– Но я здесь и хочу тебе помочь, пусть ты и не просишь, – с легким упреком сказал Луций.
Цезарь улыбнулся, сжал его руку:
– Ты почтенный, уже немолодой консуляр, и помощь, которую ты оказал мне в Галлии, должна освободить тебя от тяжелой бумажной работы. Нет, пора расшевелить заднескамеечников, занять их хоть каким-то делом. А то на собраниях они просто сидят и молчат, а в остальные дни бегают по судам, вникают в суть пикантных процессов. Им интересно, но Риму никакой пользы.
Луций успокоился и согласился пройтись с Цезарем от источника Ютурны до небольшого круглого храма Весты. За ними двинулись и клиенты. Очень большая толпа. Тоже немалое бремя для человека. Глядя на них, Луций даже порадовался, что ликторов нет. Все поменьше народу.
Прилавки и палатки на Римском форуме ставить было не принято, но то здесь, то там к стенам жались ручные тележки, с которых завсегдатаи Форума покупали еду. Кроме того, ни одна из таблиц, увековечивающих законы, по которым жил Рим, не запрещала людям, сведущим в оккультизме, занимать здесь подходящие для своих дел уголки. Римляне – суеверный народ, и всякого рода астрологи, предсказатели, восточные маги, расположившись по периметру Форума, ждали возможности реализовать свой товар. Дашь серебряную монетку – и можешь узнать, что ждет тебя завтра, или почему твое предприятие терпит крах, или на какое будущее может надеяться твой новорожденный сын.
Старый жрец-предсказатель Спуринна имел беспримерную репутацию среди своих собратьев по ремеслу. Он сидел с той стороны Государственного дома, где жили весталки, возле двери, через которую римляне и римлянки проносили свои завещания, уверенные, что жрицы Весты их сохранят. Отличное место для предсказателя. Люди с мыслями о смерти в голове и с завещанием в руках всегда готовы остановиться, чтобы дать старому Спуринне денарий и узнать, сколько они еще проживут. Вид старика вызывал доверие к его дару, ибо человек это был худощавый, грязный, косматый, с покрытым шрамами лицом.
Когда оба Цезаря, не обратив на него внимания (многие годы он был непременным атрибутом этого места), проходили мимо, Спуринна поднялся.
– Цезарь! – позвал он.
Оба Цезаря остановились, посмотрели на него.
– Который Цезарь? – с улыбкой спросил Луций.
– Есть только один Цезарь, главный авгур! Его именем будут называть правителей Рима, – громко сказал Спуринна. Белый ореол вокруг темных радужных оболочек его глаз предвещал близкую смерть. – Цезарь значит царь!
– О нет, опять та же музыка, – вздохнул Цезарь. – Кто тебе платит, чтобы ты говорил так, Спуринна? Марк Антоний?
– Это не то, что я хочу сказать, Цезарь, и никто мне не платит.
– Тогда что ты хочешь сказать?
– Берегись Мартовских ид!
Цезарь порылся в кошельке, висевшем на его поясе, и кинул золотую монету, которую Спуринна ловко поймал.
– И что же случится в Мартовские иды, старик?
– Твоя жизнь в опасности!
– Спасибо, что предупредил, – сказал Цезарь и отошел.
– Его предсказания всегда сбываются, – с дрожью в голосе сказал Луций. – Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!
– Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!
Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почтенных консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.
Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.
– Когда? Кто? – нетерпеливо спросил Цицерон.
– В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух – из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я – человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.
– И никаких имен? – спросил Цицерон.
– Никаких.
– Я загляну к Бруту, – сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.
– Ты что-нибудь слышал о том, что Цезаря хотят убить? – спросил он, получив кубок с разбавленным вином.
– Ах об этом! – недовольно отреагировал Брут.
– Значит, что-то есть? – встрепенулся Цицерон.
– Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.
– А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!
– Да, печально, – согласился Брут.
– Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.
Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона:
– А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?
– Я? – ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. – Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.
– Беда в том, что твое перо и твой голос молчат, Цицерон. В сенате нет никого, кто всадил бы в тирана хотя бы словесный кинжал. Ты был нашей единственной надеждой. Вернись!
– Войти в сенат, когда этот человек сидит в диктаторском кресле? Да я скорее умру! – звенящим голосом заявил Цицерон.
Наступила короткая неловкая пауза.
– Ты пробудешь в Риме до ид? – спросил Брут.
– Определенно. – Цицерон деликатно кашлянул. – Как здоровье Порции?
– Не очень.
– А твоя мать, надеюсь, здорова?
– О, она несокрушима. Но сейчас ее нет. Тертулла ждет ребенка, и она посчитала, что сельский воздух ей будет полезен. Поэтому они укатили в Тускул.
Цицерон ушел, убежденный, что его одурачили, хотя и не понял, как и зачем.
На Форуме он встретил Марка Антония, поглощенного разговором с Гаем Требонием. На какой-то момент ему показалось, что они не хотят его замечать, но потом Требоний заулыбался.
– Цицерон, мы рады видеть тебя! Надеюсь, ты побудешь в Риме?
Антоний есть Антоний. Он просто буркнул что-то, небрежно махнул рукой Требонию и направился в Карины.
– Как я ненавижу этого человека! – воскликнул Цицерон.
– Он больше лает, чем кусает, – успокоил его Требоний. – Вся беда в размере его мужского достоинства. Трудно считать себя обычным человеком, если у тебя такой… божий дар.
Известный скромник Цицерон покраснел.
– Позор! – крикнул он. – Абсолютный позор!
– Ты имеешь в виду Луперкалии?
– Конечно Луперкалии! Демонстрировать такое!..
Требоний пожал плечами:
– Но это Антоний.
– И предлагать Цезарю диадему?
– Я думаю, к обоюдному удовольствию. Это, видимо, сговор. Дурацкая выходка дала возможность Цезарю не только публично отказаться от диадемы, но и высечь это на бронзе. Мне сказали, что таблицу с латинским и греческим текстами прикрепят к его новой ростре.
Цицерон увидел Аттика, простился с Требонием и поспешил прочь.
Готово, подумал Требоний, радуясь, что отделался от любопытствующего болтуна. Антоний знает, когда и где, а остальным пока рано.
В тринадцатый день марта Цезарь наконец нашел время посетить Клеопатру, которая встретила его распростертыми объятиями, поцелуями, лихорадочными ласками. Он очень устал, но несносный строптивец в паху взбодрился и властно потребовал своего. Они удалились в спальню и до вечера занимались любовью. Потом Цезарион захотел поиграть со своим отцом, которого он с каждым разом радовал все больше и больше. Галльский сын Цезаря от Рианнон исчез без следа, он тоже очень походил на отца, но Цезарь помнил его как глупого малыша, неспособного даже запомнить имена пятидесяти фигурок, заключенных внутри игрушечного троянского коня. Для Цезариона Цезарь велел отыскать такую же игрушку и после первого же урока с удовольствием убедился, что мальчик легко узнает каждого из героев и может любого назвать. Значит, он неглуп, что в будущем очень ему пригодится.
– Только одно меня беспокоит, – сказала Клеопатра за поздним ужином.
– Что же, любовь моя?
– Я все еще не беременна.
– Дела не дают мне пересекать Тибр достаточно часто, – спокойно сказал Цезарь. – И мне кажется, я не из тех молодцов, которые могут оплодотворить женщину одним снятием тоги.
– Но Цезарионом я забеременела сразу.
– Такое бывает.
– Это, наверное, потому, что со мной нет Тахи. Она знает язык цветов и вычисляет дни, благоприятные для зачатия.
– Принеси жертву Юноне Соспите. Ее храм стоит за границами города, – посоветовал Цезарь.
– Я принесла жертву Исиде и Хатхор, но им, наверное, не нравится находиться так далеко от Нила.
– Не беспокойся, скоро они будут дома.
Она повернулась на ложе, подняла на него свои большие золотистые глаза. Да, он ужасно устал и иногда забывает пить свой сироп. Однажды он упал в людном месте и стал биться в конвульсиях, но, к счастью, рядом был Хапд-эфане. Он влил в него сироп, прежде чем возникла необходимость ввести трубку. Цезарь, оправившись, сослался на мышечные судороги, и это, кажется, удовлетворило присутствующих. Но все-таки тот случай напугал его, и с тех пор Цезарь помнил о целебном напитке, а Хапд-эфане стал более бдительным.
– Ты такая красивая, – сказал Цезарь, поглаживая ее живот.
Бедная девочка, лишенная возможности иметь еще одного ребенка, потому что римлянин, великий понтифик, против инцеста. Мурлыча от удовольствия, она потянулась, опустила длинные черные ресницы, положила руку на его пах.
– Это я-то красивая, с моим длинным носом и тощим телом? Сервилия даже в свои шестьдесят красивее меня.
– Сервилия – ведьма, не заб