в ней что-то несокрушимое. Фарор Хенд, нужно нагрузить ее еще больше…
— Господа…
— Легион несет безумие и в него одет, — сказал Празек. — Ему нужен становой хребет. История Дома Хаст, его слава и его позор не помогут новому рождению. Оружие и доспехи смеются, но тембр голосов выдает беспомощность. Итак, нам нельзя равнодушно взирать на лихорадку магического железа!
— У нас есть заключенные, — продолжил Празек, твердо глядя на нее. — Вот наш жребий. Они вышли из ям, ходов в земле и скалах. Мы вывели их. Внешний авторитет их не проймет, ведь они давно отвергли любой авторитет. Есть большая разница — встать на колени или быть опущенными на колени. Галар Барес был прав, говоря за них. Теперь и мы должны оценить это имущество, понять, что можно использовать.
— Но душевные терзания Ренс…
— Мы будем жестокими, да.
— Она обдирает себе руки не из маниакального желания убрать невидимые пятна, Датенар. Если вы с другом вообразили символ столь грубый…