ывай. Когда-то и я считал ее красивой, но удерживала она меня не красотой. Она умная, интересная, хитрая.
– А я нашла в ней подругу.
– У нее свои цели, поверь мне.
Клеопатра пожала плечами:
– Какое мне до них дело? Я не римлянка, которую она может погубить, и ты прав, она умная, с ней интересно. Она спасла меня от тоски, пока ты был в Испании. Через нее я познакомилась еще с несколькими римлянками. Эта Клодия! – хихикнула она. – Распутница, но с ней не скучно. Она привела ко мне Гортензию – по-моему, самую толковую женщину здесь.
– Я и не знал. После смерти Цепиона – а это больше двадцати лет назад – она носила вдовий траур и отказывала всем ухажерам, которые увивались за ней. Я удивлен, что она водится с Клодией.
– Может быть, – притворно застенчиво сказала Клеопатра, – Гортензия предпочитает иметь любовников. Они с Клодией сидят вместе на берегу и выбирают их из голых юношей, плавающих в Тригарии.
– Семейная черта Клавдиев – ничуть не заботиться о своей репутации. Клодия и Гортензия все еще ходят к тебе?
– Часто. Я вижу их чаще, чем тебя.
– Это упрек?
– Нет, я все понимаю и все же скучаю. Хотя с тех пор, как ты вернулся, я больше вижу мужчин. Например, Луция Пизона и Филиппа.
– И Цицерона?
– Мы с Цицероном не ладим, – сказала Клеопатра, сделав гримаску. – Скажи-ка мне вот что: когда ты представишь меня более известным римлянам? Например, Марку Антонию. Я умираю от желания познакомиться с ним, но он игнорирует мои приглашения.
– С такой женой, как Фульвия, он и не посмеет принять их, – усмехнулся Цезарь. – Она собственница.
– А зачем ему говорить ей, куда он идет?
После небольшой паузы она с тоской произнесла:
– Я не увижу тебя после ид? Ты придешь завтра?
– Сегодня я весь твой, любовь моя, но на рассвете должен вернуться в город. Слишком много работы.
– Тогда завтра вечером?
– Увы! Лепид устраивает званый обед только для мужчин, и я не могу туда не явиться. Я должен быть там. По крайней мере, у меня появится шанс пожать руки тем, с кем иной возможности повидаться не будет. Да и было бы неучтиво первый раз сказать Бруту и Кассию об их провинциях в присутствии всего сената.
– Еще два больших человека, с которыми я не знакома.
– Фараон, тебе двадцать пять лет, пора бы понять, что многие известные мужчины и женщины Рима не хотят иметь с тобой дела, – спокойно заметил Цезарь. – Они называют тебя царицей зверей и винят в моих якобы монархических настроениях. Считают, что ты на меня дурно влияешь.
– Глупости! – возмутилась она, выпрямляясь. – Никто на свете не может повлиять на тебя!
Марк Эмилий Лепид очень преуспел с тех пор, как Цезарь занял диктаторский пост. Самый младший из трех сыновей того Лепида, который вместе с отцом Брута восстал против Суллы, он родился в сорочке. Это считалось счастливым знаком. Так все и вышло. Он был еще слишком мал, чтобы участвовать с отцом в мятеже. Старший из трех сыновей Лепида погиб, а средний, Павел, провел много лет в изгнании. Семья была в высшей степени патрицианской, но, после того как разрыв сердца унес Лепида-старшего в иной мир, казалось, у нее не осталось шансов восстановить свое положение среди самых знатных римских семей. Цезарь, подкупив возвращенного из ссылки Павла, надеялся с его помощью сделаться консулом, не пересекая померия. К сожалению, Павел оказался слизняком. Он не стоил тех огромных денег, что Цезарь ему заплатил. Курион стоил меньше, но сделал гораздо больше.
Что бы Цезарь ни предпринимал, пытаясь противостоять шквалу нападок, ничто ему не помогало. Оставалось одно – перейти Рубикон. Это была его последняя ставка. А Марк Лепид, самый младший в своей родовой ветви, тут же поставил на Цезаря и с тех пор никогда не оглядывался на прошлое. Он малость чокнутый и не ладит с законом, говорили о нем окружающие. Всегда выкручивается, чтобы платить поменьше налогов, а в политике полный ноль. Но два ценных качества перевешивали недостатки. Он был человеком Цезаря и достаточно знатным аристократом, чтобы придать фракции Цезаря респектабельность.
Его первая жена была бесприданницей из рода Корнелиев Долабелл, но вскоре после родов она умерла. Следующая жена принесла приданое в пятьсот талантов. Она была средней дочерью Сервилии и ее второго мужа Силана. Юнилла вышла за него замуж за несколько лет до того, как Цезарь пересек Рубикон. И все те годы ее деньги держали Лепида на плаву. А в начале гражданской войны теща Лепида была очень рада, что он и Ватия Исаврийский вошли в лагерь Цезаря, поскольку Брут и Тертулла выбрали лагерь Помпея. Кто победит, для Сервилии не имело значения. Проиграть она не могла.
Зять Лепид нравился Сервилии меньше других, в основном потому, что говорил ей в глаза все, что думал. Ему и в голову не приходило льстить ей. Высокому, красивому, статному, кровно связанному с Юлиями Цезарями аристократу было все равно, какого мнения о нем Сервилия. Да и Юнилле, которая очень любила Лепида. У них родились два сына и дочь. Дети как дети, спокойные, никаких особых дарований.
Разбогатев под покровительством Цезаря, Лепид купил внушительный особняк на Гермале, северо-западной стороне Палатина, с видом на Форум и со столовой, достаточно просторной, чтобы вместить шесть пиршественных лож. Повара у него были не хуже, чем у Клеопатры, а винный погреб хвалили все, кому выпала честь судить о его содержимом не понаслышке.
Хорошо сознавая, что Цезарь сразу после заседания сената может уехать из Рима, Лепид заручился его обещанием отобедать у него накануне Мартовских ид. Будут лишь мужчины, среди них Антоний, Долабелла, Брут, Кассий, Филипп. Он звал и Цицерона, но тот отклонил приглашение. Сказал, что нездоров.
К его удивлению, Цезарь пришел раньше всех.
– Дорогой Цезарь, я думал, ты придешь последним и уйдешь первым, – приветствовал гостя в огромном атрии хозяин дома.
– В моем сумасшествии есть система, дорогой начальник конницы, – сказал Цезарь, одной рукой указывая на замершую сзади свиту, в которую входил и египетский врач. – Боюсь, мне придется проявить непростительную невежливость, работая во время трапезы, поэтому я пришел пораньше, чтобы просить тебя посадить меня на самое дальнее ложе, где я буду один. Устрой на locus consularis кого захочешь, а меня помести там, где я смогу читать, писать и диктовать, не отвлекая других гостей.
Лепид воспринял это совершенно спокойно.
– Любое ложе будет твоим, – сказал он, сопровождая неудобного, но почетного гостя в столовую. – Сейчас внесут пятое ложе, потом можешь выбрать.
– Сколько нас будет?
– Двенадцать, включая тебя и меня.
– Edepol! Значит, каждое ложе рассчитано на двоих.
– Только мое. Не беспокойся, Цезарь, Антоний возляжет рядом со мной, – усмехнулся Лепид. – Он такой огромный, что третьего просто сбросит. Остальные устроятся по трое. Места хватит на всех.
– Фактически я даже выручаю тебя, – сказал Цезарь, когда слуги внесли пятое ложе и поставили в дальний конец, слева от хозяйского lectus medius. – Я расположусь там. Это как раз то, что мне нужно. Есть где разложить документы, и, если позволишь, я попросил бы тебя поставить за моей спиной стул для секретарей. Они будут сменять друг друга, приходить и уходить. Остальные будут ждать снаружи.
– Я прослежу, чтобы их устроили и накормили, – сказал Лепид и поспешил уйти, чтобы дать соответствующие указания управляющему.
Таким образом, гости, пришедшие несколько позже, нашли Цезаря на самом незавидном месте, сплошь заваленном свитками и бумагами. Позади него, на стуле, сидел напряженно внимающий ему секретарь.
– Бедный Лепид! – улыбнулся Луций Цезарь. – Лучше всего, если ты посадишь Кальвина, Филиппа и меня напротив этого бесцеремонного нечестивца. Мы не из робких и не оставим его без внимания. Кто знает, вдруг ему захочется поговорить.
Когда внесли первое блюдо, Марк Антоний и Лепид возлежали на lectus medius. Долабелла, Луций Пизон и Требоний разместились справа от них, далее устроились Филипп, Луций Цезарь и Кальвин. Слева от lectus medius возлежали Брут, Кассий и Децим Брут. За ними – Цезарь.
Естественно, усердие Цезаря никого не удивило, поэтому обед проходил очень весело, чему способствовало и отличное фалернское белое вино к первому, рыбному блюду, и великолепное хиосское красное вино к мясу, и сладкое, слегка шипучее белое вино из Альбы Фуценции к сырам и десерту, завершавшим обед.
Филиппу очень понравился новый десерт, изобретение кулинаров Лепида. Он являл собой желеобразную смесь сливок, меда, протертой ранней клубники, яичных желтков и взбитых белков. Все это, замороженное в форме павлина и облитое взбитыми коровьими сливками, окрашенными соком листьев и лепестков в розовый, зеленый, голубой, лиловый и желтый цвета, красовалось перед ним на столе.
– Должен признать, – бормотал он взволнованно, – что в сравнении с этим моя амброзия с Фисцелльских гор чересчур приторна. А здесь идеальное сочетание! Подлинная амброзия! Цезарь, попробуй. Ну хоть ложечку, а!
Цезарь поднял голову, усмехнулся, попробовал и удивленно поднял глаза:
– Ты прав, Филипп, это амброзия. Статья десятая: закон запрещает продавать, обменивать, дарить талон на бесплатное зерно под страхом наказания, предписывающего провинившемуся в течение пятидесяти рыночных интервалов работать в некрополях и бросать известь в ямы для захоронения бедняков. – Он попробовал еще ложечку. – Очень вкусно! Мой врач одобрил бы. Статья одиннадцатая: со смертью владельца талона на бесплатное зерно талон следует возвратить плебейскому эдилу вместе со свидетельством о смерти…
– А я думал, Цезарь, – прервал его Децим Брут, – что закон о распределении бесплатного зерна уже принят.
– Да, но, перечитав его, я нашел, что он допускает двоякое толкование. В лучших законах, Децим, нет лазеек.
– А меня потрясло наказание, – сказал Долабелла. – Забрасывание известью вонючих общих могил удержит кого угодно от чего угодно.