– Мне надо было найти какое-то средство устрашения для людей, у которых нет денег, чтобы заплатить штраф, и нет имущества, которое можно было бы конфисковать. Обладатели талонов на бесплатное зерно очень бедны, – сказал Цезарь.
– Теперь, когда ты оторвался от своих бумаг, ответь мне на один вопрос, – попросил Долабелла. – Я заметил, что ты хочешь иметь сто единиц артиллерии на один легион для войны с парфянами. Я знаю, что ты ярый сторонник артиллерии, Цезарь, но не слишком ли это много?
– Катафракты, – коротко ответил Цезарь.
– Катафракты? – хмурясь, переспросил Долабелла.
– Парфянская кавалерия, – пояснил Кассий, который видел тысячи таких конников на реке Билех, – вся, с головы до ног, покрытая доспехами. Они ездят на лошадях, тоже защищенных доспехами.
– Да, я помню, Кассий, о твоих докладах сенату. Ты говорил, что на полном скаку они не опасны, и мне пришло в голову бомбить их на ранних стадиях боя, – задумчиво сказал Цезарь. – Можно будет бомбить и обозы верблюдов, подвозящих новые стрелы парфянским лучникам. Если мой замысел не удастся, можно перевести бо́льшую часть артиллерии в запас, но почему-то мне думается, что я прав.
– Я тоже так думаю, – сказал Кассий, пораженный этой идеей.
Антоний, который не любил мужских пирушек со слишком чопорными сотрапезниками, хотя бы и равными ему по происхождению, рассеянно слушал этот разговор, то задумчиво глядя на lectus imus, занятое Брутом, Кассием и Децимом Брутом, то переводя взгляд на Цезаря. «Завтра, мой дорогой родич, завтра! Завтра ты умрешь от рук этих вот трех человек и непризнанного гения, разместившегося напротив, – Требония. Этот не отступится. Но видел ли ты когда-нибудь более несчастное лицо, чем лицо Брута? Почему он участвует в том, что наводит на него такой ужас? Готов поспорить, он в жизни еще никого не убивал!»
– Возвращаясь к известковым ямам, некрополям и смерти, – вдруг громко произнес Антоний. – Какая смерть лучше? Как предпочли бы умереть вы?
Брут дернулся, побелел, быстро положил свою ложку.
– В сражении, – тут же ответил Кассий.
– Во сне, – сказал Лепид, вспомнив своего отца, вынужденного развестись с обожаемой женой и медленно угасавшего от тоски.
– Просто от старости, – хихикнул Долабелла.
– С чем-нибудь вкусным на языке, – сказал Филипп, облизывая ложку.
– В окружении своих детей, – откликнулся Луций Цезарь, чей единственный сын был сплошным разочарованием. – Нет хуже участи, чем пережить их.
– С чувством выполненного долга, – сказал Требоний.
Он посмотрел на Антония с отвращением. Этот мужлан что, хочет их выдать?
– Читая поэму, превосходящую поэмы Катулла, – сказал Луций Пизон. – Я думаю, Гельвий Цинна мог бы со временем его превзойти.
Цезарь вскинул голову, удивленно подняв брови:
– Не важно, как ты умрешь, если смерть внезапна.
Кальвин, который уже некоторое время беспокойно ворочался, что-то пробормотал, потом вдруг застонал и схватился за грудь.
– Я боюсь, что моя смерть уже пришла. Больно! Как больно!
Цезарь как раз собирался сообщить Бруту и Кассию, в какие провинции он намерен их направить, но вместо этого ему пришлось послать слугу в атрий – за Хапд-эфане. Все столпились вокруг Кальвина, сочувственно перешептываясь. Цезарь склонился над ним.
– Это спазм сердца, – сказал Хапд-эфане, – но я не думаю, что он умрет. Его надо отправить домой и лечить.
Цезарь проследил, чтобы больного удобно устроили в паланкине.
– Что за зловещую тему ты выбрал для разговора! – резко сказал он Антонию.
«Более зловещую, чем ты думаешь», – мысленно усмехнулся тот.
Брут и Кассий на обратном пути молчали, пока не подошли к дому Кассия.
– Встретимся через полчаса после рассвета у подножия лестницы Кака, – сказал Кассий. – У нас будет достаточно времени, чтобы дойти до Марсова поля. Договорились?
– Нет, – сказал Брут. – Не жди меня. Я пойду один. Мне составят компанию мои ликторы.
Кассий нахмурился, внимательно посмотрел на бледное лицо Брута.
– Я надеюсь, ты не собираешься улизнуть? – резко спросил он.
– Конечно нет. – Брут глубоко вздохнул. – Бедная Порция довела себя до ужасного состояния. Она…
Кассий скрипнул зубами.
– Она нас чуть не подставила! – Он забарабанил в свою дверь. – Не вздумай пойти на попятный, слышишь?
Брут медленно завернул за угол к своему дому, постучал. Его впустил слуга. На цыпочках он прокрался к спальне, молясь, чтобы Порция уже спала.
Но она не спала. Как только слабый свет лампы упал на порог, она вскочила с кровати, бросилась к мужу и судорожно вцепилась в него:
– Что такое? В чем дело? – Это был шепот, но способный разбудить весь дом. – Ты так рано пришел! Почему? Все открылось?
– Тише, тише! – Он затворил дверь. – Нет, не открылось. Кальвину сделалось плохо, поэтому все разошлись.
Он сбросил тогу и тунику прямо на пол и сел на кровать, чтобы снять башмаки.
– Порция, ложись спать.
– Я не могу спать, – сказала она и тяжело опустилась рядом.
– Тогда выпей сиропа с опийным маком.
– У меня от него запор.
– А меня сейчас пронесет. Пожалуйста, о, пожалуйста, ляг на свою сторону кровати и сделай вид, что спишь! Мне нужен покой.
Вздыхая и ворча, она подчинилась. Брут почувствовал движение в кишечнике, встал, надел тунику, сунул ноги в шлепанцы.
– Что такое? Что?
– Ничего, просто живот болит, – сказал он, взял лампу и пошел в уборную.
И сидел там, пока не уверился, что в кишечнике ничего не осталось, потом, дрожа, слонялся по колоннаде, пока холод не погнал его обратно в дом. В спальню, к Порции. Он прошел мимо двери Стратона Эпирского. Дверь закрыта, под ней полоска света. Дверь Волумния. Тоже закрыта, но света нет. Дверь Статилла. Чуть приоткрыта, виден свет. Он тихонько царапнул дверь, тут же появился Статилл и буквально втянул его в комнату.
Брут не нашел ничего странного в просьбе Порции о том, чтобы Статилл поселился с ними. Она не сказала, что хочет тем самым избавить юного Луция Бибула от старика, вовлекающего его в пьянство, ибо Брут и сам все понимал. Статилл – друг Катона, и Брут был рад видеть его у себя. А сейчас он был рад ему еще больше.
– Можно я посплю у тебя? – спросил он, стуча зубами от холода.
– Конечно можно, – ответил Статилл.
– Я не могу видеть Порцию.
– Боги!
– У нее истерика.
– Неужели? Ложись, я поищу одеяла.
Ни один из троих домашних философов не знал о готовящемся убийстве, хотя они чувствовали что-то неладное. И дружно решили, что Порция сходит с ума. Но как не пожалеть дочь Катона, столь нервную и чувствительную, когда у нее такая свекровь? Сервилия набрасывалась на Порцию всякий раз, как только Брут покидал дом. Но Статилл видел, как росла Порция, а двое других философов – нет. Сообразив, что она влюбляется в Брута, он попытался помешать этому, не дать вызреть плоду. Отчасти из ревности, но главным образом из страха, что она изведет Брута своей нервозностью. Но возможно, все бы и выправилось, если бы не Сервилия, которой был ненавистен Катон! И теперь вот он, бедный Брут, слишком напуганный, чтобы видеть жену. Поэтому Статилл засуетился над ним, что-то напевая под нос, укладывая несчастного мальчика на кушетку. Потом сел с лампой сторожить его сон.
Во сне Брут стонал и ворочался. И вдруг проснулся. Ему приснилось, как в грудь Цезаря вонзается окровавленный нож. Просидевший всю ночь в кресле Статилл дремал, но очнулся, как только Брут спустил ноги с кушетки.
– Отдохни еще, – предложил философ.
– Нет, сегодня заседает сенат. Я уже слышу пение петухов, значит через час рассветет, – сказал Брут, вставая. – Спасибо, Статилл, мне нужно было где-то укрыться.
Он вздохнул, взял свою лампу.
– Надо посмотреть, как там Порция.
На пороге он остановился, как-то странно засмеялся:
– Слава всем богам, что моя мать в Тускуле. Если вернется, то ведь только к вечеру?
Порция тоже спала. Она лежала на спине, закинув руки за голову, со следами слез на лице. Ванна для Брута была уже готова, и он ненадолго опустился в теплую воду. Невозмутимый слуга стоял рядом с мягким льняным полотенцем. Чувствуя себя лучше, Брут надел чистую тунику, сенаторские кальцеи и прошел в кабинет – почитать Платона.
– Брут, Брут! – с криком ворвалась к нему Порция. Волосы спутаны, глаза вот-вот вылезут из орбит, рубашка падает с плеч. – Брут, сегодня?! Сегодня, да?
– Дорогая моя, тебе нехорошо, – сказал он, не вставая. – Вернись в постель, а я пошлю за Атилием Стилоном.
– Мне не нужен врач! Со мной все в порядке!
Не сознавая, что ее жесты и выражение лица противоречат этому утверждению, она сунулась в – увы! – пустую корзину для свитков, потом выхватила перо из стакана, стоящего на письменном столе, и стала рубить им воздух как кинжалом.
– Вот тебе, чудовище! Вот тебе, убийца Республики!
– Дит! – крикнул Брут. – Дит!
Тут же появился управляющий.
– Дит, найди служанок госпожи Порции и пришли их сюда. Она плохо себя чувствует. Пошли за Атилием Стилоном.
– Я не больна! Вот тебе! Умри, Цезарь! Умри!
Эпафродит испуганно взглянул на нее и убежал. Вернулся он подозрительно быстро в сопровождении четырех служанок.
– Пойдем, domina, – сказала Сильвия, знавшая Порцию с детства. – Полежи, пока не придет Атилий.
Порция ушла, но не без борьбы. Она сопротивлялась так яростно, что пришлось кликнуть еще двоих слуг.
– Запри ее в комнате, Дит, – велел Брут, – но проследи, чтобы там не было ножниц и ножей для бумаги. Я боюсь за ее рассудок, правда боюсь.
– Это очень печально, – сказал Эпафродит, больше беспокоясь о состоянии Брута, который казался испуганным. – Подавать завтрак?
– Уже рассвело?
– Да, domine, только что. Но солнце еще не взошло.
– Тогда я поем немного хлеба с медом и выпью того травяного отвара, который готовит себе повар. У меня что-то с животом, – признался Брут.