– Нет, но я все равно никогда не возьму в руки раскаленное железо и щипцы, Базил! – рявкнул Брут, сам удивляясь силе своего гнева.
Пускай Порция втравила его в это дело, но он не собирается идти на поводу у таких гнусных типов, как Минуций Базил! Даже ради ста тысяч Катонов! Бесповоротно связав себя с ними, он вдруг понял, что не позволит им гнуть свое.
Этот яростный всплеск подействовал на Кассия неожиданным образом. Инстинкт самосохранения словно бы выветрился в один миг, а на его месте возникло огромное желание отдать за успех этого плана все, даже жизнь. Брут прав! Нет лучше способа убить Цезаря! Только в открытую, и больше никак! Пусть они все погибнут на месте, но Рим навечно поставит их статуи среди статуй богов. Есть ли судьба достойней?
– Замолчите, все! – гаркнул он, предотвращая открытое столкновение. – Он прав, дураки! Мы должны сделать это публично! По опыту знаю, что тайные дела редко приводят к успеху. К цели надо идти прямым путем, а не окольными дорожками. Конечно, мы не подойдем к Цезарю и не объявим о наших намерениях, Базил, но нож на публике убивает так же верно, как и в любом другом месте. Более того, это дает нам шанс убрать всех троих одним махом. Цезарь в последнее время обычно стоит между младшим консулом и суффектом. – Он ударил кулаком по ладони. – Мы избавляемся от Антония. Раз! И от Долабеллы и Цезаря. Два!
– Нет! – крикнул Брут. – Нет, нет! Мы – тираноубийцы, а не убийцы римских граждан! Я не желаю больше слышать об убийстве Антония и Долабеллы! Если выйдет, что они будут стоять по бокам, – пусть стоят! Мы убиваем царя, и только царя! И, убивая, мы крикнем, что освобождаем Рим от тирана! Потом бросим кинжалы и пойдем на ростру, откуда гордо, не стыдясь, а торжествуя, обратимся к народу! Красноречие двигает горы и выжимает слезу из горгон, а у нас есть ораторы, способные и на большее. Они нарекут нас освободителями страны. Нас, которые для вящего впечатления покроют головы колпаками свободы.
«И почему я решил, что Марк Брут окажется ценным приобретением?» – подумал Требоний, с тяжелым сердцем слушая этот бред. Он посмотрел на Децима Брута – тот закатил глаза в отчаянии. Даже если теперь заглушить эту чушь, план разлетается на куски, он подорван. Убить тайно и признаться в этом в заранее определенный момент при осведомленном Антонии – это одно. А Брут предлагает самоликвидацию. Антоний будет обязан убить их, и убьет! Спокойно, не торопясь, Требоний мысленно попытался собрать в подобие целого клочья прежнего плана, и, кажется, что-то ему удалось.
– Подождите! Подождите! Я придумал! – крикнул он так громко, что нарастающий гвалт стих. Все повернули к нему голову. – Это можно сделать публично и безопасно. В Мартовские иды, в курии Помпея. Там достаточно людно, а, Брут?
– Курия – это публичное место, именно то, что нужно, – медленно проговорил Брут. Глаза расширены, со лба течет пот. – Я не имел в виду, что это надо сделать среди огромной толпы народа. Просто нам нужны свидетели с безупречной репутацией, люди, способные поклясться всеми священными клятвами, что мы были честны и что наши намерения благородны. Собрание сената полностью отвечает сказанному, Требоний.
– Значит, где и когда – решено, – произнес тот довольным тоном. – Цезарь всегда сразу проходит внутрь, не останавливаясь для разговоров. Обычно, войдя в помещение, он ждет, уткнувшись в бумаги, пока все займут свои места. Но он никогда не нарушает общепринятых правил, секретарей с собой не берет, а ликторы его теперь не сопровождают. Войдя в курию, он становится беззащитным. Я полностью согласен с тобой, Брут. Мы убьем Цезаря, и только Цезаря. Но это значит, что мы должны удержать других курульных магистратов на улице, пока Цезарь не будет убит, потому что у них у всех имеются ликторы. А ликторы не думают, они действуют. Стоит кому-то в их присутствии поднять на диктатора руку, они тут же бросятся на нападающего. И нам не удастся убить Цезаря. Поэтому очень важно обдумать, как быть с курульными магистратами. Решить, как именно их задержать.
Лица повеселели. Требоний выработал новый план, ценный тем, что все будет сделано открыто. Большинство членов клуба совсем не жаждали совершить убийство, в котором нужно было бы впоследствии сознаваться, да еще демонстрируя жуткий трофей – голову Цезаря. Некоторые вообще сомневались, идти или не идти.
– Мы должны действовать быстро, – продолжал Требоний. – Определенно последний ярус успеют заполнить заднескамеечники, но мы окружим Цезаря, и они не поймут, что происходит. А мы уже будем стоять там, где надо, – на курульном возвышении и затем сможем себя оправдать, надев колпаки свободы или как-то еще. Первой реакцией у всех будет потрясение, а потрясение парализует. К тому времени как Антоний очнется, Децим – я думаю, мы все согласимся, что он наш лучший оратор, – Децим начнет произносить речь. При всех своих недостатках Антоний практичный человек. И он поступит правильно, несмотря на свое родство с Цезарем. А сенат отреагирует так, как отреагирует Антоний, независимо от того, что будет говорить Долабелла. Все знают, что Цезарь и Антоний не ладили. Уважаемые члены клуба, я абсолютно уверен: Антоний ничего не предпримет в ответ.
«О Требоний, Требоний! Что знаешь ты, чего не знаем мы? – подумал Децим после этого торопливого, но эффектного монолога. – Ведь ты уже заключил сделку с нашим Антонием, да? Как это умно с твоей стороны! И как умно со стороны того же Антония! Он получает желаемое, не коснувшись Цезаря и пальцем».
– Я все-таки настаиваю, что Антония тоже надо убить, – упрямо сказал Кассий.
Ему ответил Децим:
– Нет, я так не думаю. Требоний прав. Если мы не станем оправдываться, совершив акт освобождения – отличное, кстати, наименование, Брут, я думаю, мы имеем право называть себя освободителями, – тогда у Антония будут причины поддержать нас. Во-первых, он возглавит войну с парфянами…
– Значит, он займет место Цезаря? – проворчал Кассий.
– Это война, а Антоний любит войну. Но занять место Цезаря? Это ему не удастся. Он слишком ленив. Весь пыл его уйдет на спор с Долабеллой, кто будет старшим консулом, – сказал Стай Мурк. – Я предлагаю кому-то из нас переговорить с Цицероном, который не войдет в курию при живом Цезаре, но будет счастлив полюбоваться на его мертвое тело.
– Есть более важная проблема, – сказал Децим, – а именно как помешать Антонию, Долабелле и другим курульным магистратам войти в курию, пока все не кончится. Одному из нас придется остаться в саду. Тому, кто с Антонием в приятельских отношениях, с кем он будет рад остановиться и поболтать. Пока Антоний не войдет в курию, никто туда не войдет, включая и Долабеллу. – Он глубоко вдохнул. – Пусть останется Гай Требоний.
Требоний дернулся от неожиданности. Децим подошел к нему, взял его руку и сильно сжал:
– Все имеющие опыт Галльской войны знают, что ты не боишься пользоваться кинжалом. Никто не осмелится назвать тебя трусом, мой дорогой Гай. Для пользы дела именно тебе надо остаться в саду, даже если это значит, что у тебя не будет возможности нанести удар во имя свободы.
Требоний ответил на пожатие:
– Я согласен, при условии что все будут согласны. Но в этом случае, Децим, ты нанесешь два удара. Один – за меня. Двадцать три человека – двадцать три удара. Так никто не узнает, чей удар был смертельным.
– Я с радостью это сделаю, – ответил Децим с блеском в глазах.
Проголосовали. Единогласно решили, что Гай Требоний остается в саду и задерживает Антония.
– Есть ли необходимость встречаться снова до ид? – спросил Цецилий Буколиан.
– Нет никакой необходимости, – широко улыбаясь, ответил Требоний. – Но я настаиваю, чтобы мы собрались в саду через час после рассвета. Ничего особенного не случится, если нас там увидят всех вместе. Все равно, как только Цезарь будет убит, ни для кого не останется тайной, о чем мы сговаривались. Зато мы без помех обсудим детали. Цезарь опоздает. Не забывайте, это ведь иды, и, значит, Цезарю придется выполнить обязанности flamen Dialis и провести овцу по Священной дороге, а потом подняться к вершине холма и совершить жертвоприношение. Наверняка у него найдутся и другие дела, поскольку он вскоре уедет из Рима… если, конечно, ему это удастся.
Все послушно засмеялись, кроме Брута и Кассия.
– Я полагаю, пройдет несколько часов, прежде чем Цезарь появится, – продолжил Требоний. – Децим, хорошо бы тебе на рассвете заглянуть в Государственный дом, чтобы сопроводить его к храму Юпитера, а потом и туда, куда ему вздумается пойти. Но как только он направится к Марсову полю, пошли нам предупреждение. Делай это открыто – скажи ему, что он сильно опаздывает и лучше известить сенаторов, что Цезарь уже в пути.
– В своих высоких красных башмаках, – хихикнул Квинт Лигарий.
У дверей храма Цереры все торжественно пожали друг другу руки, обменялись серьезными взглядами и растаяли в темноте.
– Гай, я хочу, чтобы ты вернул своих ликторов, – сказал Луций Цезарь кузену, встретив его около казначейства. – И не смей игнорировать меня под предлогом срочной необходимости продиктовать очередное письмо! Это уже какая-то болезнь.
– Я бы и рад отдохнуть хоть часок, Луций, но это невозможно, – ответил Цезарь, сделав знак секретарю идти следом за ними. – Нужно узаконить сто пятьдесят три надела для ветеранов. Государственной земли у нас нет, а владельцы латифундий, у которых моя комиссия покупает участки, сопротивляются. То, что скупается в чужих землях, тоже подлежит регистрации. Как цензор, я должен ежедневно заверять бесчисленные контракты, а еще я рассматриваю по тридцать – сорок петиций от граждан то одного, то другого города, и все с серьезными жалобами. И это только верхушка горы моей работы. Сенаторы и магистраты или слишком ленивы, или слишком высокомерны, или их что-то не устраивает в механизме правления… в общем, эффективной работы от них не дождешься. А у меня нет времени на отлаживание системы управления. Хотя это необходимо сделать до того, как я сниму с себя бремя диктаторских полномочий.