В гневе Пизон был ужасен. Лицо его от природы имело зверское выражение, а оскал обнажил ломаные и гнилые клыки. Он схватил Антония за руку, выдернул ее из ящика и задвинул его.
– Я сказал, прекрати! И я не собираюсь будить мою бедную дочь!
– Говорю же тебе, я его наследник!
– А я – душеприказчик! И ты не будешь здесь шарить и ничего не возьмешь, пока я не увижу завещание! – объявил Пизон.
– Хорошо, это можно организовать.
Антоний быстро вернулся в храм, где Квинтилия, старшая весталка, бодрствовала возле тела главного жреца Рима.
– Ты! – рявкнул Антоний, грубо сдернув ее со стула. – Принеси завещание Цезаря!
– Но…
– Я сказал, принеси мне завещание Цезаря, и сейчас же!
– Не смей беспокоить сон Цезаря! – прорычал Пизон.
– На это нужно время, – пролепетала испуганная Квинтилия.
– Тогда не трать его понапрасну! Найди завещание и принеси в кабинет. Шевелись, толстая, глупая свинья!
– Антоний! – рявкнул Пизон.
– Он мертв. Ему все равно! – Антоний махнул рукой в сторону Цезаря. – Где его печатка?
– У меня, – просипел Пизон.
Его душил гнев, не давая кричать.
– Отдай мне ее! Я его наследник!
– Нет, пока я не буду в этом уверен.
– У него должны быть ценные бумаги, купчие и все такое, – пробормотал Антоний, роясь в бюро.
– Есть, но не здесь, алчный и глупый осел! Все у банкиров. Он ведь не Брут, чтобы заводить в доме комнаты-хранилища.
Опередив Антония, Пизон сел за стол.
– Молю богов, – холодно сказал он, – чтобы смерть твоя была медленной и ужасной.
Появилась Квинтилия со свитком в руке. Антоний двинулся к ней, но она ловко обогнула его и с удивительным проворством передала свиток Пизону. Пизон взял свиток и поднес его к лампе, проверяя, цела ли печать.
– Спасибо, Квинтилия, – сказал он. – Пожалуйста, попроси Корнелию и Юнию прийти сюда в качестве свидетельниц. Этот неблагодарный настаивает, чтобы завещание Цезаря было вскрыто сейчас.
Три весталки, с головы до ног в белом, встали возле стола. На головах семь накрытых вуалью витых шерстяных валиков. Пизон сломал печать и развернул документ.
Он и так умел бегло читать, а тут ему еще помогло обыкновение Цезаря ставить точку над первой буквой каждого слова. Прикрывая рукой текст от пары горящих нетерпением глаз, Пизон быстро просмотрел его. Не говоря ничего, он запрокинул голову и захохотал.
– Что? Что?!
– Ты никакой не наследник Цезаря, дорогой мой Антоний! На самом деле ты тут даже не упомянут! – еле выговорил Пизон, суетясь в поисках носового платка, чтобы вытереть слезы. – Молодец, Цезарь! Ай, молодец!
– Я не верю тебе! Дай сюда!
– Антоний, здесь три весталки, – предупредил Пизон, передавая Антонию свиток. – Не пытайся порвать завещание.
Ухвативший документ дрожащими пальцами Антоний практически ничего не смог в нем прочесть. В глаза сразу бросилось ненавистное имя.
– Гай Октавий? Этот жеманный, чопорный маленький педик? Или это розыгрыш, или Цезарь был не в своем уме. Конечно розыгрыш! Я… я буду протестовать!
– Пожалуйста, попытайся, – сказал Пизон, выхватывая у него завещание.
Он улыбнулся весталкам, тоже весьма довольным тем, что возмездие не заставило себя ждать.
– Это неопровержимо, Антоний, и ты это знаешь. Семь восьмых Гаю Октавию, одну восьмую поделить между… хм… Квинтом Педием, Луцием Пинарием, Децимом Брутом… это не выйдет, он один из убийц… и моей дочерью Кальпурнией.
Пизон откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Антоний стремглав кинулся к выходу, но Пизон предпочел этого не заметить. Он, улыбаясь, подсчитывал: «У Цезаря должно быть по меньшей мере пятьдесят тысяч талантов. Одна восьмая – это шесть тысяч двести пятьдесят талантов. Если вычеркнуть Децима Брута, который лишается наследства в результате совершенного преступления, это дает моей Кальпурнии свыше двух тысяч талантов. Ну, ну, ну! Он и ее не забыл, как порядочный муж. Я, разумеется, к этим деньгам не притронусь… без ее согласия, во всяком случае».
Он открыл глаза и обнаружил, что остался один. Весталки ушли, чтобы принять участие в ночном бдении. Положив завещание в складку тоги, он поднялся. Две тысячи талантов! Это делает Кальпурнию богатой наследницей. Как только ее официальный траур закончится (десять месяцев пробегут незаметно), он сможет выдать ее замуж за какого-нибудь достойного человека. Достаточно влиятельного, чтобы помочь его младшему сыну. Рутилия будет очень довольна!
Интересно, однако, что Цезарь не обеспечил будущее своего возможного отпрыска от Кальпурнии. Это значит, либо он знал, что ребенка не будет, либо считал, что если он будет, то не от него. Он слишком много времени проводил за рекой с Клеопатрой. А Гай Октавий теперь – первый в Риме богач.
Лепид услышал об убийстве Цезаря в городе Вейи, неподалеку от Рима, чуть севернее его. На рассвете он уже был у Антония. Серый от потрясения и усталости, он выпил кубок вина и посмотрел на хозяина дома.
– Ты выглядишь хуже, чем я себя чувствую.
– А я чувствую себя хуже, чем выгляжу.
– Не ожидал, что смерть Цезаря так сильно подействует на тебя, Антоний. Если подумать обо всех деньгах, которые ты унаследуешь, то…
При этих словах Антоний дико захохотал и забегал по комнате, хлопая себя по бедрам и топая огромными ножищами.
– Я не наследник Цезаря! – завопил он.
Лепид разинув рот уставился на него:
– Ты шутишь!
– Не шучу!
– Да кому же их еще оставлять?
– Подумай о самом невероятном.
Лепид чуть было не подавился.
– Гай Октавий? – прошептал он.
– Гай Cunnus Октавий. Все это отойдет девочке в тоге мужчины.
– Юпитер!
Антоний тяжело опустился в кресло.
– А я был так уверен, – пробормотал он.
– Но Гай Октавий? Здесь нет никакого смысла, Антоний! Сколько ему? Восемнадцать или девятнадцать?
– Восемнадцать. Он сидит по ту сторону Адриатики, в Аполлонии. Интересно, говорил ли ему Цезарь об этом? В Испании они очень сдружились. Я не прочел завещание до конца, но, без сомнения, он его усыновляет.
– Много важней, – сказал Лепид, подаваясь вперед, – что теперь будет. Разве ты не должен поговорить с Долабеллой? Он старший консул.
– Еще поглядим, – мрачно сказал Антоний. – Ты привел с собой войска?
– Да, две тысячи человек. Они на Марсовом поле.
– Тогда первое, что надо сделать, – это занять Форум.
– Я согласен, – сказал Лепид.
В этот момент вошел Долабелла.
– Мир, мир! – крикнул он, подняв руки вверх и как бы отгораживаясь ладонями от Антония. – Я пришел сказать, что, по-моему, ты должен быть старшим консулом. Теперь, когда Цезарь мертв. Это все меняет, Антоний. Если мы не выступим единым фронтом, одни боги знают, что может произойти.
– Это первая хорошая новость, которую я сегодня услышал!
– Решайся, ты же наследник Цезаря!
– Quin taces! – рявкнул Антоний, наливаясь гневом.
– Он не наследник Цезаря, – объяснил Лепид. – Наследник – Гай Октавий. Ты его знаешь, внучатый племянник. Красивый гомик.
– Юпитер! – воскликнул Долабелла. – И что же ты будешь делать?
– Разберусь с кровопийцами, выжав денежки у сената. Теперь, когда Цезарь мертв, его список тех, кто имеет доступ к казне, автоматически становится недействительным. Ты, Долабелла, согласен, я надеюсь?
– Определенно, – весело хохотнул Долабелла. – У меня тоже есть долги.
– А как же я? – недовольно спросил Лепид.
– Для начала будешь великим понтификом, – пообещал Антоний.
– О, Юнилле это понравится! Я смогу продать дом.
– А как мы поступим с убийцами? Известно, сколько их было? – спросил Долабелла.
– Двадцать три, если считать Требония, – ответил Антоний.
– Требония? Но ведь он…
– Он остался на улице, чтобы задержать меня, а значит, и тебя, Долабелла. Ликторов внутри не было. Они превратили старика в решето. А почему ты об этом не знаешь? Вот Лепид приехал из Вейи, а знает.
– Потому что я заперся в своем доме!
– И я тоже, но мне все известно!
– Перестаньте! – крикнул Лепид. – Зная Цицерона, я полагаю, он уже побывал здесь. Я прав?
– Прав. Вот кто счастлив по-настоящему! Он хочет амнистии, – сказал Антоний.
– Нет, тысячу раз нет! – крикнул Долабелла. – Я не дам им уйти от наказания, ведь Цезарь убит!
– Успокойся, Публий, – сказал Лепид. – Пошевели мозгами! Если мы не уладим все это тихо-мирно, определенно начнется еще одна гражданская война. А это – последнее, чего все хотят. К тому же нам надо срочно решить вопрос с похоронами Цезаря, для чего следует созвать сенат, чтобы провести эти похороны за государственный счет. Ты видел толпы на Форуме? Они пока не ярятся, но число людей все растет. – Он встал. – Я лучше пойду на Марсово поле и подготовлю своих ребят. Когда соберется сенат? Где?
– Завтра на рассвете, в храме богини Теллус. Там безопасно, – сказал Антоний.
– Я – великий понтифик! – радостно воскликнул Лепид. – Странно, правда? – спросил он с порога. – Когда мы заговорили у меня о том, кто какую смерть предпочел бы, Цезарь ответил: «Внезапную». Я рад, что его желание исполнилось. Вы можете вообразить его дряхлеющим?
– Он сам закололся бы, – сказал Долабелла угрюмо и сморгнул слезы. – Мне будет его не хватать.
– Цицерон сообщил мне, что убийцы – кстати, они называют себя освободителями – сейчас не в себе, – сказал Антоний. – Поэтому надо бы обходиться с ними помягче. Нажмем на них – они могут и рассердиться. Особенно такие бравые парни, как Децим Брут. Он способен поднять войска. Поласковей, поласковей, Долабелла.
– Лишь на какое-то время, – отрезал Долабелла, готовясь уйти. – Но когда у меня появится хоть малейший шанс, Антоний, они заплатят!
Цицерон был доволен всем, кроме убогих речей освободителей. Дважды в тот день он убеждал Брута сказать что-нибудь: первый раз на ростре, второй раз на ступенях храма – и слышал унылые, бессмысленные, глупые речи! Когда Брут не ходил кругами вокруг чужих земель, отданных ветеранам, которых он очень любил, он бубнил о том, что освободители не нарушили своих клятв охранять Цезаря, потому что клятвы были уже недействительны. О Брут, Брут! У Цицерона язык чесался выступить самому, прервать дурака, но инстинкт самосохранения брал верх и заставлял молчать. Сказать по правде, он был также зол, что ему не доверились раньше. Если бы он знал обо всем, то не было бы паники и большинство обитателей Палатина не запиралось бы в своих домах, боясь переворота и репрессий.