– Нет, этого я делать не буду, – ответил Антоний. – Как консул-суффект он не может мною командовать.
– Антоний, Антоний, законы ты знаешь так же плохо, как арифметику! Конечно может, если замещает старшего консула. Почему, ты думаешь, я постарался назначить консула-суффекта даже на несколько часов, когда старший консул Фабий Максим умер в последний день прошлого года? Закон – это не только записи на таблицах, но и прецеденты. И я создал такой прецедент чуть больше месяца назад. Ни ты, ни другие не протестовали. Ты думаешь, что сумел меня перехитрить, но я, как и всегда, на шаг тебя опережаю.
Цезарь ласково улыбнулся и отошел к Луцию Цезарю, испепелявшему Антония взглядом.
– Что нам делать с моим племянником? – в отчаянии вопросил Луций.
– В мое отсутствие? Не спускай с него глаз. Его можно окоротить, если подумать. После сегодняшнего безобразия антипатия Долабеллы к нему вряд ли уменьшится. Кальвин – начальник конницы. Казна в руках Бальба-старшего и Оппия. Да, Антоний не разгуляется.
Антоний пошел домой, разгневанный, отлично понимая, что ему хорошо заткнули рот. Это несправедливо, несправедливо! Хитрый старый лис был мастером трюков и в политике, и в юриспруденции, да мало ли в чем еще. Скоро от всех сенаторов до последнего потребуют поклясться жизнью соблюдать все законы и указы Цезаря в его отсутствие. И это проведут под открытым небом у храма Санка Семона, древнего бога земледелия. Как великий понтифик, старик знает о таких приемах, как камень в руке, чтобы сделать клятву недействительной. Цезарь слишком давно в политике, чтобы его можно было обмануть.
«Требоний. Мне нужно поговорить с Гаем Требонием. Там, где никто нам не помешает».
Он встретился с ним после собрания сената, на котором Долабелла был назначен консулом-суффектом. Суффект, но старший.
– Мой конь прибыл из Испании. Хочешь прогуляться на Овечье поле посмотреть его? – весело спросил Антоний.
– Конечно, – ответил Требоний.
– Когда?
– Лучше всего сегодня.
– А где Децим Брут?
– В компании Гая Кассия.
– Странная дружба.
– Но не в эти дни.
Они молча дошли до Капенских ворот, направляясь туда, где располагались конюшни и скотобойни.
День был холодный, дул резкий ветер. В пределах Сервиевой стены этого не ощущалось, но за воротами у них застучали зубы.
– Вот славная небольшая таверна, – сказал Антоний. – Милосердие может и подождать. Мне нужно выпить вина и согреться.
– Милосердие?
– Мой новый государственный конь. В конце концов, я – фламин нового культа Милосердия Цезаря, Требоний.
– Как он рассердился, когда мы ему преподнесли те серебряные таблицы!
– Не напоминай. Он еще в детстве, когда мы впервые увиделись, так надавал мне по заднице, что я целый рыночный интервал не мог сесть.
Несколько завсегдатаев таверны открыв рот смотрели на вновь прибывших. Никогда за всю историю существования этого заведения в его дверь не входили люди в тогах с пурпурной каймой. Хозяин кинулся провожать их к лучшему столику, прогнав трех торговцев, которые слишком перепугались, чтобы возражать. Потом побежал за амфорой своего лучшего вина, поставил перед ними тарелки с маринованным луком и отборными оливками.
– Здесь мы будем в безопасности, эти люди говорят только на латыни, – сказал Требоний по-гречески. Он попробовал вино, удивился и одобрительно махнул рукой сияющему хозяину. – Что тебя беспокоит, Антоний?
– Твой план. Время идет. Как он продвигается?
– В некотором роде хорошо, в другом – не очень. Нас уже двадцать два человека, но нет предводителя. И это беспокоит. Нет смысла на что-то решаться, если мы не сможем обеспечить себе неприкосновенность. Мы – тираноубийцы, а не просто убийцы, – сказал Требоний, повторяя свое любимое изречение. – Но к нам присоединился Гай Кассий, и он попытается уговорить Марка Брута возглавить нас.
– Edepol! – воскликнул Антоний. – Это было бы великолепно!
– Я не очень-то в это верю.
– А как насчет некоторых дополнительных гарантий, если вы не найдете себе главаря? – спросил Антоний, снимая верхние слои с луковицы.
– Гарантий? – насторожился Требоний.
– Не забывай, я ведь консул. И не думай, что Долабелла будет проблемой, потому что я этого не допущу. Если тот, кого мы знаем, умрет, он ляжет, перевернется и подставит мне брюхо. Я предлагаю устранить для вас трудности. Ко мне прислушиваются и сенат, и народ. Мой брат Гай сейчас претор, а брат Луций – плебейский трибун. Я с радостью гарантирую, что никого из участников не будут судить, что никого не лишат должности, провинции, поместий или прав. Не забывай, что я – наследник Цезаря. Я буду контролировать легионы, которые любят меня намного больше, чем Лепида, Кальвина или Долабеллу. Никто не посмеет пойти против меня ни в сенате, ни в комициях.
Его некрасивое лицо помрачнело.
– Я не такой дурак, как думает Цезарь. Если его убьют, почему не убить и меня? И дядю Луция, и Кальвина, и Педия? Моя жизнь под угрозой. Поэтому я хочу заключить с тобой сделку. С тобой, и только с тобой! Это ты все придумал, и ты будешь держать всех прочих в руках. То, что я скажу, должно остаться между нами, другим ни слова! Ты обеспечишь мою безопасность, а я сделаю так, что никто из вас не будет наказан за убийство.
Взгляд серых глаз стал задумчивым. Требоний сидел и размышлял. Ему сделали предложение слишком хорошее, чтобы его отвергнуть. Антоний – ленивый правитель, не трудоголик, как Цезарь. Он позволит римлянам вернуться к старому образу жизни, если сможет расхаживать по городу, называя себя Первым Человеком в Риме, и если получит огромное состояние Цезаря.
– Идет, – согласился Гай Требоний. – Это наш секрет. Чего остальные не знают, то им и не повредит.
– Децим тоже не должен знать. Я помню его по клубу Клодия. Он не такой стойкий, как думает большинство.
– Я не скажу Дециму, клянусь.
В начале февраля Цезарь получил casus belli. Новость пришла из Сирии. Антистий Вет, посланный сменить Корнифиция, осадил Басса в Апамее, думая, что город быстро сдастся. Но Басс сильно укрепил свою сирийскую «столицу», так что осадные действия затянулись. Хуже того, Басс обратился за помощью к царю парфян Ороду, и помощь пришла. Парфянская армия во главе с царевичем Пакором вторглась в Сирию. Весь северный край провинции был опустошен, и Антистий Вет оказался запертым в Антиохии.
Поскольку теперь сомнения в необходимости защиты Сирии отпали, Цезарь взял из казны намного больше, чем планировал, и послал эти деньги в Брундизий – дожидаться его прибытия в порт в хранилищах банкира Гая Оппия. Он также приказал всем набранным легионам переправиться в Македонию так быстро, как только возможно. Кавалерия поплывет из Анконы, ближайшего порта к Равенне, месту ее теперешнего пребывания. Легатам со всем их штатом было велено прибыть в Македонию за день до этого. Сенату Цезарь сообщил, что в Мартовские иды сложит с себя полномочия консула.
Октавий очень удивился, когда получил короткую записку от Публия Вентидия с приказом ехать в Брундизий, где ему предписывалось сесть в конце февраля на корабль вместе с Агриппой и Сальвидиеном Руфом. Октавий обрадовался приказу. Но мать его плакала, причитала, что никогда больше не увидит своего единственного сыночка, а Филипп ходил мрачный, ибо терпеть не мог женских слез.
Тщательно проверив багаж и отвергнув две трети из того, что натолкала туда мать, Октавий нанял три двуколки и две повозки с намерением незамедлительно отправиться в путь по Латинской дороге. Свобода! Риск! Цезарь!
Цезарь встретился с ним накануне отъезда, чтобы попрощаться.
– Надеюсь, ты продолжишь учебу, Октавий, ибо я думаю, что твое предназначение – не воевать, – сказал великий человек, очень усталый и необычайно взволнованный.
– О, разумеется, Цезарь. Я беру уроки у Марка Эпидия и Ария Александрийского, чтобы отшлифовать риторику и досконально освоить законоведение, а Аполлодор из Пергама помогает мне совершенствовать греческий. – Он приуныл. – Мой греческий немного улучшился, но как бы я ни старался, все еще не могу думать на нем.
– Аполлодор – старик, – сказал Цезарь, хмурясь.
– Да, но он уверяет меня, что еще вполне крепок для путешествий.
– Тогда возьми его с собой. И начни обучать Марка Агриппу. Я хочу, чтобы этот молодой человек сделал карьеру как военную, так и политическую. Кстати, Филипп позаботился, чтобы тебе было где жить в Брундизии? Гостиницы будут переполнены.
– Да, меня примет его друг Авл Плавтий.
Цезарь засмеялся и вдруг стал похож на мальчишку.
– Как удобно! Значит, ты сможешь приглядывать за деньгами.
– За деньгами?
– Для войны нужно много миллионов сестерциев. Чтобы у армии хватало сил на походы и битвы, ее надо кормить, – серьезно объяснил Цезарь. – Предусмотрительный военачальник, начиная кампанию, берет с собой все деньги, какие только возможно, ибо сенат становится очень прижимистым, когда проситель далеко. Поэтому мои миллионы сестерциев сейчас находятся в хранилищах Оппия, по соседству с домом Плавтия.
– Я присмотрю за ними, Цезарь, даю тебе слово.
Короткое рукопожатие, легкий поцелуй в щеку, и Цезарь ушел. Октавий стоял, глядя на пустой порог с какой-то болью в сердце, природы которой не мог определить.
Еще одна маленькая хитрость царя Рима, думал Марк Антоний накануне празднования Луперкалий. В этом году будут участвовать три команды. Антоний возглавит команду луперков из рода Юлиев.
Луперкалии – древнейший, самый любимый римлянами праздник, длившийся несколько дней. Его архаичные ритуалы были проникнуты эротизмом, и благонравная часть римской знати предпочитала их не замечать.
На склоне Палатинского холма, близ Большого цирка и Бычьего форума, имелась пещерка с родником, именовавшаяся Луперковой. Здесь, где теперь стоял алтарь гению места, над которым возвышался старый дуб (а много раньше фиговое дерево), волчица кормила покинутых близнецов Ромула и Рема. Ромул потом основал на Палатине город и почему-то казнил своего брата за то, что тот перепрыгнул через стену. Одна из овальных, крытых соломой хижин времен Ромула еще сохранилась на Палатине, и с тех пор римляне весьма почитали Луперкову пещеру и молились там гению места, духу Рима. То, что происходило более шестисот лет назад, продолжало жить, особенно это чувствовалось в дни празднования Луперкалий.