Они обнялись и заплакали.
– Ты знаешь, кто это сделал, Матий? – спросил Луций, вытирая слезы.
Тот обнял его за плечи, и они пошли вместе.
– Я слышал несколько имен, поэтому Пизон попросил меня встретить тебя. Это Марк Брут, Гай Кассий и два личных легата Цезаря, его сослуживцы по Галльской войне – Децим Брут и Гай Требоний. Тьфу! – Матий плюнул. – Они всем обязаны ему – и так его отблагодарили.
– Зависть – худший из всех пороков, Матий.
– Идея принадлежала Требонию, – продолжал Матий, – хотя сам он в убийстве не участвовал. Его задачей было задержать Антония, чтобы тот не вошел в курию, пока Цезаря не убьют. Внутри не было ликторов. Они все продумали и преуспели в главном, но потом все пошло не по их плану. Убийцы запаниковали и ринулись к храму Юпитера Всеблагого Всесильного. Теперь они там.
Луция бросило в холод.
– Принимал ли Антоний участие в заговоре?
– Кто говорит – да, кто говорит – нет, но Луций Пизон так не думает, и Филипп тоже. Нет реальной причины подозревать его, Луций, раз Требоний остался на улице, чтобы его задержать. – Матий всхлипнул, захлюпал, последовал новый поток слез. – Ох, Луций, что же нам теперь делать? Если Цезарь, при всей его гениальности, не смог найти выхода, тогда остальным нечего и пытаться. Мы погибли. Как жить без него?
У Сервилии был сложный день. Тертулла чувствовала себя плохо, и местная тускуланская повитуха отсоветовала ей ехать в город. Там грязно и воздух нездоровый, да и дорога тряская, не ровен час случится выкидыш! Поэтому Сервилия пустилась в путь одна и приехала в Рим, когда уже стемнело. Она так быстро прошла мимо слуги, стоявшего у дверей, что тот не успел ничего ей сказать. Да она и не стала бы его слушать. Короткие крепкие ножки вынесли ее на колоннаду. С мужской половины неслись пьяные вопли. Ах, философы, ах, паразиты! Они, без сомнения, опять напились. Будь ее воля, они ночевали бы на мусорной куче под Земляным валом у известковых ям. Или, что еще лучше, висели бы на трех крестах среди розовых клумб перистиля.
Ее служанка бежала за ней, стараясь не отставать. Сервилия вошла в свои комнаты, скинула на пол накидку. Чувствуя, что ее мочевой пузырь вот-вот лопнет, она сначала хотела пройти в уборную, потом пожала плечами и вышла в коридор, ведущий к столовой и кабинету Брута. Везде горели лампы. Эпафродит, ломая руки, вышел ей навстречу.
– Не говори мне ничего! – гаркнула она, будучи в очень плохом настроении. – Что эта девка опять натворила?
– Этим утром мы решили, что она умерла, domina, и мы послали за хозяином в курию Помпея. Но он оказался прав. Он сказал, что у нее просто глубокий обморок, и это действительно было так.
– Значит, он весь день просидел у ее постели, а не находился, как должно, в сенате?
– В том-то и дело, что нет, госпожа! Он сказал слуге, что у нее просто обморок, и домой не пошел! – Эпафродит зарыдал. – О-о-о, а теперь он не может вернуться!
– Что за чушь? Почему это не может?
– Он хочет сказать, – крикнула вбежавшая Порция, – что Цезарь мертв и что мой Брут – мой Брут! – убил его!
Ужас парализовал Сервилию. Она стояла, чувствуя, как что-то теплое течет по ногам. Моча. Но она онемела и не могла ни двинуться, ни вздохнуть. Застыла с открытым ртом и выпученными глазами.
– Цезарь мертв, мой отец отомщен! Твой любовник мертв, потому что твой сын убил его! И это я заставила его! Я!
Способность двигаться неожиданно вернулась. Сервилия подскочила к Порции и с размаху ударила ее кулаком. Порция растянулась на полу во весь свой рост, а Сервилия обеими руками вцепилась ей в волосы и потащила к луже мочи. Она тыкала ее лицом в эту лужу, пока Порция не закашлялась и не очнулась.
– Meretrix mascula! Femina mentula! Грязная, сумасшедшая, низкорожденная verpa!
Порция поднялась на ноги и набросилась на Сервилию, пустив в ход зубы и ногти. Две женщины дрались с переменным успехом, яростно, молча. Эпафродит звал на помощь. Женщин смогли растащить только шестеро слуг.
– Заприте ее в ее комнате! – задыхаясь, велела Сервилия, очень довольная, что сумела взять верх.
Вот она, Порция, вся в крови, поцарапанная и избитая!
– Идите! Делайте, что вам сказано! – рявкнула она. – Делайте, иначе я всех вас распну!
Трое философов высунулись из дверей, но никто не осмелился подойти, никто не протестовал, когда стонущую, кричащую Порцию дотащили до ее комнаты и заперли там.
– Что смотрите? – крикнула хозяйка дома троим философам. – Хотите висеть на крестах, насосавшиеся дешевого пойла пиявки?
Они спрятались в свои комнаты, но Эпафродит остался на месте. Когда Сервилия в таком состоянии, лучше быть при ней.
– Дит, то, что она тут наговорила, – это правда?
– Боюсь, что да, госпожа. Хозяин с другими укрывается в храме Юпитера Всеблагого Всесильного.
– С другими?
– Их там несколько человек. Гай Кассий тоже среди заговорщиков.
Она покачнулась, схватилась за Дита:
– Помоги мне дойти до комнаты, и пусть кто-нибудь вымоет здесь. Сообщай мне все новости, Дит.
– Да, domina. А… госпожа Порция?
– Останется там, где находится. Не давать ни еды, ни питья. Пусть сгниет!
Прогнав служанку, Сервилия захлопнула дверь и упала на кушетку, мотая из стороны в сторону головой. «Цезарь? Мертв? Нет, этого не может быть! Но это случилось. Катон, Катон, Катон, чтоб ты за это вечно катал камни в аиде! Это ты виноват, больше никто. Это ты привел сюда эту шлюху, это ты вложил в голову Брута идею жениться на ней, это ты и тот mentula, твой отец, разрушили мою жизнь! Цезарь, Цезарь! Как я любила тебя! Я всегда буду любить тебя, я не смогу избавиться от этого чувства».
Она затихла, ресницы веером опустились на мертвенно-бледные щеки. Пришли сладкие мысли. Она стала придумывать, какими способами убьет Порцию. О, какой это будет день! Потом резко открыла глаза. Взгляд стал яростным и тяжелым. Нет. В первую очередь надо решить намного более важный вопрос – как выручить Брута, чтобы эта катастрофа не погребла его бесповоротно, чтобы род Сервилия Цепиона и род Юния Брута вышел из нее, не потеряв ни состояния, ни репутации. Цезарь мертв, но крах семейства его не вернет.
– Уже два часа, как стемнело, – сказал Антоний. – Теперь, пожалуй, можно.
– Можно что? – спросила Фульвия. Взгляд ее фиолетово-синих глаз потемнел. – Марк, что ты задумал?
– Пойду в Государственный дом.
– Зачем?
– Чтобы убедиться, что он действительно мертв.
– Конечно, он мертв! Если бы это было не так, кто-нибудь тебя известил бы. Останься дома, пожалуйста! Не оставляй меня одну!
– С тобой ничего не случится.
И он ушел, накинув на плечи зимний плащ.
Карины, один из самых богатых кварталов Рима, ответвляясь от Эсквилинского холма, почти примыкали к Форуму. А от квартала публичных домов их отделяли несколько храмов и дубовая роща. Идти было недалеко. Лампы отбрасывали колеблющийся свет на Священную дорогу, очень людную в этот поздний час, ибо все шли к центру Рима в ожидании хоть каких-нибудь новостей. Закрыв лицо плащом, Антоний пробился сквозь толпу, двигавшуюся к Нижнему форуму, и продолжил путь. Пространство вокруг Государственного дома было заполнено. Он опять пробился сквозь толчею и на глазах у всех, чего совсем не хотел, постучал в дверь. В ту, что вела в покои великого понтифика, являвшиеся резиденцией Цезаря. Никто его не остановил. Многие безутешно плакали. Все это были простые римляне. Ни одного сенатора. Ни одного.
Узнав Антония, Трог открыл дверь настолько, чтобы он смог протиснуться внутрь, и быстро закрыл ее. За Трогом стоял Луций Пизон, его смуглое лицо было мрачным.
– Он здесь? – спросил Антоний, бросив плащ Трогу.
– Да, в храме. Пойдем, – ответил Пизон.
– А Кальпурния?
– Моя дочь в постели. Этот странный египтянин дал ей снотворное.
Храм располагался между двумя половинами Государственного дома. Это было огромное помещение без статуй, ибо оно принадлежало numina, лишенным облика, безличным божествам, чей культ на несколько столетий предвосхитил проникновение греческих религиозных представлений и служил основной составляющей религии Рима. Эти незримые силы управляли разными аспектами жизни. Им, например, были подвластны кладовые, зернохранилища, колодцы и перекрестки. Зал был залит ярким светом, идущим от множества канделябров. Большие двойные бронзовые двери распахнуты в обе стороны: одни – на колоннаду, обегающую перистиль, другие – в мистическую обитель царей с двумя миндальными деревцами и тремя мозаичными дорожками, ведущими к дальним дверям. Вдоль каждой из стен этого помещения располагались восковые маски старших весталок со времен первой весталки Эмилии, встроенные в миниатюрные подобия храмов, каждый на дорогом пьедестале.
Цезарь сидел на черных похоронных носилках в центре зала и словно бы спал. Только Хапд-эфане знал, что верхняя часть левой стороны его лица тщательно вылеплена из нанесенного на кисею воска. Глаза и рот закрыты. Потрясенный и испуганный Антоний медленно подошел к носилкам и заглянул в лицо спящему. Великий понтифик был в своем облачении. Тога с туникой в алую и пурпурную полосы, на голове дубовый венок. Не было, правда, кольца с печаткой, которое он обычно носил. Длинные тонкие пальцы сложены на коленях, ногти подстрижены и отполированы.
Внезапно Антоний понял, что больше не может этого выносить. Он повернулся, вышел из храма и направился в кабинет Цезаря. Пизон шел за ним.
– Здесь есть какие-нибудь деньги? – спросил Антоний.
Пизон удивился.
– Почем я знаю? – резко ответил он.
– Кальпурния знает. Разбуди ее.
– Что?
– Разбуди Кальпурнию! Она знает, где он держит деньги.
Говоря это, Антоний открыл ящик письменного стола и стал шарить в нем.
– Антоний, прекрати!
– Я наследник Цезаря, все равно все это будет моим. Какая разница, сейчас или позже я возьму отсюда немного? Меня преследуют кредиторы, я должен найти хоть какие-то деньги, чтобы завтра же заткнуть им рты.