– Вот именно, мама.
– Не стой, не гляди на меня как полоумный! Иди к Цезарю, прежде чем он обвинит тебя в намерении его убить.
Брут сделал то, что ему велели, как делал всегда. В конце концов, разве это не лучший выход из положения?
– Вот что произошло, Цезарь, – сказал он пожизненному диктатору в Государственном доме, в его кабинете. – Прошу прощения за причиненное тебе беспокойство.
– Это заинтриговало меня, Брут, но никак не обеспокоило. Почему мысль о смерти должна волновать человека? Осталось так мало, чего я еще не сделал или не достиг в своей жизни, хотя мне хотелось бы прожить еще достаточно, чтобы завоевать Парфянское царство. – Светло-голубые глаза постоянно слезились. Объем работы в эти дни был слишком велик даже для Цезаря. – Если оно не будет завоевано, наш западный мир рано или поздно пожалеет об этом. Признаюсь, я не буду скучать по Риму. – Улыбка озарила глаза. – Странные слова в устах человека, который мечтает стать царем, а? О, Брут, да кто же, находясь в здравом уме, захочет править вздорными, капризными, колючими римлянами? Только не я!
Брут сморгнул внезапно выступившие слезы, опустил ресницы.
– Хорошо сказано, Цезарь. Я тоже не хотел бы быть царем. Беда в том, что надписи породили слухи, будто существует заговор с целью убить тебя. Пожалуйста, призови опять своих ликторов.
– Не думаю, что это хорошая мысль, – весело сказал Цезарь, провожая посетителя. – Если я так поступлю, народ решит, что я испугался, а я не могу этого допустить. В этой истории хуже всего то, что слухи дошли до Кальпурнии и она теперь боится. И Клеопатра тоже. – Он засмеялся. – Женщины! Дай им волю – и под их опекой мужчина сделается нежнее фиалки.
– Это уж точно, – согласился Брут и вернулся в свой дом, где его ждала Порция.
– Это правда, что сказала Сервилия? – свирепо спросила она.
– Не знаю, что там она тебе сказала.
– Что ты был у Цезаря.
– После потока надписей в стольких публичных местах, Порция, мне ничего другого не оставалось, – жестко ответил Брут. – Не надо гневаться: Фортуна на твоей стороне. Я обвинил во всем Матиния. Если такое объяснение удовлетворило мою хитроумную мать, оно не могло не удовлетворить и Цезаря. – Он взял руки Порции в свои и сжал их. – Моя дорогая девочка, учись быть осторожной! Если не будешь держать себя в руках, успеха нам не видать! Истеричные выходки и нанесение себе увечий должны прекратиться, слышишь? Если я действительно тебе дорог, тогда защищай меня, а не изобличай! Посетив Цезаря, я теперь должен увидеть Кассия, который, наверное, так же обеспокоен, как я. Не говоря уже обо всех других, принимающих в этом участие. Из-за тебя то, что было секретом, обсуждается на каждом углу.
– Я должна была заставить тебя решиться, – объяснила она.
– Понятно, и ты в этом преуспела. Но ты поддаешься порывам, совсем забыв, что здесь живет моя мать. Она несколько лет была любовницей Цезаря и все еще без ума от него. – Лицо его исказилось. – Пожалуйста, поверь мне, любимая, что я лично Цезаря не люблю. Все мои страдания – из-за него. Но я не Кассий. Если бы я был Кассием, то убить мне было бы легче, чем взять перо. А ты упорствуешь, ты не хочешь понять, что я не Кассий. Говорить об убийстве и совершить его – это разные вещи. За всю свою жизнь я не убил ни одного существа крупнее паука. Но убить Цезаря? – Он содрогнулся. – Это словно добровольно ступить на Огненные поля. С одной стороны, это необходимо, я понимаю, но с другой, о Порция, я не могу убедить себя, что его смерть пойдет Риму на пользу. Или вернет Республику. Моя интуиция говорит, что его смерть только ухудшит ситуацию. Потому что убить его – значит помешать исполнению воли богов. Все убийства таковы.
Она услышала только то, что ей позволила услышать ее необузданная натура. Потупилась, нахмурила лоб.
– Дорогой Брут, я понимаю справедливость твоих упреков. Я слишком порывиста, поддаюсь настроению. Я обещаю, что буду хорошо себя вести. Но убить его – это самый правильный поступок в истории Рима!
Февраль закончился. В Мартовские календы Цезарь провел заседание сената, полагая, что оно будет последним перед тем, как в иды он снимет с себя полномочия консула. Переброска легионов через Адриатику продолжалась, причем быстрыми темпами. На македонском побережье они дислоцировались между Диррахием и Аполлонией. Личный штат Цезаря базировался в Аполлонии, находившейся на южном конце ответвления Эгнатиевой дороги, северное ответвление которой упиралось в Диррахий, а сама дорога шла на восток – к Фракии и Геллеспонту. Восьмисотмильный марш по ней планировалось проделать за месяц.
На этом собрании Цезарь обрисовал в общих чертах предполагаемую кампанию Публия Ватиния и Марка Антония против царя Дакии Буребисты, необходимую для основания римских колоний по берегам Эвксинского моря. Как только год закончится, продолжал он, Публий Долабелла поедет в Сирию наместником и будет снабжать войска Цезаря провиантом и фуражом. Немногочисленные сенаторы вежливо слушали то, что им было давно известно.
– В иды сенат соберется за пределами померия, поскольку будем обсуждать мою войну. В курии Помпея, а не в храме Беллоны. Храм слишком мал. На собрании я распределю провинции между преторами этого года.
В тот же вечер клуб «Убей Цезаря» собрался в храме Цереры. Когда вошел Кассий с Марком Брутом, собравшиеся смотрели на них, не веря глазам. Не верил своим глазам и Гай Требоний.
– Мы пропали! – воскликнул Публий Каска. Как и все остальные, он дрожал от страха, ибо слух о заговоре разрастался. – Брут, ты выдал нас Цезарю, когда ходил к нему?
– Ты выдал? – строго повторил его брат, Гай Каска.
– Мы говорили с ним о недостойном поведении моего бывшего управляющего, – холодно уронил Брут, направляясь за Кассием к скамье, стоящей под фреской с Плутоном. Он уже перестал бояться, он примирился с тем, что случится, хотя лица присутствующих не вызывали в нем большой радости. Луций Минуций Базил! Неужели столь благородное предприятие должны поддерживать такие подонки, претендующие на прямое родство с Цинциннатом и пытающие своих рабов! А Петроний вообще насекомое, чей отец поставлял невольников для рудников и каменоломен! Цезенний Лентон, вот радость! Уже убил великого человека и хочет еще! И Аквила, любовник матери, моложе самого Брута! Да, замечательная компания!
– Порядок, порядок! – резко потребовал Требоний. Он тоже чувствовал напряжение. – Марк Брут, добро пожаловать к нам.
Он прошел в центр святилища, встал у цоколя Цереры и посмотрел на присутствующих. Их лица, гротескно затененные в красном свете ламп, казались зловещими, незнакомыми.
– Сегодня мы должны принять решение. Осталось четырнадцать дней до Мартовских ид. Хотя Цезарь и говорит, что после них он задержится в Риме еще на три дня, рассчитывать на это не стоит. Из Брундизия может прийти спешное сообщение, он ринется туда и оставит нас с носом. В то время как до ид он обязан быть в Риме.
Он прошелся по целле. Заурядный человек, ничем не приметный, среднего телосложения, среднего роста, бесцветной наружности. И все же в его решительности и незаурядности не сомневался никто. Если короткое консульство Требония прошло скучно, то лишь потому, что Цезарь не поручил ему никаких стоящих дел. Назначенный, но еще не вступивший в должность наместник провинции Азия и воевать умел, и в финансовых вопросах разбирался. Исключительно римский интеллект, прагматизм, интуиция в выборе выгодного для действий момента, сверхчутье на опасность и превосходные организаторские способности – все это придавало уверенности, располагало. Члены клуба приободрились и стали слушать его, чувствуя себя гораздо спокойнее.
– Для Марка Брута я кратко повторю, что мы тут решили. Тот факт, что Цезарь отпустил ликторов, чрезвычайно важен для нас, но все равно он ходит по городу в окружении сотни клиентов. Остается одно удобное место – длинная аллея между дворцом Клеопатры и Аврелиевой дорогой, потому что он никого не берет с собой, когда идет к ней, кроме двух-трех секретарей. Теперь, когда жителей за рекой поубавилось, там редко кого можно встретить. Это дает нам шанс устроить ему ловушку. Дата еще не определена.
– Ловушку? – изумленно переспросил Брут. – Ведь не собираетесь же вы его подстерегать? Как тогда люди узнают, кто это сделал?
– Ловушка – единственный способ, – решительно сказал Требоний. – А чтобы доказать, чьих рук это дело, мы возьмем его голову и пойдем с ней на Форум, где успокоим всех парой великолепных речей. Созовем сенат и потребуем, чтобы он воздал нам почести за то, что мы избавили Рим от тирана. Если будет нужно, прихватим попутно и Цицерона. Он обязательно нас поддержит.
– Но это ужасно! – крикнул Брут. – Отвратительно! Тошнотворно! Отрубить голову Цезарю? И почему тогда Цицерон не входит в клуб?
– Потому что Цицерон трус и не умеет держать язык за зубами! – огрызнулся Децим Брут. – Мы используем его потом, а не до или во время убийства. Брут, как ты вообще все себе представляешь? Убить Цезаря публично?
– Да, публично, – твердо ответил Брут.
Все ахнули.
– Нас в тот же миг разорвут на куски, – сглотнув, проговорил Гальба.
– Это тираноубийство, а не просто убийство, – отрезал Брут тоном, сказавшим Кассию, что на попятный он не пойдет. – Это необходимо сделать публично, открыто. Убийство исподтишка превратит нас в злодеев. Мне внушали, что мы будем действовать в духе первого Брута и Ахалы, которые были освободителями, и их славили как таковых. Наши мотивы чисты, наши намерения благородны. Мы освобождаем Рим от царя-тирана, и это требует от нас особенной щепетильности. Разве это не ясно? – спросил он, простирая к собравшимся руки. – Нам не будут аплодировать за это убийство, если оно будет совершено тайком!
– Да, я понимаю, – язвительно усмехнулся Базил. – Мы встретим Цезаря, скажем, на Священной дороге, среди тысячи его клиентов, раздвинем это море людей, не спеша подойдем к нему и скажем: «Ave, Цезарь, мы благородные люди и собираемся убить тебя. Встань вон там, скинь тогу с левого плеча и подставь грудь под наши кинжалы!» Какая чушь! Где ты витаешь, Брут? В облаках Олимпа? В идеальном мире Платона?